— Три экипажа возьму, в одном сам поеду. — Но только чтобы молчок. И людей подбери надежных. Матвея можно, и брательника твоего. — Так и сделаю. — Почем прокатишь? Челноков задумался: — Обратно пустые вернемся. Навряд ли кто в Шуваловке сойдет. Придется вам, Алексей Николаич, за оба конца заплатить. — Когда это я жульничал? Скажи, сколько. — Меньше девяти рублей себе в убыток. — Плачу десять. Челноков повеселел: — Так я прикажу супруге чаю? — В другой раз, Сила Иваныч. Когда времени побольше будет. Итак, для укрытия государственных преступников все готово. Рубикон будет перейден примерно за час до полуночи. Ребята вяжут городовых, забирают у них оружие, крадут деньги и документы. Готовят переворот. А спасти злодеев от наказания хочет коллежский советник Лыков. Про которого никто даже и не подумает, что он может изменить присяге. По правде говоря, именно на это и надеялся Алексей Николаевич. Сергей не выдаст, он человек надежный. Дворник, извозчики, жена Сажина — не свидетели. Главную опасность представляли сами «японцы», и это следовало нынче вечером обговорить. Если вдруг они вернутся из Финляндии, чтобы делать свою чертову революцию, то обязательно попадутся полиции. И на допросе могут рассказать, как ушли от преследования в прошлый раз. Тут Лыкову и конец. Можно попробовать отовраться. Известно, что преступники часто оговаривают невинных людей с целью запутать следствие. Но пятно останется, как его потом ни смывай. Лыков досидел до условленного времени спокойно. Решение он уже принял и не привык менять позицию. За полчаса до полуночи позади Владимирского храма его поджидали восемь человек. Сыщик провел их в квартиру, представил кухарке и велел накормить. Потом спустился в дворницкую и выпустил Варлама на свободу. А когда пришел домой, поразился. Вшивобратия вольготно расположилась за обеденным столом. Нина Никитична летала, как мотылек, успевая подкладывать добавки всем сразу. Но особое внимание старуха уделяла атаману: — Кушай, Коленька! Вот тебе еще добавочка. Сыщик впервые увидел своими глазами, какое влияние оказывает Куницын на простых людей. Его не было пять минут. За это время атаман полностью обаял кухарку, рассудительную и много повидавшую женщину. Причем он не говорил длинных речей, отвечал коротко и больше молчал. Но словно некие волны исходили от обычного на вид человека с седой бородой и грустными глазами. Это был именно атаман, вожак. И люди подчинялись ему беспрекословно. Первые минуты застенчивые мужики боялись объесть хозяина и потому скромничали. Но Лыков хорошо помнил, что такое солдатский аппетит. И потому подготовился основательно. Увидев, что еды вдоволь, гости отвели душу и наелись до отвала. Поужинав, «японцы» разошлись по квартире, с интересом осматривая непривычную обстановку. Иван Косолапов обнаружил забытую на зеркале лыковскую ленту ордена святого Станислава. Он повесил ее через плечо и щеголял так, вызывая общий смех. Рыжий Бубнов баловался с телефонным аппаратом. Зот Кизяков взял с письменного стола хозяина фотокарточку в алебастровой рамке: — Алексей Николаич, это кто? Похожи, ну прямо одно лицо… — Мои сыновья. Близнецы. Слева Брюшкин, а справа Чунеев. — Как-как? — У них семейные прозвища такие. Брюшкину имя Павел, а Чунееву — Николай. Они сейчас подпоручики, служат в Туркестане. — А это дочка? — баталер указал на другую фотографию. — Да, Сашенька. Она теперь парижанка. Вышла замуж за француза и уехала к нему. Один я остался. Фотографию Вареньки с черной траурной лентой Кизяков в руки брать не решился и спрашивать о ней не стал — и так все ясно. Матрос отошел, а к столу подсел Колька-кун. Он глянул вслед парню и улыбнулся: — Хороший мальчишка. — Да ты его старше всего на несколько лет! — Эх, — вздохнул атаман. — Разве только по метрике. Видал ты, Алексей Николаич, такую картину? Идешь летом по улице, деревья зеленые, и листки на них зеленые. До осени еще далеко. И вдруг замечаешь один желтый листочек. Все вокруг в полной силе, а этот уже состарился, прежде других. Замечал? Вот и я как тот листочек. По годам еще молодой, а в душе старик стариком. — Женись, заведи детей. — Некогда, революцию надо делать. Колька-кун оглянулся на своих. — Возьмем власть — поставлю Кизякова морским министром. Коллежский советник аж поперхнулся: — Ты что? Какой из него министр? — Ну, он единственный из нас, кто служил на флоте. — По-твоему, этого достаточно? Николай Егорыч, не пугай меня ради Христа. Не настолько же ты глуп. — Мало нас, выбирать не из кого. А хочешь, назначу тебя министром внутренних дел? Чай, справишься. Сыщик смотрел на собеседника и недоумевал: шутит тот или говорит всерьез? Хотелось думать, что шутит. Куницын понял его и усмехнулся: — Да ладно тебе… Как победим, желающие стать министром в очередь выстроятся. — Собери всех, разговор есть, — велел атаману хозяин. Когда гости опять расселись за столом, Лыков сказал: — Завтра в ночь выйдем так же секретно из дому и поедем на станцию Шуваловка. — На чем поедем? — сразу же уточнил Сажин. — На трех пролетках. Извозчики проверенные, они болтать не станут. Но и вы по пути помалкивайте. Дальше. Садимся в поезд и катим в Финляндию. Там вы останетесь, а я возвращаюсь домой. Сыщик обвел всех строгим взглядом. «Японцы» молчали, ждали продолжения. — В поезде ведите себя тихо. Обслуга в нем вся финляндская, они привыкли к вежливому обращению. Привлекать к себе внимание нам нельзя. — Это понятно. — Еще кое-что. На границе будет таможенный досмотр. Станут смотреть вещи, недозволенное отберут. — А что нельзя везти? — спросил сухорукий Чистяков. — Водку и спирт. — Эх-ма! Нам Николай Егорыч и без того запретил. — За табак и за чай, если они при вас будут, придется заплатить пошлину. — Деньги есть, заплатим, — махнул рукой атаман. — Револьверы оставьте здесь, я их потом в канал выброшу, — продолжил инструктаж сыщик. — С ними границу не пройдешь. — Оружие не отдадим, — веско сказал Колька-кун. — Но ведь найдут на таможне! Полицию вызовут. — Они что, по карманам станут шарить? — Нет, — честно ответил Лыков. — Только в вещах посмотрят. — Ну а мы револьверы на себе спрячем. Тут Алексей Николаевич понял, что ни в какую Америку борцы за народное счастье не поедут. На душе сразу стало тоскливо. Но деваться было некуда, и он продолжил: — Ехать надо по одному да по двое, чтобы не бросались в глаза. Но это недолго. От Петербурга до границы всего тридцать две версты, а мы еще сядем не на вокзале, а в Озерках. — Для чего в Озерках, для конспирации? — осведомился Иван Косолапов. — Да. На всех вокзалах вас ищут. — А на самой границе не поджидают нас филеры? — Из Петербурга в Финляндию выпускают без паспортного контроля. В Белоострове есть русская таможня, но она для тех, кто въезжает. Агенты полиции стоят только там. Вот в вагонах всякое может быть, в том числе наружники-фланеры. Но поездная обслуга нашу полицию в грош не ставит, в случае чего они вам помогут. И потом, тридцать верст… Час езды. Не успеют. — А в Финляндии чего опасаться? — поднял руку Суржиков. — Ничего. Там свобода. — Как свобода? Есть же там царская власть.