Алексей Николаевич взвалил Кизякова на плечо: сдюжит, есть еще силенка… Они двинулись обратно к купеческой гавани. Опять повезло, никто не попался им на пути. На углу Березовой миновали сгоревшее дотла здание. У подъезда лежал труп мужчины с покрытым синяками лицом. Покойника уже раздели и разули, он был в одном исподнем. Рядом валялся вывернутый наизнанку кошелек. Лыков зло спросил семенящего рядом Кольку-куна: — Это и есть твоя революция? Тот отвел глаза: — Матросы… Несознательный народ. — А другие сознательные? Смотри, смотри! Так же и у тебя будет. Весь народ из одних ворот! Когда дошли до знакомого перекрестка, унтер-офицер выбежал им навстречу и попытался перехватить раненого. Коллежский советник не дал: — Я сам. — Выделить вам сопровождающих, ваше высокоблагородие? — А если на вас опять полезут? Нет уж, ослаблять пикет нельзя. Путь до катера занял еще полчаса. Капитан увидел сыщика и обрадовался: — Слава Посейдону и его русалкам! А то я уж весь на неврах… «Южный крест» стоял под парами и тут же отвалил. Когда прошли уже приличное расстояние, Кизяков вдруг очнулся. — Алексей Николаевич… Вот хорошо… — Зот, молчи, береги силы, — приказал ему сыщик. — А где я? — Ты моряк, и ты в море. — В море… Раненый обвел вокруг себя блаженным взглядом и опять впал в забытье. Когда катер подошел к причалу Верпелево, навстречу выбежал пехотный зауряд-прапорщик: — Стой! Кто такие? Распоряжением генерал-губернатора вы арестованы. Коллежский советник предъявил документы, кивнул на атамана: — Он со мной. Выручаем раненного в беспорядках филера наружного наблюдения. Прикажите дать нам подводу до станции. Когда они сели в поезд, Лыков спросил у Кольки: — Как вы оказались в Кронштадте? — Да не мы, а один только Зот. — Почему один? — Прочие пока у финляндцев. А Кизякова я послал в Четвертый флотский экипаж пропаганду делать. А тут их всех — раз! — и в крепость. Ночью ворвались солдаты в казарму, штыки на ружьях. Довезли до морского порта, усадили в баржу. — И что Кизяков? Он-то не на службе. — Зот в ту ночь в казарме ночевал. Пришлось подчиниться. Надел чью-то запасную форменку и встал в строй. Так и оказался в Кронштадте. — А ты? — Я приехал его выручать. Все уж было готово к побегу. Тут волнения. Зот не удержался, пошел вместе с другими драться с караулом. Арестованных, значит, освободить. На пулю-то и налетел… Крови много потерял. Думал я, помрет мальчишка. Тебе все же позвонил. Хоть тело вывезти… А получилось вон как. Авось выживет. Спасибо, Лыков. — Я помещу парня в госпиталь под чужим именем. Если даже и выкарабкается, то пролежит долго. Тебе при нем сидеть нечего, только и себя, и его под монастырь подведешь. Колька молча кивнул, соглашаясь. — Куда сейчас? — продолжил сыщик. — Переночевать можешь у меня, как в тот раз. Но задерживаться не стоит. — Я и не собираюсь тут задерживаться. Пересяду — и обратно к финляндцам. — Ваши где сейчас? — В Оллиле. — Возле самой границы, — констатировал Лыков. — Не просто так вы там поселились… — Конечно. Там наших много. — Ваших — это кого? — Революционеров, — пояснил атаман. — Они нас обхаживают, хотят к себе переманить. Опять выбираем. Я тут недавно каких-то большевиков послал в одно место. Не знаешь, что за черти? Завтра с максималистами встречаюсь. У них программа повеселее будет. Может, и сговоримся. На разъезде за Черной речкой Куницын пересел на ветку, ведущую в Озерки. Там в знакомой Шуваловке он купит билет до Оллилы и скоро окажется в безопасности. А коллежскому советнику с раненым на руках предстояло заметать следы… На площадке перед конечной станцией — вокзала у Приморской железной дороги не было, — сыщик нанял телегу. Вдвоем с возницей они перенесли в нее баталера и двинулись на Караванную. Доктор Кегелес, бойкий развязный еврей, подмигнул сыщику: — Да-да, я вас давно жду. От баронессы, от баронессы. Что там, пулевое? — Навылет. — Хорошо, хорошо. Перевязка свежая, сделана профессионально. Вы из госпиталя, что ли? — Нет, доктор. Перевязывал я сам три часа назад. — Вы сами? — заинтересовался Кегелес. — Имеете опыт, опыт? — Имею. Может, осмотрите наконец раненого? — Да-да. Хирург прекратил болтать и занялся Кизяковым. Он действительно оказался знающим специалистом. Заключение сделал такое: — Повезло вашему подопечному. Рана чистая, осложнений я не предвижу. Он потерял много крови, нужны покой и уход. А остальное сделает время. Есть куда отвезти юношу? — Если поможете, буду признателен. — Он… на нелегальном положении? — Да. Документы имеются, но лучше бы подальше от полиции. — Я все понял, я все понял. Кегелес позвонил по телефону и быстро договорился, чтобы Зота приняли в Калинкинскую больницу. А когда стали прощаться, отказался от какого-либо вознаграждения. Сказал: — Надо что-то менять в державе. Молодой человек этим и занимается. Вот, пулю получил. Как же я с него деньги возьму? Алексей Николаевич повез Зота в больницу. Он понимал, что уже запутался, на чьей стороне правда… И как вышло, что старый полицейский чиновник, верный слуга царя, спасает от заслуженного наказания мятежника? Не податься ли на старости лет в революционеры? Колька-кун предлагал пост министра внутренних дел! После свежей перевязки баталер пришел в себя и теперь улыбался. Понимал, что спасен, и радовался этому. — Алексей Николаевич! Я вот что подумал. Когда народ свергнет иго царизма, я фамилию сменю. — Зачем? — Ну вы же знаете, что такое кизяк. Или не знаете? — Высушенный навоз. — Вот! Стало быть, моя фамилия произведена от навоза! Хочется что-нибудь более приличное… Тут карета подскочила на булыжнике, Зот охнул и опять потерял сознание. Лыков успел вовремя. К часу дня 27 октября в Кронштадте высадились лейб-гвардии Преображенский и Павловский полки, драгуны и части Двадцать четвертой пехотной дивизии. Сразу же начались уличные бои. К вечеру матросы сдали три пулемета и попрятались в казармы. Войска приступили к арестам зачинщиков. Через день коллежский советник прочитал в сводке: в Кронштадте сожжено 20 домов, разграблено более 200 квартир, разбито 8 казенных винных лавок, 106 прочих лавок и магазинов, убито 17 и ранено 82 человека. Погуляли ребята…[65]