— Хорошо, — сказал Густав. — В последние дни она почти не спала, и все это… выше ее сил. — Она не впервые обращается за психиатрической помощью, — сказала Чарли. — Что вы имеете в виду? — спросил Густав. — Я имею в виду, что она не впервые в этом отделении, — пояснила Чарли. — Почему никто из вас ничего нам не рассказал, когда мы спрашивали, как она себя чувствовала? В последний раз, когда я задала этот вопрос, вы сказали, что в последнее время у нее просто случались приступы усталости. На другом конце воцарилась тишина. Чарли ждала. — Ей непросто пришлось в жизни, — начал наконец Густав. — Но это связано не с этим. Она выросла в семье родителей-алкоголиков, ей было… чертовски тяжело. Такое не проходит бесследно. Но я не хотел заводить об этом речь, когда и без того тяжко. Чарли подумала, что у него не возникло никаких проблем, когда он обсуждал психические проблемы жены с любовницей. — Она никогда не смогла бы причинить Беатрис вред, — продолжал Густав. — Могу вас заверить. Уж настолько-то я знаю свою жену. — Могу сказать одну вещь по поводу психического нездоровья, — ответила Чарли. — Оно может изменить личность человека. — Психически больные люди в первую очередь опасны для самих себя, — возразил Густав. — Я беседовал с психиатрами, так что… — Это верно, — согласилась Чарли. — Но в отдельных случаях могут пострадать и другие, особенно если речь идет о послеродовом психозе. — Фрида никогда ничего не сделала бы Беатрис, — повторил Густав. — Я точно знаю. Просто поверьте тому, что я говорю. «Именно в этом и состоит проблема», — подумала Чарли, закончив разговор, ни к чему больше не придя. Густав уже не раз просил их поверить его словам, и каждый раз оказывалось, что верить ему нельзя. 36 Только заметив в зале для совещаний бутерброды, Чарли вспомнила, что ничего не ела с самого завтрака. Она посмотрела на часы. Скоро восемь. По всем ним было заметно, что остатки надежды испаряются. Стина, стоящая перед ними, казалась совсем бледной. Посмотрев на Чарли, она попросила ее рассказать остальным про Фриду. — Мы с Грегером отвезли ее в отделение психиатрии, — сказала Чарли. — Ей стало тяжело дышать, когда мы выкопали в саду ящик, и… в общем, с ней случилась паническая атака. — Не понимаю, чего вы кинулись копать, — сказал Рой. — Вы действительно думали, что найдете там что-нибудь? — Нет, но мы почувствовали, что должны проверить, — ответила Чарли. Слово взял Грегер и стал рассказывать дальше: выяснилось, что похожие симптомы были у Фриды и ранее. — А почему они ничего об этом не сказали? — спросил Рой. — Вероятно, потому, что о таком не очень принято говорить вслух, — ответила Чарли. — Что же касается Густава, то он последовательно замалчивает все. — Теперь мы видим Фриду совсем в ином свете, — сказала Стина. — Психически неустойчивая мать, которая была одна с ребенком, когда он пропал — мать, которая по показаниям свидетелей, трясла своего малыша. К тому же вокруг дома не обнаружено никаких следов пребывания кого-либо другого. — Она повернулась к Чарли. — Как ты думаешь, с ней сейчас можно поговорить? Я имею в ввиду — учитывая ее состояние? — Да, мы должны с ней поговорить, — сказала Чарли. — И еще мы должны объявить ее подозреваемой, — она кивнула на фотографию Фриды на доске, — чтобы освободить медицинский персонал от обязательств сохранять профессиональную тайну. — Само собой, — кивнула Стина. Потом они снова заговорили об Амине. Себастиан и Рой беседовали с несколькими соседями в Крунупаркене, и двое из них, независимо друг от друга, заявили, что женщина, живущая рядом с Аминой, часто оставляет своего ребенка кричать в коляске. Чарли поняла, почему Амина взяла ребенка на руки. Увидев замерзшего плачущего младенца, она сама поступила бы точно так же. — Нам не удалось разыскать Касима, — продолжала Стина. — Алиби Амины по-прежнему под вопросом. Наши датские коллеги свяжутся с нами, как только найдут его. — Надо позвонить им еще раз, — сказала Чарли. — Иногда дело может оказаться между двух стульев. Она попросила у Стины номер полицейского в Копенгагене, с которым та беседовала. — Его зовут Микаэль Карстен, — сказала Стина, пока Чарли ждала, слушая сигналы в трубке. — Мне говорить по-датски или по-английски? — спросил Микаэль Карстен, когда Чарли представилась и изложила свое дело. — Можно по-датски, — ответила Чарли. — Если вы понимаете шведский. Дело очень срочное, так что я решила позвонить еще раз. — Я понимаю, что дело срочное, — ответил Микаэль. — И я как раз собирался звонить вам. Он заговорил быстрее, и Чарли пожалела, что не попросила его говорить по-английски. — Если я правильно поняла, то он у родственников в квартире в Копенгагене? — уточнила Чарли. — Совершенно верно, — сказал Микаэль. Потом он внезапно перешел на английский и рассказал, что Касим подтвердил то, что сказала Амина. Он связался с ней, потому что у него было плохо на душе, и попросил ее приехать к нему. Время, которое назвала она, тоже совпадало с версией Касима. И — нет, младенцев в квартире не оказалось. Возвращаясь обратно в зал заседаний, Чарли столкнулась в коридоре с Роем. — Только что звонили из лаборатории, — сказал он. — Им что-то удалось найти? — спросила она. — Для начала: ДНК, обнаруженные в коляске, принадлежат Фриде, Густаву и самой Беатрис. И Густав действительно не является биологическим отцом. — О’кей, — кивнула Чарли и подумала, что у Роя слишком довольный вид — ведь все это им и так известно. — А еще им удалось узнать нечто интересное о Фриде, — продолжал Рой. — А что такое с Фридой? — Она тоже не является биологической матерью ребенка. Сара — Мы вообще куда? — спросила Лу, когда поселок остался позади. — Просто в лес? — Подожди, увидишь, — ответила я. — А тут вообще можно ездить? — спросила она, когда я свернула с дороги. — Мы уже приехали, — сказала я. Дом с темными окнами при свете луны смотрелся жутковато. В лесу вокруг нас что-то зашуршало, когда мы двинулись к входу. Лу старалась держаться поближе ко мне и чертыхалась, когда ее каблуки проваливались в землю. — Тьфу, какая темнотища! — воскликнула Лу. Достав мобильный телефон, она включила фонарик. От крошечного лучика света окружающее сделалось еще более зловещим. — Что там написано? — спросила Лу, направляя луч фонарика на старый деревянный указатель. — Люккебу. — Это твой дом? — Нет, он принадлежит… подруге. И я рассказала ей о женщине-полицейском с мальчишеским именем, которая выросла в этом доме со своей мамой, Бетти Лагер. Шумной Бетти, о которой папа всегда отзывался с такой нежностью. «Эта женщина умела веселиться, как никто». Я рассказала о вечеринках в Люккебу, которые продолжались по много дней и привлекали народ со всего поселка и даже из города. А еще я пересказала ей слухи о том, что Бетти бродит по ночам — многие из папиных друзей видели, как она танцует у себя в саду через много лет после ее смерти. Лассе Смед, сидя в нашей с папой кухне, клялся и божился, что своими глазами видел Бетти Лагер в красном платье среди деревьев возле Люккебу. «Могилой матери клянусь — она была там, Бетти Лагер танцевала среди деревьев и звала потанцевать с ней». — И ты хочешь, чтобы мы там заночевали? — спросила Лу. Я ответила, что не вижу в этом ничего такого — я провела в доме немало дней и ночей, и ничего. Нам скорее следует опасаться живых, чем мертвых. — Я боюсь и живых, и мертвых, — сказала Лу. — Но — конечно, давай. Разобьем окно? — Не надо, есть ключ. Мы подошли к поддонам, заменяющим крыльцо у входа, я подняла цветочный горшок и достала ключи. — Прошу, — пригласила я Лу.