— Амина не в состоянии сделать другому что-то плохое, — продолжала Шарлотта. — Об этом мы ничего не знаем, — отрезала Чарли. — Тебе известно имя этого одноклассника? — К сожалению, нет. Вы зря тратите время, если думаете, что это Амина, — сказала Шарлотта в спину Чарли, когда та поднялась и двинулась в сторону прихожей. Едва закрыв за собой дверь машины, Чарли позвонила Амине. Та ответила после четырех сигналов, слегка запыхавшись. — Это Чарли Лагер, полиция, — представилась Чарли. — Мы встречались позавчера. Мне нужно поговорить с тобой. Ты дома? — Нет, я убираю. — Где? Амина назвала ей адрес. — А какое имя написано на двери? — спросила Чарли. — М. Сведин, — ответила Амина. — Так ты дома у Мадлен? Мадлен Сведин? — Да. 29 Амина открыла дверь квартиры и покачала головой, когда Чарли спросила, можно ли войти, — это против правил. — В нынешней ситуации обычные правила не действуют, — заявила Чарли. — А вот лгать по поводу своего алиби — точно против правил. Так что либо я войду и поговорю с тобой здесь, либо ты последуешь за мной в участок. — Хорошо, зайди, — пробормотала Амина. — Я все объясню. Пройдя тесный холл, они оказались в маленькой кухоньке. На стене висела фотография Сельмы Лагерлёф в молодости. На другой — одна из ее цитат в рамочке: «Насколько чаще нас колют шипы розы, нежели обжигает крапива!» — Похоже, ты убираешь у многих знакомых Густава, — проговорила Чарли. — Да, так обычно и бывает, — ответила Амина. — Меня рекомендуют. Они уселись за маленький стол. Глаза у Амины бегали. Она явно нервничала. — Так что ты делала в то время, когда якобы была у Юландеров? — Я встречалась с Касимом, старым другом. — Почему сразу об этом не сказала? — Ты не понимаешь, — начала Амина. — Замужняя женщина и мужчина не могут дружить, как у вас в Швеции. Мы вместе ходили в школу. Касим потерял на войне жену и сына. Мы обычно помогаем друг другу, когда становится слишком тяжело, и в субботу, когда я была у Шарлотты, он прислал мне сообщение, и я… я испугалась, что он что-нибудь с собой сделает. Я вынуждена была все бросить и бежать к нему. — Ты должна была сразу рассказать, — упрекнула ее Чарли. — Сразу сказать нам все, как есть. — Понимаю, — пробормотала Амина. — Мне очень жаль. — Как фамилия Касима? — спросила Чарли. — Фардоса. Касим Фардоса. — У тебя есть его номер телефона? — Да, но он только что уехал к своим родственникам в Данию, и теперь я сама не могу до него дозвониться. Мне очень тревожно, что он… он не совсем в себе. — Мне нужен его номер. — Да-да. Амина достала телефон и продиктовала номер. — Ты можешь показать сообщение, которое он тебе послал? — спросила Чарли. — Я его удалила, — ответила Амина. — Не хотела, чтобы Джамал… — Он ревнует? — Нет, но это выглядело бы странно. Но я звонила Касиму, когда ехала к нему. Этот звонок сохранился. Она потыкала в телефон и показала исходящий звонок в то самое время. — Прости, — повторила Амина. — Что теперь? Я имею в виду — что будет со мной? — Мы проверим, соответствуют ли твои слова истине, — ответила Чарли. — Что-нибудь еще? — спросила Амина и огляделась. — Мне нужно закончить. Когда они вышли из комнаты, Чарли бросила через приоткрытую дверь взгляд в спальню. Тут она замерла и почувствовала, как сердце забилось чаще — там, в ногах двуспальной кровати, стояла белая колыбелька. Сара Марианна уехала к своей старенькой больной маме и взяла с собой Пикколо. Мама уже была при смерти, но, видимо, отказывалась умирать, потому что Марианна все не возвращалась. Теперь ее роль взяли на себя Эмили и Франс. Пока Марианна в отъезде, мы могли спускаться в подвал каждую ночь. Теперь мы уже не рассказывали о самих себе, а запоем читали письма сумасшедших. Среди них был Орвар, который писал, что за ним все время следят, что повсюду подслушивающие устройства, а в вентиляции ядовитый дым. Или Вивианна, которая дрожащими руками, не делая пропусков между словами, умоляла разных членов семьи забрать ее: «пожалуйстазаберименядомой». И еще та мама, которая писала своей дочери. Она писала больше всех и, хотя порой речь шла о мышиной семье в человеческой одежде или главном враче верхом на лебеде, в ее письмах сквозило что-то настоящее — горе и тоска по дочерям. — Послушайте вот это, — сказала Лу и стала читать вслух: «Мы сидели на скамейке у павильона, и я сказала Флоре, что вот она идет. Вот моя дочь. А потом… потом я увидела ребенка у тебя на руках. Ты несла сестренку. Она вернулась. Я вовсе не хотела тебя пугать. Не хотела отбирать у тебя малышку. Просто хотела подержать ее немного. Так давно я об этом мечтала». — У нее глюки, — заявила Никки. — Нет, ну правда, она же сама писала, что малышка умерла. — Да прекрати перебивать, черт подери! — воскликнула Лу. — Дай мне дочитать до конца. — Конечно, — откликнулась Никки. — Просто мне показалось, что это странно. Продолжай. «Я сказала Флоре, что мне нужна помощь, потому что я видела вас так ясно, что готова была подбежать и прикоснуться к вам. Но Флора тоже вас видела. Она видела вас так же ясно, как и я. Я не хотела вас пугать. Просто так обрадовалась, что обе мои девочки пришли ко мне. Случилось то, о чем я мечтала… целую вечность. Я не хотела отбирать у тебя малышку, я просто хотела подержать ее… но тут появился Эденстам с целой армией белых халатов, и меня увели от вас». — Тьфу ты черт, — горько сказала Лу. — Как же так можно, а? — Ты что, уходишь? — спросила я, когда она поднялась. Лу сказала, что ей нужна передышка, что я могу читать дальше, если хочу. Я взяла письмо и стала читать вслух. «Эденстам говорит, что должно пройти время, прежде чем ты приедешь снова. Он говорит, что визиты отдаляют мое выздоровление. А вашу фотографию, которую мне прислали… я не могу оставить ее себе, потому что от нее я плачу, поэтому я посылаю ее обратно. Не знаю, что еще я могу с ней сделать». — Как грустно! — проговорила Лу, которая, сделав круг по комнате, остановилась у меня за спиной. — Дай посмотреть, — сказала она, когда я достала фотографию. Я протянула ей снимок, не взглянув на него сама. — Тут написано «мать и дочь», — сказала Лу. — Может быть, это был не ее ребенок, а внучка? Это отчасти объясняет…