ГЛАВА 27 Светлый кабинет лорда дознавателя сменился на мягкий сумрак незнакомой комнаты почти мгновенно, и первым делом я ощутила аромат жареного мяса и свежего укропа. Затем увидела накрытый к ужину стол, стоящий у распахнутого окна, и лишь после этого рассмотрела парочку, сидящую у стены на резной старинной лавке каштанового дерева. Бледная, печальная Онгильена и маркиз Сангирт в точно таком же платье, как и я. Только размером оно было побольше и не подходило мне совершенно. Потому-то стоявший рядом со мной лорд дознаватель держал в руках ворох моей одежды, небрежно связанной шарфиком, и мешок со всякими мелочами вроде шляпок и обуви. Все это мне предстояло уложить в сундук, с которым маркиз под моей личиной сел в карету принцессы несколько дней назад. Очень значимых для них с Гили дней, судя по мрачному огню, горевшему в черных глазах Кэрдона и дрожащим от горя губам принцессы. Явно нуждающейся в срочном утешении и поддержке. И едва осознав это, я ринулась к ней по давно ставшей традицией привычке подставлять слезам подруги свое плечо. — Вели? — наконец обнаружила она меня, ринулась навстречу, обхватила за пояс и разразилась рыданиями. — Я уже тут, — бормотала я, гладя ее шелковые льняные локоны, — и никому не дам тебя в обиду, ты же знаешь? Лучше сама выйду замуж за этого проклятого козла… как думаешь, пойдет мне наряд вдовы? — И ты больше не пропадешь так внезапно? — Тсс! — остановила я признание, готовое сорваться с губ расстроенной принцессы. — Я никуда не пропадала, а уехала обживать собственный замок… и теперь могу открыть тебе свои планы, все равно они уже не сбудутся. Представь, как замечательно было бы через годик вернуться в столицу леди Глоэн? Дядюшка больше не имел бы на меня никаких прав. — Ну почему… — Она подняла на меня расстроенный взгляд заплаканных глаз, прикусила губу и тихо выдохнула: — Ты, как всегда, все решила правильно. Если бы она еще знала насколько. Хотя когда-нибудь я обязательно все расскажу Онгильене. Она умеет хранить тайны. Еще с минуту мы стояли молча, Гили старалась взять себя в руки, а я пыталась понять, не слишком ли много наших девичьих тайн сейчас узнали тихо, как мышки, молчавшие лорды? — Давайте ужинать? — наконец опомнилась ее высочество, позволила мне вытереть платком и чуть припудрить ее прелестное личико и первой шагнула к столу. Ожили и мужчины, подвинули нам стулья, разрезали жаркое и принялись подкладывать закуски так настойчиво, словно до этого мы голодали декады две, не менее. А потом пожелали спокойной ночи и, забрав с собой все вещи Кэрдона, ушли, улыбаясь преувеличенно бодро и беспечно. — Вели… — несчастно глянула на меня сразу погрустневшая принцесса, — я должна рассказать тебе про всех моих спутников, сейчас займемся или утром? — Не будем мы этим заниматься, — решительно отказалась я. — Скажи только, кто-то из них относился к… ко мне с особой неприязнью? — Леди Евгелия. Ей очень нравится граф Тафро, а он последние два дня вертится около… ну, ты понимаешь. — Пустяки, завтра будет снова вертеться возле нее, — пообещала я, укладывая в опустевший сундук принесенные платья. — Мне интереснее другое. Кто из них, как ты считаешь, шпионит для Бетдино? — Половина, — с презрением фыркнула Онгильена, не боясь разговаривать так открыто. Как сообщил магистр, ее высочество носила амулет, искажающий до непонятного бурчания все беседы, которые она желала держать в секрете. — За пять лет он успел подкупить или принудить кучу народу. — Тогда не будем делать исключения ни для кого, — постановила я. — Незачем мне пытаться с ними подружиться. Меньше забот. А сейчас поясни, чем вы… то есть мы обычно занимаемся вечерами? Читаем, гуляем или пораньше укладываемся спать? — Ну… — протянула принцесса и внезапно покраснела. — Сегодня я бы просто немного побеседовала перед сном. Завтра мы сядем на шхуну и переправимся через залив, а послезавтра к обеду будем в Тагервелле. — То есть… сейчас мы находимся… — это известие меня насторожило, — где? — В Гарлее. В императорском доме форта Тор-Ханьо. Тут всегда останавливается отец, когда ездит в Гарлей. — И спуск к морю есть? — Ну конечно, здесь прекрасный песчаный берег и удобные, защищенные от любой опасности купальни, — гордо сообщила ее высочество. — Тогда почему мы до сих пор сидим в комнате? — Но уже стемнело, — потрясенно уставилась на меня Онгильена. — Тем более. Никто нас не увидит, а море в это время самое теплое и ласковое. Я никогда себе не прощу, если немедленно туда не отправлюсь. — А безопасность… — Нет ничего опаснее заранее распланированных занятий и встреч, к которым враги могут спокойно подготовить любую пакость, — убежденно сообщила я. — А вот вечерней прогулки к морю от нас никак не могут ждать. Поэтому берем служанок и пару гвардейцев, поставить в охрану, и немедленно идем к морю. И мы до него дошли, хотя командир охраны, лорд Грензи, пытался заслонить от нас дорожку своей широкой грудью. Но Онгильена только выглядела нежной куколкой, за пять лет необходимость сражаться против отца и его льстивых советников сделала из нее стойкого солдатика. А я, разумеется, помогала как могла и во время наших коротких встреч сумела доказать Гили свою точку зрения на законные права принцессы. Вместе с Луизьеной, конечно, но мудрая тетушка предусмотрительно старалась оставаться в тени. Многочисленные наставницы принцессы, гордые доверенной им императором миссией, как одна были ровесницами хозяйки «Женских тайн», и постепенно ее высочество стала подозрительно относиться ко всем женщинам такого возраста. Независимо от их положения. Онгильена была неправа, но тогда я не пыталась ей это объяснять, у меня была иная забота. Когда Гили, в очередной раз сбежав от сопровождающих ее наставниц во время прогулки по городу с помощью преданной горничной и амулета иллюзий, прибегала в салон Луизьены, я уводила ее наверх, в безопасность и свободу моей маленькой комнатки, и старалась помочь ей стать принцессой не только по званию. — Ты очень смелая, — жалобно смотрела на меня Онгильена. — В пятнадцать лет я и подумать не могла бы о побеге. — Это не смелость, а желание жить… просто жить, — вздыхала я, мысленно снова благодаря Луизьену за помощь. — А тебе никуда бежать не нужно. Помни лишь, ты принцесса, а твои наставницы — просто немолодые графини, не сумевшие накопить за жизнь на надежные замки и сохранить свое наследство и мужей. И потому зарабатывают свой хлеб, воспитывая тебя. Разве может леди, не сумевшая правильно распорядиться своей собственной жизнью, давать кому-либо советы и указания, как правильно жить? А если ты послушаешь ее и ошибешься, она потом вернет тебе все потерянное? Или хотя бы попросит прощения за неправильный совет? — Но я ничего не понимаю, — всхлипывала ее высочество. — И кроме того, они такие настойчивые. — Забудь о них, — вспоминая собственный опыт, советовала я. — Старайся делать только то, чего хочется тебе. Я не говорю о всяких глупостях, ты на такие не способна. Лишь о важных решениях, и пусть кто-то назовет тебя капризной. Зато не послушной куклой в руках неудачливых придворных интриганок. И теперь я радовалась, слушая, как Гили ледяным тоном сообщает лорду Грензи, что его задача — поставить вдоль дорожки к купальням надежную охрану, а не рассказывать принцессам, можно им гулять по вечерам на совершенно пустом берегу или нет. Он поупорствовал еще немного, лишился обещанной ранее премии и сдался. Вызвал охрану, и нас наконец проводили к выложенной из каменных плит широкой лестнице, ведущей к морю. А едва мы, свернув за угол, оказались на верхней, шершавой, вылизанной бризом ступени, я зачарованно замерла, не в силах ни взглядом, ни разумом охватить открывшуюся перед нами невероятную по красоте и размаху картину. И совершенно ясно осознавая, как безмерно много потеряла бы, если бы не проявила сегодня настойчивости. Темнота осталась позади, за мощной стеной старинной крепости и густыми кустами небольшого садика, а здесь, под волшебным сиянием всех трех лун, отражающихся в застывшей серебряным зеркалом бесконечной глади моря, властвовал зыбкий, но столь торжественный и загадочный свет, что у меня от восторга перехватило горло. В этот миг я до боли в сердце и сладких слез раз и навсегда влюбилась в это место и в это море. Мой Глоэн был замечательным, тихим и уютным, но там мне не хватало вот этого, ошеломительно величественного простора. — Светлые боги, — потрясенно выдохнула рядом Онгильена, — Вели, ты просто волшебница. Отныне я никогда не скажу и слова, если тебе вздумается куда-нибудь пойти, клянусь. — Мне тоже не всегда так везет, — честно призналась я, взяла ее за руку, и мы, как в сказку, пошли туда, в это мягкое серебристое сияние. Не знаю, будут ли у меня еще в жизни праздники и хорошие события, и насколько сильно они затронут мою душу, уверена лишь в одном: этот вечер останется в памяти как один из самых прекрасных. Море казалось мягкими материнскими объятиями, добрыми и теплыми настолько, что трудно было понять, где кончаются мои руки и начинается темная вода, стекающая с поднятых пальцев прозрачными каплями цвета старинного серебра. Звезды и луны были везде, над нами, под нами, вокруг нас, и звонкий голосок Онгильены летел в этом бескрайнем, таинственно сияющем звездном хороводе серебристым путеводным колокольчиком. Мы были лишь вдвоем в этом великолепии, и ее высочество в шутку заявила, будто мы открыли новый мир, Звездное море, и раз тут никого больше нет, то, следовательно, мы его королевы, названые звездные сестры. И уходить оттуда никак не хотелось… но я уже вспомнила лорда дознавателя и начала подозревать, что именно мне придется проявить силу воли, иначе мы будем изображать русалок до самого рассвета. Или пока не уснем прямо в воде. — Вели… — виновато шепнула вдруг принцесса, выплывая из тени купальни, — наверное, нам пора идти спать. Кэрд сейчас сердился бы. — Уходить нам пора, — тотчас согласилась я, — а вот сердиться на тебя он пока не имеет никакого права. И даже если оно у него когда-нибудь будет, пусть и не пытается. Раз с сегодняшнего вечера я тебе звездная сестра, то как старшая прослежу, чтобы этот обольститель не слишком-то тобой командовал. Лорд Грензи не произнес ни слова, когда мы, замотанные в шелковые вышитые халаты и чуть покачивающиеся от навалившейся вдруг усталости, брели к императорскому дому и поднимались на второй этаж, но осуждения в его взгляде я не заметила. А чуть позже, уже лежа в мягкой постели и падая в сон, припомнила мелькнувшую на губах мужчины едва заметную усмешку, но так и не успела сообразить, что она могла бы означать. Утро началось с топота служанок и позвякивания расчесок и щипцов. Спальню мне Онгильена выделила рядом со своей, и у нас был общий будуар, откуда и доносились эти звуки. Судя по моим ощущениям, засуетились горничные подозрительно рано, но возмущаться я и не подумала, еще с вечера предвкушая всю прелесть встречи с утренним морем и путешествия на шхуне. Поэтому спокойно поднялась, набросила пеньюар и отправилась на разведку. Как выяснилось, я была совершенно права. Гили уже с несчастным видом сидела перед зеркалом, а ее старшая камеристка, леди Боленси, дама с солидным стажем придворной жизни и не меньшим багажом самомнения, уже махала веером над жаровенкой, грея щипцы. — Доброе утро, — махнула я полами пеньюара, изображая реверанс, и задумчиво уставилась на щипцы: — Разрешите задать вопрос, ваше высочество? — Вельена, мое высочество даровало вам позволение называть меня просто леди Онгильена, — тотчас окончательно проснулась Гили и милостиво кивнула: — Ну, спрашивайте. — Мне непонятно… — замялась я, изображая наивную пастушку, — а разве мы не отправляемся сейчас на шхуну? — Разумеется, отправляемся, — заинтересовалась моими маневрами принцесса. — А в чем дело? — Я слышала… — шепчу почти виновато, — что на море утром туман… Вот про коварство тумана Гили было давно известно, она сама мне как-то жаловалась на компаньонок, не предупредивших ее, что на охоте бывает сыро, и тщательно завитые локоны очень скоро повисают жалкими сосульками. — Как вы правы, — нахмурилась Гили и сурово уставилась на камеристку: — Идите, леди Боленси, и унесите это дымное приспособление, леди Вельена сама заплетет мне косу. Зло стиснувшая губы камеристка и горничные исчезли, подчиняясь повелительному взмаху руки, и не видели, какие веселые рожицы корчила вслед им ее высочество. — Во сколько мы отплываем? — первым делом осведомилась я и на целую минуту онемела, услыхав, что через два часа. — И ты согласилась два часа ходить в платье и с локонами? — потрясенно смотрела я на подругу, впервые в жизни прочувствовав, как несладко ей живется. А потом вспомнила про маркиза и начала свирепеть: — А что же тогда делала эти два часа я? — Тоже одевалась, — порозовела Онгильена, — или писала письма.