Светлана обратила в полумраке комнаты внимание на черные пятна на простыне, на подушках, разбросанных по кровати: — Что это? Тимур проследил ее взгляд: — Кровь. Сейчас кровь воспринималась Светланой как явление само собой разумеющееся. Светлана почувствовала, что у нее горят огнем плечи и горит огнем грудь. Светлана покосилась на свою грудь — та была в крови. Но кровь не пугала и даже не смущала Светлану… Женщине было так хорошо. Она ведь только что родилась в этот мир и издала первый крик. И прозрела… Она поняла со всей ясностью, что такое любовь… А у Тимура были расцарапаны плечи. Невидящим взглядом он смотрел в потолок и отдыхал. Возбужденное дыхание его еще не улеглось. Светлана видела, как хищно расширяются его ноздри. Ей все больше нравился этот загадочный мужчина, — про которого она ничего не знала, да, пожалуй, и не хотела знать… Главное, что он был и что был он рядом, и что был горяч, как печка. Поднявшись на локте, Светлана поцеловала Тимура в висок: — Ты замучил меня чуть не до смерти. Я чувствую, что буду жить теперь сто лет. Он улыбнулся в полумраке: — Я отдохну немного. И минут через десять ты скажешь, что будешь жить лет двести. Светлана тихо засмеялась и положила голову ему на грудь: — Кто ты? Я ничего о тебе не знаю… Она не видела, как он досадливо скривился: — Считай, что спортсмен. Светлана вдруг пожалела его: — Ты же не выспишься. Как будешь завтра? — Высплюсь. У меня только после полудня… встреча с тренером. Они минут пять лежали молча. Светлана вдруг покосилась на обрывки своей одежды: — Кофточку жалко. И юбку. Она мне очень нравилась. — Мне тоже, — Тимур спустил руку с кровати, пошарил в темноте на полу, поднял брюки; вытащил что-то из кармана и бросил на подушку. — Не пойми меня только превратно… — Что это? — покосилась Светлана на подушку. — Пара тысяч баксов. Тебе хватит, чтобы купить себе что-нибудь нарядное… — Деньги? — женщина изменилась в лице. — Ты решил мне заплатить? Но я же… — Брось… Не делай из этого проблем. Я порвал у тебя что-то — считай, я заплатил штраф. — Но я же не проститутка!.. Он захохотал: — Но я же даю тебе не двадцать долларов. Давай договоримся: ты — моя женщина… Светлана молчала минуту, потом улыбнулась: — Хорошо… — такой вариант ее устраивал. Виктория Макарова, 2 часа 20 минут ночи, 24 марта 1996 года, у себя дома. Виктория вернулась в комнату и помогла Ольге Борисовне раздеть и уложить старика. По старой конспиративной привычке он уже включил радио погромче, чтобы сделать невозможным прослушивание. — Что там творится, девочка? — спросил он ее домашним голосом. Виктория, с которой сошел налет официальности и показной бодрости, ответила ему таким же семейным тоном: — Не знаю, дедушка, нельзя понять, кто какую игру затеял. И, чувствую, это сложно не только для меня. То, что арестовали Глушко, возможно, еще ничего не значит… Дед ласково взял ее за руку: — Что тебя беспокоит, давай разберемся? — Дело в том, что Кожинов ожидал каких-то событий именно вокруг фигуры Смоленцева, причем беспокойство и интерес проявил совсем недавно. — Интересно, и в чем это выражалось? — По его заданию я вела наружное наблюдение за Смоленцевым в день убийства. — Надо же, какой прозорливый! — похвалил старик. — И что интересовало Кожинова? — Контакты. Он все время повторял мне про них… Значит, он пытался отследить какие-то нежелательные или опасные связи Смоленцева. — Это еще ни о чем не говорит, девочка, — вздохнул Прокофий Климентьевич. — Он мог получить сведения о том, что на Смоленцева давят, и занимался комплексом охранных мероприятий. Обычное дело… — Конечно, само по себе это ни о чем не говорит, — Виктория благодарила судьбу, что у нее есть такой дед, с которым всегда можно посоветоваться. — Кроме того, после совещания я должна была вести его дальше и с двоими сотрудниками обеспечить круглосуточное наблюдение. — А вот это уже поинтересней: похоже, Кожинов всерьез садился ему на хвост. — Но не успел… — Это все твои подозрения? — Нет. С утра я отвозила Смоленцеву бумаги и передала ему на словах, что он должен составить полный список необходимого его телекомпании. Надо понимать, наверху хотели узнать уровень его претензий. Прокофий Климентьевич задумался: — Чье это было поручение? — Принцессы. — А Кожинов отдал свой приказ о наружном наблюдении… — …после того, как я доложила ему о поручении, — закончила фразу Виктория. Старик убежденно покачал головой: — Здесь я не вижу ничего удивительного, — он просто мог посчитать нужным проследить, с кем Смоленцев отправится обсудить свою «заявку». — Ты прав, дедушка. Но после убийства все смотрится по-другому… — Конечно. Однако можно увлечься и искать связи там, где их никогда не было. И в помине. Правда и то, что еще опаснее не заметить связи между «случайными» событиями, — старик серьезно взглянул на внучку. — Короче говоря, у тебя есть подозрения, что это убийство было умело подготовлено и является провокацией или ударом? — А как еще думать? — шепотом спросила Виктория. Старик причмокнул губами: — Кто мог подготовить акцию такого уровня и каким способом? — Над этим я и ломаю голову. — И единственное, что в нее приходит, девочка, это то, что никто в Кремле не владеет ситуацией настолько, чтобы провести такую акцию и выйти сухим из воды. Так? — Так. — За одним исключением… Ты, разумеется, думаешь о Кожинове, и это тебя мучает? Виктория сидела на постели рядом с дедушкой, Ольга Борисовна не мешала им разговаривать, хлопотала на кухне. Прокофий Климентьевич продолжил, не дождавшись ответа: — А что говорят данные прослушивания и видеослежения? Кожинова ведь и назначили вести расследование из-за того, что эти пленки никому нельзя давать в руки.