– Что вы от нас хотите? – с усилием произнес гауптштурмфюрер Хоффель. – Мы ничего не знаем, выполняли охранные функции по приказу штандартенфюрера Зейбеля. – Вы много времени провели в компании Рудольфа Кунце. Что он за человек? Чем занимался? – Мы не любопытные, – проворчал Крауземан. – Слушайте, майор, давайте наконец-то закончим. Мы готовы принять смерть. – Вы обязаны что-то знать. Не сомневаюсь, господа, что смерть для вас не страшна. Но вам придется жить в новых и непростых условиях. Это намного хуже смерти. Все кончено не только для вас, но и для всего нацистского режима. Вы люди не глупые и должны это понимать. Красная армия уже в Европе. Наши войска стоят у Варшавы. На юге скоро падет Венгрия. Ваш фюрер виновен во множестве преступлений против человечества. Вы это знаете. Я не предлагаю вам перейти на нашу сторону, понимаю, что вы этого не сделаете. Однако проявите толику благоразумия. Она вам нисколько не повредит. Мое предложение о воде, еде и теплых вещах остается в силе. Итак, я задал вам два вопроса. – Герр Кунце не любил болтать, – выдавил из себя Хоффель. – Он был замкнутым человеком, разговаривал только со своей женой, иногда еще с командиром нашей группы штурмбаннфюрером Гельмутом Ланке. «Значит, этот самый Ланке и сбежал отсюда», – подумал Вадим и спросил: – Вы видели, как Ланке прятался в шкаф? – Да, мы это видели, – ответил Хоффель и задрожал, что могло означать смех. – Но не стали препятствовать. Это его дело. Мы же до конца выполнили свой долг. Я видел штурмбаннфюрера через арочный проем, когда мы находились в комнате с большим столом. – А я не видел, – сказал Крауземан. – Я помогал подняться фрау Генриетте. Она споткнулась и упала. Потом я вытолкнул ее в ту комнату, где спрятался Ланке. – Вы прикрывали Кунце и его супругу, отступали по анфиладе, не зная, что в конце тупик. Конечно, видели портфель в руках у Кунце. Нас интересуют документы, находившиеся в нем. Когда Кунце убили, портфель оказался пуст. Отступая, он спрятал бумаги в одной из комнат. Это вы тоже могли видеть. – Но мы этого не видели, – заявил Крауземан. – Глубоко плевать, верите вы нам или нет. – Позвольте догадаться. – В горле Хоффеля что-то забулькало. – Ланке от вас сбежал, а документы Кунце вы так и не нашли, обыскали все помещения, где Кунце мог спрятать свои секреты, но безрезультатно. Вы непременно должны разобрать по камушку весь этот замок. Они смеялись в лицо советскому офицеру, кулаки которого сжимались от злости. Он понимал, что побои эту парочку не смутят. Они уже избиты. Смерть их тоже не пугает. Самое противное состояло в том, что эти эсэсовцы действительно могли ничего не знать. В их задачу входило прикрывать Кунце, что и делали, пока у них не кончились патроны. Чем занимается Кунце, теперешние пленники не смотрели. Им не до того было. Хотя невольно они и могли что-то заметить. – Товарищ майор, да расстреляйте вы их к чертовой матери, – прошептал в спину Вадиму Куделин. – Они же глумятся над нами, а мы терпим. Все равно ничего не скажут. – Не могу, лейтенант. Был приказ держать их взаперти. Ладно, пусть сидят. Найди Маркина, скажи ему, чтобы дал им воды, питья и пару одеял. – Может, им еще и по рюмочке поднести? – возмутился Куделин. – Товарищ майор, я, конечно, не обсуждаю ваши приказы, но… – Дурак ты, Пашка. Мы не фашисты, не будем им уподобляться. Расстрелять – это одно, но держать в голоде, холоде – не наш метод. Да и начальству они могут понадобиться. Если оставим их как есть, то сдохнут эти немцы уже завтра. Значит, приказ мы не выполним. – Нам надо в туалет, – прохрипел Хоффель. – Вы можете нас вывести? Вы не имеете права запрещать нам отправлять наши естественные потребности. – Кто вам запрещает, герр Хоффель? – осведомился Вадим. – Оправляйте на здоровье, даже ходить никуда не надо. Ладно. – Он снова повернулся к Куделину. – Сгоняй к Маркину, пусть выведет их. А то самим вонью дышать придется. Но смотреть во все глаза, выводить по одному, и присутствовать при этом должны трое. Никаких туалетов! Тридцать шагов, любой закуток. Не забывать, что эта парочка ищет смерть! Мы не можем позволить им такое удовольствие. Глава 4 Обстановка в бельэтаже напоминала последствия землетрясения. Свежие головы не помогли. Красноармейцы энергично ломали мебель, срывали со стен деревянные панели. При появлении майора они умерили пыл, но продолжали свою разрушительную деятельность. Контрразведчики в кабинете заново перебирали бумаги, рылись в старых газетах, попутно знакомились с нетленными трудами Ницше и Шиллера. – Пустое это, товарищ майор, – сказал Баев. – Мы только время зря тратим. – У вас есть предложения, товарищ старший лейтенант? – Нет, откуда?.. В кабинет с отрешенным видом забрел майор Поляков, пошатался из угла в угол, вышел на анфиладу. Дверь осталась открытой. Разведчик задумчиво погладил ладонью щербатую стену, попробовал на прочность брусок паркета. – Вы знаете, что он сидел, товарищ майор? – вкрадчиво осведомился Кустовой. – Ты о ком? – Злобин вышел из оцепенения. – Да майор этот, Поляков. У меня свои каналы в разведке и НКВД. Вам это известно. Михаил Кустовой до войны возглавлял особый отдел крупного автомобильного завода в Горьковской области, имел прекрасные характеристики, считался ценным профессионалом. Именно он разоблачил на предприятии шпионскую сеть, причем реальную. Агенты занимались сбором сведений секретного характера и готовили диверсию на сборочных участках. С началом войны Кустовой был переведен во фронтовой отдел. В сорок втором он раскрыл лазутчика в штабе корпуса, благодаря чему это соединение с умеренными потерями вышло из волховских болот. С весны сорок третьего Михаил служил в ГУКР Смерш, боролся со шпионами и диверсантами. В Седьмую гвардейскую армию он был переведен месяц назад, когда она начала победное шествие по нефтяным полям Румынии. Мужчина был немногословный, в меру язвительный, многое держал в себе. Он имел интересные связи, позволяющие добывать сведения самого разного рода. – Поляков был репрессирован в тридцать восьмом году, – продолжал Кустовой. – После того что случилось с предателем Блюхером. Но органы тогда переусердствовали, случалось, что доставалось невиновным. Поляков, в то время еще капитан, сравнительно легко отделался. Он командовал разведывательной ротой на Дальнем Востоке и попал под раздачу, когда весь штаб дивизии загремел по делу о троцкистской группе. Обвинили его в сговоре с японскими империалистами, в участии в антисоветском заговоре. Полгода провел под арестом, неоднократно подвергался допросам. Получил высшую меру, но расстрел был заменен исправительно-трудовым лагерем. Через пару месяцев привезли его обратно. Зачахнуть он не успел, узнал, что дело его пересмотрено. Товарищи слегка увлеклись, но их понять можно. Лес рубят, щепки летят. Тогда много подобных случаев было. Арестантов возвращали в части, восстанавливали в должностях. Они получали прежние воинские звания, награды, партбилеты. Поляков и оказался одним из них. Освобожден в связи с отсутствием состава преступления. Семью потерял, но потом опять женился. Он опять командовал ротой, потом даже сделал какую-то карьеру. Через год был переведен в Московский военный округ, служил при штабе, в сорок втором направлен под Сталинград в армию Чуйкова. – Откуда ты все знаешь? – спросил Вадим и покачал головой. – Так он с кадровиками пьет, – заявил Баев. – Заодно обменивается с ними сведениями. Прошлое в особом отделе покоя ему не дает. Кустовой промолчал, только загадочно улыбнулся. День близился к завершению, когда на этаж поднялся лейтенант Маркин и получил приказ отстранить от поисковых работ своих людей. Слишком уж много разрушений оставляли они за собой. В анфиладе снова трудилась прислуга. Станка, опасливо скашивая глаза, подметала пол. Стефания и горничная уносили обломки мебели. «Пусть все плохо, зато с дровами теперь порядок», – подумал Вадим, увидев это. Неприкаянной зыбью слонялся туда-сюда старый дворецкий Петру Монтеану, печально озирал то, что натворили эти русские варвары. Разочарованные красноармейцы спустились на первый этаж. Вадим сидел на разобранной тумбочке в гостиной, курил, пытался выстроить разбегающиеся мысли. К нему подошел Поляков, пристроился рядом, тоже извлек из кармана пачку папирос и сказал: – Не возражаете, Вадим Алексеевич? Давайте вместе посидим на обломках самовластья, так сказать. Кто не работает, тот курит, верно? – Конечно, Евгений Борисович. К чему спрашивать, вы уже сели. Эти самые обломки убирала прислуга. Усердно прятала симпатичное личико глухонемая Станка, с вызовом поглядывала горничная. Офицеры утонули в сизом дыму. Экономка закашлялась, грозно взглянула на курильщиков и вышла в коридор. – Кончились идеи, Евгений Борисович? – Сожалею, но так, – ответил Поляков, тяжело вздохнул и втоптал окурок в испачканный пол. – Пытаюсь все заново осмыслить и многого не понимаю. До этих комнат Кунце негде было прятать свои материалы. Они с женой в панике бежали по лестнице, свернули в коридор, потом в другой, заскочили в актовый зал, как вы его назвали, в коридоре больше не появлялись. Лестницу и пространство до этих комнат мы осмотрели. В глубине коридора кто-то метался, помните, пытался воспользоваться винтовой лестницей. Но данный тип был в форме. Значит, это не Кунце. Там мы тоже все обыскали. – Могу подкинуть еще пару версий. Допустим, Кунце и его супруга первыми вбежали в северный коридор. До проема в актовый зал оставалось всего десять шагов. Но справа окна. В одно из них впоследствии вывалился Ланке. Кунце уже понял, чем чревата эта беготня, кинулся к ближайшему окну, выбросил свою папку и только после этого вбежал в актовый зал. Там кусты растут вплотную к стене, и он мог знать об этом. Вот только какая незадача. Бойцы обшарили эти кусты два раза и ничего не нашли. Есть и вторая версия. В портфеле у Кунце изначально ничего не было. – Это почему? – спросил Поляков. – Причин много. Выбросил раньше, кто-то похитил. А то он и вовсе давно утратил свои чертежи, а все необходимые знания держал в голове. – Умеете вы порадовать, Вадим Алексеевич. Нет, такие версии не работают. Похитить материалы было некому, все свои. Рядовым охранникам они не нужны, а Ланке, как мы сами видели, бежал налегке. У Кунце было время собраться после объявления тревоги, однако личные вещи он оставил, а портфель взял. Зачем, если тот пустой? Неужели не глянул в него, не убедился в том, что все материалы на месте? Потом была перестрелка во дворе, все вернулись в холл, побежали к лестнице. Вряд ли Кунце выбросил свое добро в холле. Он надеялся, что сможет спастись. Да и мы потом там все осмотрели. – Да, не срастается, – согласился Злобин с этими словами. – Интрига остается. «Интрига не только в этом, – подумал он. – Что за материалы, черт возьми? Кунце не ученый, не видный деятель рейха, он всего лишь инженер. Что-то изобрел, разработал, из-за того и сыр-бор. Его придумка дорого стоит. Кунце был нужен нашему командованию живым, вместе со своими чертежами. Но он убит. То, что при нем находилось, не является проектом некоего чудо-оружия, способного переломить ход войны. Над этими вещами работают большие коллективы, и секреты хранятся в разных головах, а не в одной. В случае с Кунце мы столкнулись с чем-то иным, сугубо индивидуальным, но все же имеющим огромное значение. Это не может не интриговать». – Арестанты не раскололись? – спросил Поляков. – Они отказываются сотрудничать с нами? – Молчат. – Вы странно на меня смотрите, Вадим Алексеевич, – заявил Поляков. – Как на преступника, право слово. Я догадался, о чем вы думаете. Ваш подчиненный Кустовой тоже так смотрит. Но ему хватает такта отводить глаза. Вы узнали о моих неприятностях шестилетней давности, не так ли? – Признаюсь, да. – По-вашему, это редкость? – Скулы майора побелели. – Моей вины в случившемся нет, и органы это ясно дали понять, освободили меня и восстановили во всех правах. Не было состава преступления в моих действиях, понимаете? Приключилась досадная ошибка. – Не расскажете, Евгений Борисович? – Ладно, расскажу. – Майор снова вынул пачку, закурил. Костяшки пальцев у него непроизвольно подергивались. Воспоминания были не из сладких. – Командовал я ротой разведки на Дальнем Востоке. Бои на Халхин-Голе уже отгремели, однако обстановка оставалась сложной, японцы шалили, постоянно нарушали границу, вели обстрелы. После ареста Блюхера особые отделы усилили работу в частях и подразделениях. Не знаю, в курсе ли вы, но представителей комсостава брали через одного. Приезжали ночью, сажали в воронок и увозили. Постоянные допросы, физическое и психологическое давление, угрозы, что репрессируют семью, если не признаешься. Эх, депрессия-репрессия. – Поляков невесело усмехнулся. – В общем, чудовищная ошибка произошла. Имелась у меня семья, проживала в Хабаровске, а я постоянно находился на границе, той самой, где «тучи ходят хмуро». Забрали, в общем, меня. Как сейчас помню этого невозмутимого товарища, проводившего допрос. Это был следователь управления госбезопасности товарищ Журкин. Когда меня били, он оставался невозмутимым. Все бумажки подсовывал. Подпиши, мол. А в них дичь несусветная. Дескать, я участвовал в троцкистском антисоветском заговоре против руководителей партии и правительства, готовил покушение на представителей командования Дальневосточного военного округа, являлся членом разветвленной шпионской сети. Ради осуществления этих черных замыслов я использовал служебное положение, переходил с разведчиками границу, встречался с сотрудниками японской разведки, которые и передавали мне инструкции насчет того, как вывести из строя командование округа. Из Японии же виднее, верно? В общем, абсурд в чистом виде. Били меня страшным боем, но я ничего не подписал. Предъявляли мне показания неких лиц, подтверждающих мою подрывную деятельность; учиняли очные ставки с избитыми командирами. Я жалобы писал. Где социалистическая законность? Пусть я даже виновен, но есть постановление Совета Народных Комиссаров о порядке производства арестов. Да, этим занимаются органы НКВД, но свои действия они обязаны согласовать с соответствующими прокурорами. А этого не было. Согласно приказу НКО от тридцать пятого года, аресты органами НКВД командного состава могут производиться только с разрешения наркома обороны. Этого тоже не было. Чистое самоуправство! Приказ по военному округу тоже отсутствовал. Я в глаза его не видел, просил показать, но откуда ему у них взяться? – Какой вы буквоед, Евгений Борисович, – с усмешкой проговорил Злобин. – А как же революционная целесообразность? – Но ведь приказы и постановления никто не отменял. Да, товарищ Сталин требовал развернуть кампанию по разоблачению заговорщиков, вредителей, шпионов во всех государственных структурах, в том числе в Вооруженных силах. Но зачем хватать всех без разбора и предъявлять вздорные обвинения? Фантазии немерено, а логика отсутствует. Хоть бы продумали, что собираются инкриминировать. – То есть вы не участвовали ни в каком заговоре? – Представьте себе, нет. Смеялись надо мной. Ты законности захотел, предатель Родины? Били от всей души, но в калеку не превратили. Смертный приговор заменили колымской зоной, чтобы знал, какие великодушные у нас органы. Только начал я вживаться в новый образ – а людей, подобных мне, на зоне были тысячи, – как снова этап. Теперь в обратную сторону. Сухое сообщение об ошибке следствия. В общем, все вернулось на круги своя, только почки застудил, впрочем, не фатально, да семью потерял. Но ничего, я не в обиде, всякие случаются ошибки, когда кругом враги. Вовремя подоспело постановление пленума ЦК ВКП(б) «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Я его наизусть выучил. Благодаря постановлению меня вернули в партию, в Вооруженные силы и восстановили в должности. Не смотрите с подозрением, Вадим Алексеевич. Я не обижен на партию и органы. Главное, что разобрались, значит, есть в нашей стране справедливость. Я утолил ваше любопытство? Мы можем продолжать работу? – Без обид, Евгений Борисович?