— Кто это сказал? — воскликнула Фрида. — Мы никому об этом не рассказывали. — Стало быть, это правда? — спросил Грегер. Фрида взглянула на мужа. — Да, — проговорил Густав. — Это правда. — С кем вы говорили? — продолжала Фрида. — Кто вам рассказал? — Этого я, к сожалению, не могу сказать, — ответила Чарли. — Но… Фрида повернулась к Густаву. — Каким образом… кому ты проболтался? — Источник в данной ситуации не имеет значения, — сказала Чарли. — Но нам необходимо знать, кто биологический отец Беатрис. — Его имя нам неизвестно, — ответила Фрида. — Мне сделали искусственное оплодотворение в клинике в России. От анонимного донора. Чарли и Грегер переглянулись. Вероятно, он подумал то же самое, что и она — очень странно, что супруги до сих пор ни словом об этом не упомянули. Тут заговорил Густав. Он рассказал, как они годами пытались забеременеть, как наконец решились на ЭКО — и тогда выяснилось, что он стерилен. — Понимаете, каково это? — спросил он, переводя взгляд с Грегера на Чарли и обратно. — Понимаете, каково это — быть не в состоянии получить того, что все остальные считают само собой разумеющимся? Чарли хотелось возразить и сказать, что есть немало людей, не считающих это само собой разумеющимся, но Густав казался так возмущен этой чудовищной несправедливостью, что, похоже, был невосприимчив к таким словам. «Прерогатива», — подумала Чарли. Похоже, этот человек считает, что имеет преимущественное право на все. 31 Когда они снова сели в машину, часы уже показывали начало седьмого. Солнце по-прежнему светило, создавая теплое весеннее чувство. Через пару недель в Люккебу зацветет вишневая роща. Чарли видела перед собой деревья, Бетти в красном платье, слышала музыку из открытого окна кухни. Бетти смеется над ней из-за того, что она не умеет двигаться в такт, держать расстояние. «Дорогая моя Чарлин, танцовщицы из тебя точно не выйдет». Она снова дала Грегеру повести машину, потому что голова раскалывалась, а эффект от собрила давно улетучился. — Как ты? — спросил Грегер. — Все в порядке. Чарли посмотрела через окно наружу, где у края леса цвели ветреницы. Увидела перед собой маленькую девочку с пухлыми ручками, которая склоняется, собирает букетик без стебельков и с улыбкой протягивает маме. — Все, что сейчас выяснилось, — продолжала она, — меня не покидает чувство, что все это играет важную роль. — Согласен, — ответил Грегер. — Но в одном они правы — анонимный донор не может быть замешан в похищении Беатрис. — А если они лгут? — предположила Чарли. — Если речь идет не об анонимном доноре или вообще не о доноре? — Но ведь они показали документы, — возразил Грегер. — Документы могут быть поддельные, — ответила Чарли. — Может быть, у Фриды был кто-то другой. — Думаешь, Фрида не рассказала бы нам об этом давным-давно? В смысле — что такое супружеская измена по сравнению с пропавшим ребенком, и что она на этом теряет? Ведь если Густав стерилен, то и он в курсе, да и зачем подделывать документы? Что-то тут… лишнее. — Правда, — кивнула Чарли. Прислонившись головой к стеклу машины, она подумала обо всех ниточках, которые они держат в руках, о сомнительных алиби, запятнанном прошлом и тайнах, где сплетены мертвые дети, любовницы и выкидыши. — Стало быть, Беатрис появилась на свет путем донорства спермы, — сказала Стина, когда все снова собрались, подводя итоги дня. — Почему они ничего нам не рассказали? — Возможно, подумали, что это не имеет отношения к делу, — пожала плечами Чарли. — И все же они не должны были это скрывать, — сказал Рой. — Я не говорю, что это правильно, я просто пытаюсь предположить, почему они не сказали. Анонимный донор спермы из России, не подозревающий о существовании Беатрис. Слегка притянуто за уши. — И все же странно ничего нам не сказать, — настаивал Рой. Стина сообщила, что полицейские продолжают отслеживать поступающие звонки, но Антонссон просил передать — не следует возлагать на это большие надежды. Пока ничего особо интересного не поступало. — Есть ли ответ по поводу ДНК? — спросила Чарли. — В коляске обнаружены какие-нибудь следы? — Национальный криминалистический центр пока не ответил, — сказал Рой. — Рой, пойди и позвони им прямо сейчас, — велела Стина. — Объясни им, что дело срочное. — Думаешь, они сами не понимают? — спросил Рой. — Наверняка понимают, но еще раз надавить на них не помешает. Рой кивнул, взял телефон и вышел из зала. — Что будем делать с Мадлен Сведин? — спросила Чарли. — Я хотела сказать: колыбель и выкидыш — это все, что у нас против нее есть. — Ее отверг Густав Пальмгрен, и у нее нет алиби, — добавил Грегер. — И все же это бездоказательно, — оценила Стина. — Кстати, я позвонила по тому номеру, который ты мне дала. Этому самому Касиму. Мне он тоже не ответил. — По словам Амины, он поехал к родственникам в Данию. И еще он в очень плохом психическом состоянии, — пояснила Чарли. — Знаю, я беседовала с одним из учителей в школе, где он сейчас учится. — А что, если они сделали это вместе? — спросил Грегер. — В смысле — а вдруг ребенок у Касима и… или… Он посмотрел на Чарли, потом на Стину. Чарли кивнула. — Свяжемся с датской полицией, пусть они его разыщут. — А Бюле? — спросил Грегер. — Мы получили отчет от экспертов? — Они скоро прибудут сюда сами, — ответила Стина. Десять минут спустя у белой доски в зале заседаний стояли Кристоффер и Филип. Они получили заключение судмедэксперта, что с большой долей вероятности речь идет о самоубийстве. Нет, он не мог назвать точную дату, когда это произошло, но, по его оценке, прошло не менее пяти дней. Вместе с данными о том, когда перестали пользоваться мобильным телефоном, все указывало на то, что в момент исчезновения Беатрис Бюле был мертв. — А что было на бумажке в кармане брюк? — спросила Чарли. — Да-да, мы как раз собирались об этом сказать. Это письмо. Оно у нас в компьютере, так что можете взглянуть сами, — сказал Кристоффер и включил проектор. Письмо было на страницу и местами промокло, но буквы все же можно было различить. «Гурра и Давид!» — начиналось оно. Далее следовало довольно бессвязное рассуждение о том, как они оба воспользовались его знаниями, а потом путем шантажа вынудили его уйти из предприятия, так что пусть воспринимают это письмо как средний палец с другой стороны. Он их никогда не простит. Она все время плачет. Иногда ненадолго засыпает, но потом снова просыпается. Машет ручками и ножками, и все начинается сначала. Я качаю, утешаю, кормлю, пою. Пою про рыбок, которые уснули в пруду, про котика-кота и про серенького волчка, который укусит за бочок. А она все воет и воет, как этот самый волчок. Она в тепле, сытая и сухая, и все же никак не может успокоиться. К нам, волчок, не ходи — я не отдам тебе своего ребеночка. Но ничего не получится. Я не могу защитить ее — ни от них, ни от себя. И я начинаю понимать то, что мне, пожалуй, было ясно с самого начала — эта история добром не кончится.