Тимур несогласно покачал головой: — Тут есть тонкость: в записи он видит то, что мы не могли спрятать. Шеф бросил на собеседника пристальный взгляд: — Я подумаю над этим… новым освещением проблемы… Нам на руку еще вот что: Кожинов никому не показывает кассету. Не иначе, питает какие-то иллюзии насчет нее… Быть может, он вообще единственный, кто ее смотрел. — Вы хотите сказать… — Именно. Если что… если дело пойдет не по тому руслу, можно будет уничтожить и кассету, и генерала. Вопрос лишь в своевременности информации… Некоторое время они ехали молча. Погода была неустойчивая: то проглядывало на минутку солнце, то принимался моросить дождь. Шеф внимательно смотрел на дорогу, на всякий случай поглядывал в зеркальце заднего вида: — Может, тебя заодно подкинуть куда-нибудь? — Нет, лучше вернуться к началу. Я заметил: всегда остаешься в выигрыше, замыкая круг. Шеф улыбнулся: — Что мне в тебе нравится, кроме твоих профессиональных навыков, так это — ты умеешь неожиданно мыслить… Как провел вчерашний вечер? Надеюсь, не сильно переживал? Тимур улыбнулся, сверкнул белыми жемчужными зубами: — Я опять поменял перчатки. Шеф не сразу понял его, а когда понял, покачал головой: — Как твой организм выдерживает!.. — и спохватился. — Кстати, о перчатках! Всякое удовольствие стоит денег и иногда немалых. Открой бардачок — там причитающийся тебе гонорар. Тимур открыл бардачок и переложил себе в карман пальто увесистый газетный сверток. Они уже ехали обратно к Казанскому вокзалу. Шеф сказал: — А теперь о новом задании. Им открывается второй этап. Но тут дело попроще и допускаются вариации или фантазии на тему, — как раз то, что ты любишь. Неизменным должно остаться одно — сообщение, которое ты пошлешь мне на пейджер. Тимур сделал сосредоточенное лицо: — Так, слушаю… — Если все пройдет, как надо, текст должен быть такой; «Она сказала Гене, что в лесу полно грибов». Запомнил? — Да. — И я начну нажимать на кнопки. — Кто такой Гена? — Вот об этом мы сейчас и поговорим… Александр Бондарович, 3 часа дня, 24 марта 1996 года, редакция телестудии «Молодежная». Припарковавшись в каком-то дворе, Александр стал пробираться к зданию телестудии. Люди толпились на улице. Москва испокон веков падка на выражение любви и ненависти, лакома на зрелище, на скандал; любит почествовать гениев — особенно непризнанных официально и безвременно ушедших; любит отдать последнюю дань — цветами, слезами, витиеватыми речами, пышными венками, приставленными к лафету, к катафалку… Надо сказать, что Смоленцева-ведущего многие любили (несмотря на некоторые его грешки и чисто житейские слабости; но у кого их нет! Кто не убоится перед лицом Христа бросить в блудницу камень?), передачи его были популярны, и к числу гениев непризнанных его нельзя было отнести — разве что к безвременно ушедшим; его любили и за то, что он был одним из немногих журналистов, умеющих и не боящихся «делать погоду», — то есть формировать общественное мнение и тем самым реально влиять на ход событий в стране, а значит, и в мире. Еще он был не трус — лично вел репортажи из «горячих» точек… Поэтому смерть Виктора Смоленцева всколыхнула чувства людей, нарушила спокойствие в столице… Припомнили Высоцкого, припомнили Листьева и Холодова… Кто-то в траурной речи сказал, что могила Буркова стоит неухоженная на Ваганьковском кладбище и никому до нее нет дела, кроме старухи-алкоголички, которая за мелкую плату водит любопытных к знаменитым фамилиям… Да не случится такого с могилой Виктора Смоленцева!.. Сегодня пробиться в телестудию было сложно. Существовало некое подобие очереди, сновала повсюду милиция, кто-то пытался митинговать за и против Президента, встречались тут и там агитаторы КПРФ, которые в последнее время, будто из-под земли, появлялись везде, где организованно или неорганизованно возникало скопление народа. Предвыборное время — этим все сказано… Александр Бондарович выбрал наиболее простой выход: он подошел к милицейскому сержанту в новой форме и, предъявив удостоверение, попросил: — Сержант, ты в форме, помоги пробраться в студию, у меня задание. Польщенный тем фактом, что к нему за помощью обратился майор и что простой «милицейский» способен сделать то, на что не хватает духу у элитного ФСБ-шного майора, сержант ревностно отнесся к поставленной задаче. Он рассекал толпу могучими плечами, подавая, как пароход, нечто вроде гудков: — Посторонись! Стань в очередь! Не толкаться, не за водкой же стоите! Пропустите, гражданин!.. В считанные минуты Бондарович оказался внутри здания. Найти того, кого нужно, оказалось непросто. Сбитые с толку, опечаленные смертью товарища, телевизионщики не могли сказать ничего путного. Бондарович пробрался мимо подиума, на котором стоял гроб с телом, какое так и не удалось лично осмотреть, и поднялся на третий этаж. Секретарша в приемной президента телерадиокомпании наконец сообщила ему, что исполняющим обязанности является сейчас заместитель Смоленцева — Сергей Михайлович Зацепин. — А где он? — торопился Александр. — Скорее всего, он находится внизу, или где-нибудь в студии, или еще где-нибудь… Секретарша промакивала платочком покрасневшие заплаканные глаза. — Послушайте, как вас зовут? — Бондарович терял терпение. — Рая. — Раечка, ясно, как божий день, что вам всем сегодня очень тяжело. Но вы взгляните на мое удостоверение: я майор ФСБ и вхожу в бригаду, которая расследует убийство того самого замечательного человека, который лежит внизу весь в цветах. Поверьте: то, за чем я пришел, пожалуй, сейчас важнее всех цветов и церемоний. — Я понимаю, я понимаю, — наконец-то осознала свой долг Раечка. Банда дожимал ее: — Пожалуйста, оставьте на некоторое время срочные дела и займитесь сверхсрочным — постарайтесь отыскать для меня Зацепина. — А кабинет? — она растерянно огляделась. — А я посижу в вашем кабинете; поверьте, я ничего не украду и никому не разрешу. На звонки отвечу. Раечка даже робко улыбнулась, отправляясь на поиски шефа. Не прошло и двадцати минут, как появился моложавый человек с открытым, каким-то телевизионным взглядом. Бондарович припомнил, что видел его в каких-то передачах, но в каких именно — вспомнить не смог. — Пройдемте в мой кабинет, — пригласил его Зацепин. — Я к вашим услугам, но очень прошу, ограничимся минимумом. Я сегодня с ума сойду. Александр не возражал:, — У меня к вам сотни две вопросов, из них очень важных — десяток. Зацепин сел за стол, указал гостю место напротив: — Я весь во внимании, Отвечать буду по-военному коротко и ясно. Банда открыл свой блокнот: — Вы знакомы с Глушко? — Вне всякого сомнения. — По-военному коротко и ясно ответ звучал бы: «да», — Бондаровичу успела надоесть вся эта суматоха. — О, простите, это моя беда — чрезмерная витиеватость. Итак, «да»! — Что он за человек? Зацепин начал с задумчивым видом покачиваться в своем кожаном крутящемся кресле: — Чертовски талантливый мерзавец, к тому же совершенно растленный. Банду всегда раздражала привычка телевизионщиков раскачиваться в своих креслах; он, бывало, даже переключался на другой канал, когда видел в какой-нибудь телепередаче, как некий умненький интервьюер раскачивается и раскачивается и за этим «делом» задает вопросики (аттракцион, ей-Богу!); но в данную минуту Александр никак не мог переключиться на другой канал, приходилось терпеть дурную привычку благообразного Зацепина: