Пока люди Филиппова тянули пустышку, банда совершила еще одно нападение. На этот раз громили винную лавку на Девятой Рождественской улице. Налетчики совершенно не скрывались и на виду у всех выгребли из кассы наличность. Как потом выяснилось, пропало четыреста рублей. Мужики опять никого не тронули, работали аккуратно. Лыков поехал на Офицерскую. Владимир Гаврилович развел руками: — Дерзость необыкновенная. Они даже лиц не прятали. — Снова «японцы»? — Без сомнения. Два сыщика стали размышлять вслух. Раньше ребята таились в казармах армейских частей. Тепло, сухо и за постой платить не надо. Мужики кормили и укрывали борцов за крестьянское дело бесплатно. Но из казарм банду выдавили, теперь они опасаются возвращаться туда: военное начальство настороже. Остаются дешевые номера, постоялые дворы и всякие притоны вроде Вяземской лавры. Но даже в лавре сейчас без паспорта не поселят. Времена, когда полиция боялась зайти в Стеклянный флигель, давно прошли. Еще предшественники Филиппова навели в этой клоаке порядок. Теперь в лавре раз в два-три дня делаются обходы. За поселение без прописки квартирохозяев безжалостно выкидывают вон из столицы с запрещением жить в Петербурге ближайшие пять лет. Значит, банде понадобятся документы. Дойдя до этой мысли, Лыков испытывающе посмотрел на главного столичного сыщика. Тот понял, что скрывать бесполезно. — Вы намекаете на Митьку Фая? — Верно. Он ведь у вас на связи, так? Надворный советник смутился. Нельзя выдавать посторонним лицам секретную агентуру. А Лыков хоть и сыщик, но служит в Департаменте полиции и, стало быть, посторонний. — Ну… — Владимир Гаврилович, некогда церемонии разводить. Меня ваши тайны не интересуют, важен результат. Получится у вас подставить Митьку «японцам»? — Попробую. Но как вы узнали? — Все просто. Человек столько лет липу фабрикует и до сих пор на свободе. Понятно, почему… Фай на уголовном жаргоне означает «мошенник», а еще «нечестный картежник, шулер». Дмитрий Ромов начинал свою уголовную карьеру именно на этой стезе. Но однажды его поймали с краплеными картами и сильно побили. Так, что бедолага полгода не мог ходить. Встав снова на ноги, он решил сменить профессию. И начал изготавливать поддельные документы, благо руки ему не повредили, а они у парня оказались золотые. Митька сперва мобилизовал старика-гравера, научился у него, а затем выгнал дедушку и принялся работать сам. Липовые бумаги — ходовой товар, на него всегда спрос. Самое простое — фабриковать полугодовые виды с отметкой волостного старшины. Делается за полчаса, а цена такой бумажке — два рубля. Приезжие крестьяне в очередь стоят. Иначе им придется за свой счет возвращаться домой в деревню, чтобы продлить вид. Есть бумаги более сложные, и стоят они намного дороже. Митька Фай мог сварганить дворянский бессрочный паспорт, который не надо продлевать — очень удобно. А мог и заграничный, с фотокарточкой и подписью градоначальника. С таким выпускали через Вержболово[49] без задеру… Если требовалось срочно уносить ноги, громилы крупного калибра покупали такие паспорта за пятьсот рублей да еще благодарили. Начав с малого, Фай постепенно подмял под себя весь «липовый» промысел. Документы до него делали только в трех местах: работа тонкая, требует умения и знаний полицейского дела. Митька одну фирму присоединил, вторую сжег руками налетчиков, а третью выдал сыскной полиции. И сделался монополистом: теперь все поддельные бумаги в столице шли через него. Разумеется, начальник ПСП не мог пройти мимо такого безобразия. Если Фай до сих пор при своем ремесле, значит, между ним и сыщиками есть уговор. — Однако, Алексей Николаевич, — уважительно сказал надворный советник, — вы дока. Я и сам должен был подумать про Митьку. Но забегался и запамятовал. Срочно дам ему поручение, сегодня же. — Восемь видов — большой заказ, — со значением поднял палец Лыков. — И средства у куницынских сейчас есть. Не удивлюсь, если бумаги им уже сделали. Если да, то на какие фамилии? После такой договоренности сыщики расстались. Коллежский советник поехал на Мойку, 12. Каждый раз, когда он сюда входил, думал о насмешке судьбы. Несчастный Пушкин, небось, грозит с неба кулаком, видя такое непотребство… Герасимов, как всегда, оказался на месте. Интересно, спит он тоже в кабинете? Говорили, что начальник ПОО живет на конспиративной квартире, адрес которой знает один-единственный человек. Причем это доверенное лицо подполковник привез с собой из Харькова, где прежде заведовал охранным отделением. Человек носит туда провизию, убирается, оставляет почту. И больше никому нет входа в засекреченное убежище. Еще Герасимов никогда не надевает мундир, а на те встречи, где его личность нельзя скрыть, приходит в гриме. — Что нового, Алексей Николаевич? — спросил жандарм, не отрываясь от бумаг. Лыков сел и рассказал о своей просьбе к Филиппову. Он взял за правило делиться с Герасимовым важными сведениями и вообще ходом дознания. Тот, как только убедился в открытости сыщика, стал отвечать взаимностью. О Митьке Фае подполковник ничего не знал и на всякий случай записал его имя и фамилию. Одобрил идею сыщика и сказал: — А мне вас пока побаловать нечем. — Что, Галкин еще не подобрался к брату рыжего? — Даже не начинал. Вы правы, наш вятич — большой тугодум. Мой человек учит его, учит, а толку на грош. Уйдет еще неделя, прежде чем агент сумеет связно завести разговор в пивной. — За это время вшивобратия ограбит полгорода, — вздохнул сыщик. — Я не понимаю, — подполковник раздраженно отбросил бумаги. — Вот ей-ей, не понимаю! На глазах десятков свидетелей они обчистили казенную винную лавку. И почту. А потом взяли и ушли, и никто не знает, куда? Я опрашивал зевак, они все вдруг разом поглупели. Не могу знать, не заметил, не помню — все ответы вот такие. Ни один не назвал точные приметы, и мы до сих пор не знаем, где банда квартирует. Восемь человек! У меня в отделении шестьсот негласных осведомителей. С утра до вечера нос по ветру. И ничего. Как это объяснить, Алексей Николаевич? Были бы это бомбисты, их давно бы уже заметили и сообщили. А тут? — Чего же здесь непонятного, Александр Васильевич? Так должно быть. Петербург переполнен вчерашними крестьянами. Он маячит в ливрее в образе швейцара. Или артельщиком ходит в поиске подрядов. Или слесарь в заводе. И вы видите слесаря и артельщика. А сами крестьяне без труда узнают друг дружку. Рыбак рыбака видит издалека. И… помогают, чем могут. Им легко договориться между собой, потому что общие корни, общие беды. Треть столичных пролетариев до сих пор берет отпуск и катается в деревню на сезонные работы. Спайка! И недовольство у них тоже общее. Пока не уравняет правительство крестьян в правах со всеми остальными, так и будет продолжаться. А у нас даже бессословной волости до сих пор нет. Восемьдесят процентов населения страны живет по особому законодательству. — Значит, бывшие крестьяне им помогают? — Конечно. Стоит Кольке-куну сказать: ты мужик, и я мужик, а баре нас лбами сталкивают — и все. Его за руку выведут из засады. И спрячут, и кусок хлеба дадут. Тем более пока Колька никого не убил. А вам и мне ни за что не скажут. — Как же их тогда ловить? — Наудачу. Вот или агент ваш, туповатый вятич, проникнет в банду. Или Митька Фай подскажет, под какими фамилиями они прописались на постоялом дворе. Или нам просто повезет. А облавы ничего не дадут. — Эх… — Герасимов вздохнул и опять придвинул к себе бумаги. — Трудно ловить чумазых. Террористов и то легче. Сыщик с жандармом договорились о том, чтобы и далее обмениваться сведениями. Что еще мог сделать Алексей Николаевич? Он принялся обходить агентуру. Куницынские в столице новички и подсознательно жмутся к своим. Бывшие солдаты из крестьян, поэтому им комфортно с теми и с другими. Кроме того, войска гарнизона — объект их агитации. А с уголовным элементом могут они общаться? На первый взгляд, нет. Крестьяне терпимо относятся к ворам, когда от тех есть польза. Всякий купит по дешевке нужную вещь, даже если очевидно, что она украдена. Гайменников мужики сторонятся и опасаются, но с мазурой[50] другой разговор. А их в Петербурге тысячи. Так, и что из этого следует? Криминал — область надворного советника Филиппова. У того много осведомителей в преступной среде и вокруг нее. Не меньше, чем у Герасимова в политической, а то и больше. Содержатели притонов, скупщики краденого, хозяйки публичных домов — все на связи. Иначе им не дадут работать. Вон как быстро отыскали украденные на почте марки, на следующий же день. Тут состязаться с Владимиром Гавриловичем было бы для Лыкова самонадеянно. Другое дело — штучная агентура коллежского советника и его большой опыт. И Алексей Николаевич поехал в Новую Деревню. Там на пенсии проживал человек, которого сыщик беспокоил только в крайних случаях. Полковник в отставке Ясырев много лет отслужил в полиции. В том числе последние десять — в должности исправника Санкт-Петербургского уезда. Петербургский уезд — вещь в себе. Это такая ближняя окраина столицы, куда те же филипповские агенты не суются. Не их юрисдикция. Но уезд граничит на севере с Выборгской губернией Великого княжества Финляндского. А еще выходит к заливу. Стало быть, вся контрабанда из Финляндии идет через него. Кроме этого, в селах и мызах прячутся всякие неприметные ребята, которые по ночам ездят промышлять в Петербург. Сорвут добычу и неделю не высовываются. А есть-пить надо, и краденое сбыть тоже. Существует большой промысел по обслуживанию таких ездоков. Трактирщики сплошь барыги, исключений не бывает. Держатели почтовых станций всегда привезут и отвезут на своих лошадях. А владельцы постоялых дворов укроют и будут кормить в долг столько, сколько нужно. Следить за этим промыслом в уезде очень трудно. Полицейские силы ограничены, денег на тайное осведомление не дают. Исправник вьется как уж, пытаясь хоть что-то сделать, иначе вылетит с должности. В этих условиях остается лишь одно — договариваться с сильными игроками. То есть с теми же трактирщиками и владельцами постоялых дворов. Те разливают краденый спирт, разбавленный водой, и кормят посетителей битками из падшей скотины. Ну, отравится этой дрянью какой пьяница — тут исправнику и выпадает шанс взять виновного за пищик. Глядишь, и договорятся они о чем-нибудь. И когда губернатор пришлет очередную грозную телеграмму: разыскать, немедленно представить, а иначе в бараний рог — сядут двое и решат судьбу очередного злодея. Такое случается редко, только когда в столице совершено крупное ограбление или убийство. И раскрыть его по горячим следам не удается, а пинкертоны с Офицерской кивают на уезд. Исправник схватит гайменника у бабы, к которой тот на виду у всех ходит третий год, и сдаст начальству. Так до пенсии и дотянет… Ясырев жил в собственном доме на Шишмаревской улице. На жалование исправника такой купить было нельзя. Но Алексей Николаевич никогда не интересовался, где бывший полицейский офицер добыл средства на обзаведение недвижимостью. Хозяин принимал сыщика на дому, а тот всегда приезжал с докторским чемоданчиком, изображая специалиста по гомеопатии. Вот и сейчас он послал на Шишмаревскую курьера с запиской: «Доктор будет в три пополудни». Тот не принес ответа, что встреча неудобна, значит, можно было приезжать. — Здравствуйте, Евграф Ильич, — снял канотье сыщик, переступая порог. — Здравствуйте, Алексей Николаевич, — ответил хозяин, принимая у гостя чемодан и шляпу. Прислугу всякий раз к приезду Лыкова он выгонял, поэтому в доме никого не было. Они уселись на балконе с видом на сад. Ясырев заранее поставил на столик бутылку рябиновой, две серебряных стопки и нарезанную буженину. Сам он относился к тому типу людей, которые лучшей закуской к водке считают луковицу. Но из уважения к гостю выставил холодное мясо. Луковица, очищенная и разрезанная на четыре части, лежала рядом на ломте черного хлеба. — Эх, а можно и мне тоже? — Пахнуть будет, Алексей Николаевич, — предостерег Ясырев. — Это ведь я живу один, некого стесняться. — Мне теперь, Евграф Ильич, тоже некого. Дети разъехались, а Варвара Александровна умерла еще в прошлом октябре. — Не знал, извините. Они опрокинули по рюмке и захрустели луковицей. Помолчали, смакуя. Ясырев был человек деловой, конкретный. Говорить с ним о личных делах не требовалось, и сыщик сразу перешел к главному. — Мы ищем банду из восьми человек. Бывшие солдаты, отпущенные из японского плена. — Это как отпущенные? — предсказуемо удивился хозяин. — Война еще не закончилась. Коллежский советник объяснил и продолжил: — Люди там свихнулись, ничего не боятся и хотят изменить положение вещей. Короче говоря, затевают революцию. — Вы же по уголовным делам, — опять удивился Ясырев. — Поручили, — лаконично ответил сыщик. — Так вот. Они ведут агитацию среди войск гарнизона. Раньше и жили в казармах, солдаты срочной службы их укрывали. Сейчас начальство взяло строгости, и банда куда-то перепряталась. — Вы подозреваете, что в Петербургский уезд? — Допускаю такое. Хорошо бы посмотреть, а? Ясырев задумался. Налил еще по рюмке, свою не спеша выпил, а сам все смотрел в сад. — Уезд, уезд… Нынешний исправник Колобнев не поможет, он делом не овладел. Хотя на должности уже третий год. — Тем лучше, иначе зачем бы мне понадобились вы? — усмехнулся коллежский советник. Ясырев как бывший полицейский привык к жестким разговорам, и с ним можно было объясняться без церемоний. — Это верно. Но и мои связи с годами слабеют. — Вы, Евграф Ильич, скажите сразу, беретесь или нет. Времени в обрез. — Восемь человек, говорите? И не уголовные? — Нет. Крестьяне, служили в сибирских стрелках. Понюхали пороху, едва живы остались. Явились сюда бунтовать, города не знают, но тут у них открылось много помощников. — Мужики? — догадался отставной полковник. — Да. И они их прячут. Поэтому и поймать не можем. — Та-а-ак… Мне понадобятся неделя времени и сто пятьдесят рублей. Причем никаких гарантий.