Пряхин Ваня не мог взять деньги. Не такой он дурак, чтобы грабить соседа. К тому же на ключе от сейфа его отпечатков нет. Это Клава. Она, как рассказывает Гультяев, и в Свидлове отличилась. То, что помогла местным браткам, конечно, не случайность. Мутная девка. Хотя… Кто бы на ее месте не соблазнился. Честных на сто процентов лично я в своей жизни не встречал. Честные бывают только по трусости. А Клава, судя по всему бабахнутая, отчаянная. Я задействовал служебный ресурс только по части розыска. Задерживать Ваню и Клаву нужно исключительно своими силами. Иначе денежки попадут в другие руки. Нас пятеро на одного безоружного Ваню. Я, Гера, Кирилл, Шепель и Корзун. Не так уж мало. Но Ваня не так прост, как кажется на первый взгляд. От Султана ушел, от целого бандформирования. Ну и Клава, чувствуется, еще так штучка. Чую, намучаемся мы с ними. Они в Москве, причем где-то недалеко, может быть, даже в нашем же районе. Здесь Ваню проще найти, но и ему проще уйти, если запахнет жареным. Где конкретно могут жить? Скорее всего, снимут хату. Напрягать друзей Ваня не будет. Гера, Корзун и Шепель работают сейчас с вокзальными арендаторами квартир. Без документов ходить по Москве чревато. Значит, будут делать себя паспорта, а Ваня – водительские права. Гера, Корзун и Шепель работают с продавцами поддельных документов. Что еще надо учесть? Самое элементарное: бороду и усы Ваня сбреет, а Клава перекрасится в блондинку. В таком виде они и сфотографируются на паспорта. И при этом обязательно будут выявлены, какие бы фамилии себе не взяли. Короче, бегать им от силы неделю. Ну, если залягут на дно, то немного дольше. Ровно настолько, на сколько залягут. Долго отлеживаться все равно не смогут. Возраст не тот. Ярослав Платонович Гусаков Приезжаю с работы и ложусь спать. Пряхин не звонит. Гультяев не заходит. Вся моя бурная жизнь как-то враз сдулась. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Безжизненные глаза. Морщины, как у старика. А самое главное – Пряхин и Гультяев не звонят, не заходят. Я никому уже не нужен. Я хотел провести завод через процедуру банкротства и купить небольшой дом отдыха на Черном море. Чтобы не остаться ненароком ни с чем, перевел в нал все безналичные средства. И вот, в один момент потерял почти всё. Ну, почти всё. Нет никакой надежды на то, что Пряхин найдет и вернет деньги. Не такой он человек, чтобы упускать из рук миллион долларов. Он мог бы вернуть какую-то часть, если бы хоть немного боялся меня. Но он меня не боится. Пряхин – моя «крыша», защита от рэкетиров. Он отслеживал все прибыли завода через моего бухгалтера. То есть он сам по себе рэкетир, только при погонах и при власти. Это я его боюсь, и он это знает. Это кровососущий клещ, от которого нет защиты. Странно, но у меня нет особой злости к Клаве. Сам себе удивляюсь. Есть только досада, что она сбежала с Ванькой, которого я терпеть не могу. Не ревность, а именно досада Клава Утром наши фотографии, увеличенные с паспортов, показали в криминальной хронике. Правда, сумму похищенных денег почему-то не назвали. Всё! Не видать мне теперь юрфака, как своих ушей. И свободы рано или поздно не видать. Но мы ещё побегаем. После обеда я закрылась в своей комнате, загримировалась, надела силикон. Ваня отметил только один недостаток. При ближайшем рассмотрении видно, что у старушки подозрительно молодая кожа. Для того, чтобы превратить Ваню в старика, потребовалось гораздо меньше времени. Достаточно было седого парика и очков. От силикона он отказался. Первое, что заметил Ваня, когда мы вышли из маршрутки возле клиники, был «Мерседес» Кирилла. Мы поковыляли к входу. Если даже в машине кто-то был, он нас проворонил. Неприятности начались в вестибюле. Там прохаживался Шепель. Нас он не узнал, но проводил глазами, когда мы подошли к справочному бюро. Я спросила, в какой палате Анна Дмитриевна Смирнова. Мне сказали, что в сорок девятой. В этот момент Шепель подошел совсем близко. Крутанулся и отошел. Мы поднялись в лифте на четвертый этаж. На медицинском посту никого. Мы вошли в 49-ю палату. Там было шестеро больных. Анна Дмитриевна лежала на высоких подушках. Она почувствовала наше присутствие и открыла глаза. Некоторое время смотрела с недоумением. Потом в ее взгляде мелькнула какая-то искорка. Она узнала сына. Ваня присел на краешек постели. Тихонько спросил: – Что у тебя, мама? Анна Дмитриевна улыбнулась: – Ничего страшного. Просто сильный гипертонический криз. Это кто? – спросила она, показывая на меня глазами. – Это Клава. Ваня склонился к маме и тихонько сказал ей, что произошло. По мере того, как он говорил, глаза Анны Дмитриевны наполнялись ужасом. Зря он с ней поделился. Но и держать в неведении тоже было нельзя. – Позвони отцу, – сказала Анна Дмитриевна и продиктовала номер мобильника. – Мы заберем тебя, ты немного потерпи, – сказал Ваня. Он сунул под подушку пачку тысячерублевок. Анна Дмитриевна посматривала на меня. Пыталась разглядеть через грим мое истинное лицо. – Ты знаешь, кто твой отец? – спросила она. Я пожала плечами. Мне хотелось показать, что я буду заботиться о Ване. – Сейчас поедем вставлять зубы, – прошептала я. Мне показалось, что Анна Дмитриевна поняла. Мы забылись, вышли из палаты обычным молодым шагом. Не ожидали, что в коридоре нас ждёт сюрприз. На диване сидел Корзун. Где он был до нашего прихода? В туалете? Мы моментально сменили походки. Это не ускользнуло от его внимания. Он впился в нас глазами, когда мы проходили мимо. Но так и остался сидеть, только начал что-то говорить в мобильник. Как хорошо, что эти уроды такие ленивые! У выхода нас мог поджидать Шепель. Кому-то же звонил Корзун! Мы остановили лифт на втором этаже. Прошли по коридору в другой конец здания, спустились в приемный покой и вышли во двор, где стояла машина «скорой помощи». Ваня попросил водителя довезти нас до ближайшей автобусной остановки. Протянул сто долларов. Водитель пожал плечами. – За такие деньги я вас и до метро подброшу. Мы сели в салоне. Водитель понял, что имеет дело с какой-то странной парочкой. Но ему это было по барабану. Вахтер открыл ворота. Мы выехали из клиники мимо знакомого «Мерседеса». Те, кто убегает и скрывается, всегда имеет фору перед теми, кто ловит. Тьфу-тьфу, но и на этот раз мы эту фору использовали. Мы освободились от грима. Потом поехали в стоматологию. Я усадила Ваню на диван и пошла договариваться с врачами. Я сказала, что плачу в тройном размере, если все будет сделано прямо сейчас. Хорошие деньги делают людей удивительно покладистыми. Через несколько минут Ваня уже сидел в кресле. Четыре передних зуба были выбиты не полностью. На них были поставлены керамические коронки. Вся процедура заняла четыре часа. На пути из стоматологии к метро зашли в церковь. Мне вдруг пришло в голову, что это неплохое место для обмена. Мы поставили свечи за здравие наших близких. Из дверцы с изображением Николая-угодника появился молодой священник. Я объяснила, что с нами произошло. Сказала, что мне надо обменять подругу на выкуп, но я боюсь, что меня обманут. Чтобы наш разговор не превратился в диспут на тему, может ли церковь помогать людям в таких случаях, протянула священнику пачку денег. Пятьсот тысяч. – Это на нужды вашей церкви. Священник раздумывал недолго. – Хорошо, церковь поможет вам, – пообещал он, спрятав деньги под рясой. Вечером мы с Ваней снова сидим за празднично накрытым столом. Горят свечи. Мы пьем сухое вино. Не хватает музыки. Я сажусь за рояль. Ваня смотрит на меня с восхищением. Я тоже любуюсь им. Без бороды и усов он гораздо лучше. Он изредка уходит в ванную и тут же возвращается. По-моему, смотрится в зеркало. После того, как ему вставили зубы, он чувствует себя другим человеком. Он тоже мне благодарен. А я чувствую, что хоть чем-то отплатила ему за свое спасение. Я рассказываю Ване о своей жизни. Можно сказать, исповедаюсь. У меня плохой характер. По моим наблюдениям, все, кто воспитывался без отцов, страдают разными комплексами. Откровенность за откровенность, Ваня признался, что многое бы дал раньше за то, чтобы жить с отцом. Согласен был даже на то, что отец будет бить его ремнем. Вот, оказывается, какие могут быть мечты. У нас с Ваней много общего. Мы оба – потерпевшие. Мы связаны тем, что нам надо как-то уцелеть, помочь нашим мамам, помочь Эле. А потом… Не хочется заглядывать далеко. Хочется жить сегодняшним днём. Я хочу, чтобы Ваня прикоснулся ко мне. По тому, как подрагивают его руки, я догадываюсь, что он думает о том же самом. Но нужен момент. В таких случаях помогает музыка. Я снова сажусь за рояль, играю самую любимую мелодию. Ваня подходит, становится сзади. Я делаю последние аккорды. – Как это называется? – спрашивает Ваня, голос его подрагивает. – Грёзы любви». Я спрашиваю откровенно: – Это у нас свидание? Ваня молчит. Вот увалень! Я откидываю голову назад, прикасаюсь к нему головой. Наконец, он смелеет, кладет руки мне на плечи. Я прижимаюсь к нему. Он склоняется ко мне. Его лицо пылает. Я встаю. Он обнимает меня сильными руками. Мы долго целуемся, пока не чувствуем, что нам этого мало. Мы ложимся и раздеваем друг друга. Только не так суетливо, как это делают в кино, а медленно, не спеша. Мне это доставляет удовольствие. А Ваня, по-моему, не торопится, потому что робеет. Он целуется, как начинающий. Но он так нежен… У нас всё получилось с первой попытки. У Вани классные ягодицы, твердые, как дерево. Мне так хорошо, что я плачу. Ваня утешает меня поцелуями. Он думает, что я о чем-то жалею. Я закуриваю сигарету и шепчу ему на ухо, будто нас могут подслушать: – Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас, и тогда мы соединимся навеки.