— Да. — Николай Алексеевич? — Да. — А у батьки твоего какая фамилия была? Тоже Лыков-Нефедьев? Капитан удивился: — Для чего интересуетесь? — Ты отвечай. — Нет, отец был просто Лыков. — Он в полиции служил? Офицер замешкался, но потом признал: — Да. — И звали его Алексей Николаич? — Именно так, — озадаченно подтвердил арестованный. А лицо у страшного комиссара вдруг сделалось растерянное и какое-то беспомощное. Оба молчали. Один в руках у другого и знает, что жить ему осталось до темноты. Ночью чекисты включают двигатель от моторной лодки, специально спущенный в подвал, и под его рев расстреливают пленников. Тех, кого утром сняли с довольствия. Капитану уже объявили, что кормежки ему сегодня не полагается. Все понятно. И вдруг чекист задал вопрос, которого офицер никак не ожидал услышать: — Скажи, а ты Брюшкин или Чунеев? Капитан замер от неожиданности: — Как? — Ну, ты который из двух? Брюшкин или Чунеев? — А вы… Вы откуда знаете? — Потом объясню. Ну? — Чунеев. — А брательник где? — Не знаю. Мы потеряли друг друга. Бесстрашный усадил капитана напротив себя и смотрел на него с непонятной симпатией. — Ну а батька твой? — Тоже не знаю. Я был в Персии, когда все случилось. Приехал в Петроград уже в январе восемнадцатого. — То есть власть была уже наша? — Ваша, — ответил Лыков-Нефедьев с такой интонацией, что тут же осекся. Однако чекист не обратил на это внимания и продолжил расспросы: — Но ведь ты же пытался найти батьку? Что люди говорили? — А некого было спросить. Кто знал, сам исчез. Даже для Временного правительства отец был царский сатрап. — Да уж… — дернул себя за ус Бесстрашный. — Побольше бы таких сатрапов. Глядишь, и революция бы не понадобилась. Капитан в упор посмотрел на чекиста: — Вы… Ты знал его? Но тот лишь отмахнулся: — Неужели так и не нашел концов? Ведь человек в больших чинах, не иголка, чтобы бесследно пропасть! — Не нашел, — разочаровал чекиста капитан. — В январе какие были концы? Чиновников такого ранга еще «временные» арестовывали и сажали в Петропавловку. Потом кого-то отпустили, а кто-то так и сидел до Октябрьского переворота. Думаю, отец не хотел сдаваться этим дуракам. Он был гордый и вины за собой никакой не чувствовал. Если ты его знал, то поймешь, о чем я. Он же всю жизнь ловил жуликов и убийц. Чего ему было стыдиться? За что в Петропавловку? — Да, — кивнул Бесстрашный, — тогда не разбирались. — А сейчас вы разбираетесь? Чекист побагровел: — Да ты же на юг шел, в Добровольческую армию! Разве не так? Оба снова замолчали. Потом Бесстрашный спросил спокойным голосом: — Но хоть что-то ты узнал? — Один человек… Кундрюцков его фамилия, бывший городовой, предположил, что отец вернулся в Нижний Новгород. Он был оттуда родом. Но это только догадка. Думаю, когда стали хватать полицейских, он перешел на нелегальное положение. А там вторая подряд революция… Я надеюсь, что отец жив и здоров. Прячется, как многие. И мы с ним когда-нибудь увидимся… Голос капитана дрогнул. Бесстрашный шмыгнул носом, встал. — У тебя вещи где, в камере? — Да. — Ты вот что, Николай. Ты не бойся меня. Сделай так, как я скажу. — Что сделать? — Тебя сейчас повезут на расстрел. Ну, для всех остальных, значит. Лыков-Нефедьев слушал чекиста, ничем не выдавая своих чувств. Тот продолжил: — Сядем ко мне в мотор. Отъедем тут в одно место, где мы… ну, делаем это. Пойдем с тобой в лесок, я кобуру расстегну. Ты не бойся! Это понарошку. — Я свое еще на фронте отбоялся, — ответил капитан, и чекист понял, кто из них двоих по-настоящему бесстрашный. — Ну, иди за вещами. Мы быстро все сварганим, испугаться не успеешь. Председатель ЧК вывел арестованного в коридор. Там стоял Нахамкис и смотрел на них во все глаза. — Бумаги я подписал, забирай. — А с этим что, Зот Иваныч? — Этого я сам шлепну. Не откладывая в долгий ящик. Отвезу сейчас в Каменку и шлепну. — Я с вами! — Отставить! Там у тебя с Мочаловым и Луппо непорядок. — Какой еще непорядок? — возмутился заведующий секретно-политическим отделом. — Такой! Обличительные показания на них дал бывший помощник исправника Елкин. Три дня назад. А как он мог их дать три дня назад, если мы его еще в августе расстреляли? А? Думал, я не замечу? Думал, товарищ Бесстрашный все мозги уже пропил? Ты ведь в таком духе строчишь на меня доносы в Тамбов? Нахамкис единственный из расстрельщиков не пил после казней водку. А потом записывал слова захмелевших товарищей, перевирал им во вред и отсылал начальству. Двое чекистов, тяжело дыша, уставились друг на друга. Нахамкис сдался первый: — Ну ладно, ладно… Люди смотрят. — А пусть знают, кто тут главный, — непримиримо заявил Бесстрашный. — Иди, Мотя, и чтобы к ночи все было в ажуре. А снова на меня напишешь — сам к стенке встанешь. Я еще в пятом году в Кронштадте кровь проливал за революцию. А ты в это время что делал, околелый черт? В Сморгони фальшивые пятерки фабриковал? Пошел вон с моих глаз! Через десять минут капитана Лыкова-Нефедьева усадили в автомобиль председателя ЧК. Офицер был бледен, в руке держал тощий вещмешок и выглядел немного растерянным. И не такой будешь, когда тебя к могильной яме везут… Следом в авто влез Бесстрашный, кивнул шоферу: — Давай сам знаешь куда.