— Ты кто? Сыщик взял его за рукав и отвел в сторону: — С Галкиным еще не встречался? — А… Да… — Я Лыков. — Черт, глазам не верю! В таком виде… Как ты нас нашел? — Обещал, помнишь? — Помню… Но в таком виде! Я уж хотел гривенник тебе подать. — Я вас еще в Мурино наблюдал, как вы волостного писарька тиранили. — В Мурино? — подскочил Сажин. — Второго дня? — Да. Помнишь землемера с длинным буром? Это я был. — Невозможно! — заявил есаул. — Я тебя в упор рассмотрел. — Точно. И не узнал. Кизяков встал сбоку и тихонько подергал Лыкова за наклеенную бороду: — Вот чертовщина! Никогда бы не догадался. Сыщик дал всем выговориться, а потом повторил вопрос: — Николай, ты с Галкиным еще не встречался? — С Пашкой? Нет, на завтра договорились. — В пивной на Шлиссельбургском проспекте? — Да, — с удивлением подтвердил атаман. — Ты-то откуда знаешь? — Не ходи туда. Галкина завербовало охранное отделение, он предатель. Колька отшатнулся, словно его ударили по лицу. Посмотрел растерянно на товарищей: — Он же из мужиков… Лыков укорил его: — А ты думал, что все мужики святые? — Не все, но… Пашка Галкин. Ах, сволочь! Сделал шаг к сыщику и спросил тихо: — Алексей Николаич, что же нам теперь делать? — Здесь оставаться нельзя. Не сегодня завтра вас арестуют, или полиция, или жандармы. Если я вас нашел, то и они найдут. — Куда бежать-то? Все места пересмотрели, и всюду ты нас отыскиваешь. — Поехали ко мне на квартиру. Там вас искать не будут. — К тебе? — удивился Куницын. — Ненадолго, на один день. А оттуда я вывезу вас в Финляндию. — В Финляндию? — хором спросила вшивобратия. — Да. Там русские законы не действуют, вас никто не тронет. Поехали прямо сейчас, дома у меня поговорим о том, как вам дальше быть. Тут за спиной Лыкова стукнула дверь. Он обернулся: на крыльце стояла женщина лет тридцати в кожаном фартуке. — Ваня, кто это? — спросила она у Сажина. Сыщик прошептал ему: — Она не должна меня видеть. И тот сразу кинулся к жене: — Прасковьюшка, инвалид по ошибке зашел, богадельню ищет. — Так она на той стороне. — Я его сейчас направлю. Ты иди пока, самовар поставь. — Горячий стоит. — Так неси чашки в сад, хочется на воздухе попить. Иди. Женщина потопталась немного, чувствуя неладное, и ушла в избу. — Вы все здесь? — продолжил разговор сыщик. — Только мы трое, — пояснил Зот. — Остальные где? — В полках, агитируют. К вечеру придут. — Так. Слушайте внимательно. Я живу на Стремянной в пятом доме. Это между Владимирским проспектом и Николаевской улицей. — Знаю, — кивнул Сажин. — Как стемнеет, идите на угол Колокольной улицы и Дмитровского переулка, это позади Владимирской церкви. Добирайтесь по одному — по двое, гурьбой не ходите. Полиция ищет восьмерых. — Ясно, — сказал атаман. — За храмом я вас встречу и проведу двором, чтобы швейцар не заметил. Только бомбу свою, Николай, ко мне в дом не носи. Взорвешь еще, не дай бог. — А нету бомбы, — ухмыльнулся Куницын. — Мы ее израсходовали. — Куда? — испуганно спросил сыщик. — Да не боись ты. Рыбу глушили в речке Оккервиль. Знатная уха вышла! — Вот хорошо. Тогда до вечера! Стараясь не привлекать к себе внимания, Лыков поковылял обратно к поезду. Вдруг «японцев» уже нашли и где-то поблизости прячутся филеры Герасимова или Филиппова? Тогда они проследят ветерана с целью выяснить его личность. Вот будет здорово, если топтуны доведут его до Фонтанки, 16. Объясняй потом, что ты делал в обществе государственных преступников. Еще сыщик запоздало ругал себя за слабость. Ничего он, как оказалось, пока не решил. А теперь взял да и поставил на карту всю свою многолетнюю безупречную службу. Чтобы спасти вшивобратию! Восемь мужиков, у которых каша в голове. Кто-то да попадется, кто-нибудь да проболтается. Невозможно долго скрывать такое, правда рано или поздно вылезет наружу. Куда он, умный опытный человек, вляпался? Да еще по своей воле. Ну а как их бросить, стал оппонировать сам себе коллежский советник. Ведь после девятого января гадливое чувство внутри так и сидело. Да, мужики. С сумбуром, невеликого ума ребята. Но спасшись из плена, они не разбежались по домам, а пытаются что-то в державе переменить. Рискуя свободой и даже жизнью. Эсеров, анархистов, социал-демократов Лыков не уважал. Раскачивают лодку, в которой сами же и плывут. Утопят всех. Либералы? Эти еще хуже, только болтать мастаки. Нелепые идеи Кольки-куна вдруг показались коллежскому советнику ближе всего к правде. Так, конечно, не будет никогда. Не позволят сильные мира сего учредить мужицкую республику. Такая держава нежизнеспособна. Но, как всякая утопия, модель Кольки привлекала, в ней была справедливость. И сыщик решил: не дам правдолюбцам сломать себе шею. Спрячу, увезу, а там как пойдет. Сейчас все силы властей были брошены на поиск этих людей. Вот-вот их найдут. А если ребят эвакуировать в Финляндию, накал быстро спадет. Пропали, и ладно… Жандармы скучать не будут, их умы тут же займут другие возмутители спокойствия. Вон их сколько в очереди стоит. И вшивобратия как-то, Божьим промыслом, но выживет. Когда-нибудь их наверное поймают, если не успокоятся и не уплывут в Америку. Но без Лыкова — его совесть будет чиста. Наивный самообман, конечно, но иначе совсем погано на душе. И он окончательно постановил рискнуть. Соблюдая меры предосторожности, Алексей Николаевич по приезде на Царскосельский вокзал направился в уборную, а через минуту оттуда бодро выбежал моложавый артельщик с узлом в руке. На всякий случай он сунулся на Калашниковскую хлебную биржу, что в Харьковской улице. Там проследить человека в одиночку невозможно. Поплутав, бойкий малый отправился на Литейный. Шел-шел и вдруг шмыгнул в незаметную подворотню. Дворами в обход Шереметьевского дома выбрался к задам квартала, который занимал Департамент полиции. Подошел к узкой калитке, отпер ее своим ключом — и оказался на службе. Азвестопуло, увидав начальника, съязвил: — А куда крестик дели? В ломбард заложили? — Щас как дам в грызло! — Фу! Тоже мне, а еще потомственный дворянин. — Это я, Сергей Манолович, еще из образа не вышел. Коллежский секретарь увидел, что у Лыкова возбужденно горят глаза. — Неужели?!