– Держу пари, до войны капитан Ткачук работал следователем НКВД. – Да, это заметно. Он являлся сотрудником Главного управления госбезопасности НКВД, занимался делами антисоветских групп и организаций. С лета сорок первого в особом отделе действующей армии. Сам из Ворошиловграда. Едва ли не на глазах Алексея погибли его жена и двое маленьких детей. Они спешили покинуть город, куда уже входили немцы, но долго возились с вещами. Снаряд попал точно в дом. Алексей в это время ждал их за калиткой, у машины. Удивляюсь, как после этого он не сошел с ума. – Я не знал, Вера Павловна. – У Ткачука особый счет к этой публике. Признался однажды, что рвать их готов голыми руками. Алексею совершенно плевать, что думают по этому поводу окружающие. – Понятно, Вера Павловна. У вас такие же счеты к захватчикам? – А разве у кого-то не так? – Она удивленно приподняла красивые ресницы. – Возможно, лично я пострадала меньше, чем другие. Родилась и большую часть жизни провела в Актюбинске. Это город на западе Казахской ССР, его основали казаки в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году. Отец был красным командиром, одним из тех, кто устанавливал советскую власть в городе, несколько лет руководил районным исполкомом. Потом дали знать о себе раны. Он долго болел, умер в двадцать восьмом году, еще молодым. Мама больше замуж не вышла, воспитывала меня одна. В Актюбинске я окончила радиотехникум, собиралась поступать на заочный в алма-атинский университет, но началась война. – Что можете сказать об Иване Филипповиче? – А что с ним не так? – Вера Павловна пожала плечами. – Нормальный человек, временами крут, но кто из нас не таков? Опасностей не боится, но на рожон не лезет, грубой силе предпочитает умственную деятельность. Самое главное достоинство Ивана Филипповича состоит в том, что он не прячется за спины подчиненных и не сваливает на них ответственность. Недостатки, впрочем, у него тоже есть. – Вера Павловна выбросила окурок, придавила носком сапога. – Вы очень хотите о них услышать? – Хочу знать о приказе, который вы получили перед поездкой в Форгарош, – ответил Вадим. Обершутце Херцог сидел на табурете и отрешенно проницал взглядом пространство. Предложение, озвученное Ткачуком, выглядело заманчиво: – Ты парень молодой, твоя душа еще не окончательно отравлена ядом нацистской пропаганды. Можешь искупить свою вину, стать нормальным человеком, занять достойное место в обществе послевоенной Германии. Твоя помощь зачтется, и наказание будет минимальным. В противном случае расстрел через час. Создавалось впечатление, что Херцог рад бы помочь, но сказать ему было нечего. Последовала меткая зуботычина, нанесенная рукой Ткачука, и диверсант повалился на пол. – Уберите его, – проворчал Гаврилович, и красноармейцы вытащили арестанта в коридор. – Ну что ж, Вадим Алексеевич, возможно, я дал лишку, выражая уверенность в том, что быстро расколю этот орешек, – проворчал Гаврилович. – Арестанты вряд ли что-то знают. Но пока их следует приберечь, расстрелять всегда успеем. Вы уверены, что досконально осмотрели бельэтаж? – Не только рассмотрели, но и разобрали на досочки, Иван Филиппович. Это выглядело как обычный день в психбольнице, но тем не менее. Могу предложить еще одно решение, с другого, так сказать, конца. Группу диверсантов перед уходом из расположения инструктировал штурмбаннфюрер Ланке, сбежавший из замка. Этот человек точно знает, где искать. Я уверен, в курсе и Рейзинг, возможно, кто-то еще. Диверсанты уничтожены, сказать им нечего. Местоположение батальона Эрика Рейзинга наше командование знает. Надо нанести удар, ликвидировать десантников, которых осталось немного, захватить живыми Ланке, Рейзинга, пару штабистов. Улавливаете мысль, Иван Филиппович? Этих окруженцев в любом случае придется уничтожать. Не оставлять же их у нас в тылу? Да, процесс затянется, но мы ведь не торопимся. Главное, чтобы документы Кунце не достались немцам. Когда именно они окажутся у нас, не столь уж и важно. Разумеется, это не значит, что мы должны прекращать поиски в замке. – Тогда сюрприз, Вадим Алексеевич, – сказал Гаврилович и окончательно помрачнел. – Это совпадение, зато какое досадное. Ваши покойнички покинули расположение Рейзинга позавчера вечером, ночью вышли к замку Форгарош. Доложить о выполнении задания они не могли. Вы их убили. Но радиограммы от них уже не ждали. На рассвете остатки батальона Рейзинга были уничтожены нашей усиленной ротой, отлично зарекомендовавшей себя в боях на Кавказе. Напали внезапно, действовали эффективно, сбросили остатки эсэсовского войска в ущелье, где их и добила минометная батарея. Операция заняла не более часа. Наши потери в пределах разумного. В плен попали несколько человек, но там не было никого в звании выше роттенфюрера. Личности установлены. Так что все, кто знал нашу тайну, погибли, включая Рейзинга и Ланке. Новость была какой-то двоякой. С одной стороны, хорошо, а вот с другой – как-то не очень. – Ладно, давайте позволим себе небольшой отдых, – проворчал Гаврилович. – Радирую в управление о наших величайших достижениях. Уже смеркалось, когда Вадим связался с полковником Василевичем. – Давненько не слышал твой голос, майор, – заявил тот. – Вы там живы еще? – Живы и помирать покуда не собираемся, товарищ полковник. – Что там Гаврилович? – Его группа прибыла в полдень. – Да знаю, что прибыла, мне уже радировали. Стычек со смежниками не возникло? – Живем мирно, товарищ полковник, работаем вместе. О достижениях говорить рано. – На рассвете бери своих людей и выбирайся оттуда. – Не понял, товарищ полковник. – От удивления у Вадима вытянулась челюсть. – Что ты не понял? – сердито спросил Василевич. – Не надоела еще тебе эта байда? Лично мне она поперек горла! Сидишь в своем замке, непонятно чем занимаешься, а ты мне в Плоште нужен! Я ясно выражаюсь? Вопрос о твоем отзыве утрясен, в управлении не возражают. Пусть теперь у Гавриловича голова болит. Они хотели влезть в это дело и добились своего. Ты сделал все, что только мог, а им бояться нечего. Батальон Рейзинга уничтожен. Гаврилович должен знать об этом. Все остальные опасности умозрительные. Ночью не буду тебя мучить, утром садись со своими ребятами в машину и по ущелью сюда. Двенадцать верст. За пару часов доберешься, учитывая ухабы. – Но у меня еще красноармейцы, тела в подвале. – Не маленькие твои красноармейцы, пусть выйдут в деревню и ждут. После обеда по вашему ущелью пройдет колонна с продовольствием и горюче-смазочными материалами. В грузовиках найдется место, служивые потеснятся. С телами решит Гаврилович, дождется похоронную команду. Все понял, майор? – Так точно, товарищ полковник! Скажите, это ваша идея или вам ее из управления подкинули? – А вот это не твое дело, – с каким-то смущением сказал полковник. – Есть приказ. Будь добр выполнять его. – В этих его словах присутствовал какой-то осадок, угадывалось легкое беспокойство. Впрочем, члены опергруппы встретили эту новость с энтузиазмом. – Да, здесь неплохо, товарищ майор, – сказал, сияя, как начищенный самовар, Куделин. – Экзотика, обстановка, иногда пострелять дают. Но смертельно надоело. Бесит уже все. Мы столько хороших людей здесь оставили! Все о них напоминает. – Тебя что-то смущает, командир? – осведомился Кустовой. – Это не связано с неким старшим лейтенантом женского пола? Вы так мило сегодня с ней общались. – Заткнись! – огрызнулся Вадим. – Умнее ничего не придумал? С упомянутым старшим лейтенантом женского пола он снова пересекся на закате. Дорога от замка убегала в лес, пропадала за склоном, изрезанным промоинами. Сквозь шапки сосен виднелась долина, крыши домов, солнце, заходящее за кряж. Оно напоминало воспаленный глаз, темно-багряное, зловещее. Рядом раздался шорох, майор вздрогнул. Женский профиль был слегка размыт в сгущающихся сумерках, но смотрелся очень даже привлекательно. Вадим с трудом оторвал от него взгляд. – Не докучаю вам, товарищ майор? – тихо проговорила женщина. – Я тоже люблю смотреть на закат. Глядишь вот так, и все кажется мирным, не опасным, словно и нет никакой войны. – Да, завораживает, – сказал Вадим. – Но солнце нынче ядовитое, тревожное какое-то. Небо вокруг него багрянцем переливается. – Это не значит, что произойдет что-то ужасное, – с усмешкой проговорила женщина. – Согласно народным приметам, стоит ждать сильный дождь или ветер. В нашей стране иногда так и случается. Как в Румынии, не знаю. Вадим, вы сказали товарищу Гавриловичу, что вас отзывает начальство. Это так? – Да, Вера, мы завтра уедем. Это приказ. Иван Филиппович выражает недовольство, да? Мне показалось, что он слегка растерялся от этой новости. – Мне он такого не сказал, но явно недоволен. Обстановка в этом замке, знаете ли, еще та. – Женщина поежилась. – Не наше это все, чужое, европейское, махровой стариной отдает. В этих стенах даже храбрый человек почувствует свою беззащитность перед чем-то неведомым. – Вы суеверная? – Вовсе нет. Материалистка до мозга костей. Не верю ни в вампиров, ни в оборотней, ни в привидения, пока сама их, конечно, не встречу. Но уверена, что этого никогда не произойдет. Просто обстановка здесь гнетущая, особенно в подвалах. Заглянула я в темный уголок, и волосы зашевелились, мурашки по коже побежали. Жуть, в общем. А что случилось вчера с вашей головой, Вадим? – Она кивнула на повязку. – Ткачук смеется, говорит, что с вами курьез произошел. Вы с привидением столкнулись, оно испугалось советского офицера, от страха материализовалось и ударило вас по голове. Это шутка, возможно, не совсем удачная. Ваш личный секрет? Учтите, вы завтра уедете, а мы останемся в замке с этим привидением. Он неохотно рассказал ей о том, что с ним случилось. Она втянула голову в плечи и сказала: – Знаете, Вадим, шутки шутками, но вас ударил человек. Зачем он пришел в бельэтаж, можно догадаться с первого раза. Допустимо и случайное появление. Например, любознательный боец решил пощекотать себе нервы или кто-то из прислуги обходил вверенную территорию. Но зачем бить по голове? Этот человек не мог вас не узнать. – Не мог, – подтвердил Вадим. – Я голос подал. – Думаете, он придет еще раз? – Женщина замерла. Она стояла совсем рядом, и у него возникло предательское желание обнять ее за плечи. – Вадим, а давайте устроим засаду. Притаимся в одной из комнат, а когда он придет, схватим его и посмотрим, что это за фрукт такой. – Звучит заманчиво, Вера. – Его снова посетила недостойная мысль о том, что он с удовольствием провел бы с ней в темноте час-другой. – Но от этого не будет прока, уж поверьте. Вчера ему не повезло, и повторно он не придет, если не полный идиот, конечно. Я собираюсь выставить в бельэтаже усиленный пост, и мерцать на виду эти парни не будут. Так что мне очень жаль. Ваше предложение было весьма ценное. – Ну и ладно, – заявила женщина. – Значит, буду спать. Прошлая ночь выдалась бессонной, днем глаз не сомкнула. Буду смотреть мирные сны. – Сны Веры Павловны? – пошутил майор. – А вот это я слышу очень часто. Простите, Вадим, вы не оригинальны. – Нет, это вы простите, Вера, но так бывает. Что на уме, то и на языке. В глубине души нам всем хочется сумничать, произвести впечатление. – Ладно, прощаю, – с улыбкой сказала женщина. – Хотите постоять еще немного, Вадим? Он хотел. Еще как! Но какой в этом смысл? Понравится женщина, а завтра уедет. Война разбросает их, и они уже не встретятся. Но майор продолжал стоять на месте, потянулся к папиросной пачке и спросил: – Вы замужем, Вера? – Нет. – Она покачала головой. – Но была. Мы с этим парнем жили в одном подъезде. Представляете, как скучно? Шучу я, не берите в голову. Учились в одной школе, потом в одном техникуме. Когда он предложил мне выйти за него замуж, это было настолько естественно, что я даже не собиралась отказываться. Через год родилась девочка, еще через полгода его мобилизовали. Он погиб на войне с белофиннами, под Выборгом. – Простите. – Дочку зовут Настя, вот смотрите, она живет в Актюбинске с моей мамой. – Вера извлекла из кармана выцветшую фотографию. – Это снимок сорок первого года, другой у меня нет. Здесь Насте два годика. – Замечательная девчонка, – сказал Вадим. – Светлая, прямо как солнышко. – Мама пишет, что волосы у Насти потемнели. Сейчас она больше похожа на меня, чем на Николая. У нее повлажнели глаза. Вадим сменил тему, стал заговаривать ей зубы.