Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 39 из 56 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мне будто кто в лоб засветил. Я, наверное, ужасно побледнел. Ноги у меня похолодели. Талиб засмеялся: — А ты что думал? Что я куплюсь на фальшивую бороду и не узнаю тебя? Ты, похоже, не в курсе: у меня изумительная память на лица. Абсолютная. — Он поцеловал Сохраба в ухо. — Я слышал, твой отец умер. Тц-тц-тц. Вот бы с кем я хотел потягаться. Ну да ничего. И сынок-слюнтяй сойдет. Хозяин снял очки. Его злые голубые глаза были налиты кровью. Дыхание у меня словно отшибло, веки прихватило морозом. Этого не может быть! Мир вокруг застыл. Вот — прошлое опять накрыло меня. Откуда-то из темных глубин всплыло имя, но произнести его — значило сотворить заклинание, призвать темные силы. Только что, как не исчадие ада, уже сидело в трех метрах от меня, явившись по прошествии стольких лет? — Асеф, — пробормотали мои губы невольно. — Амир-джан. — Что ты здесь делаешь? — сорвался у меня глупейший вопрос. — Я? — поднял бровь Асеф. — Я-то в своей стихии. А вот ты что здесь делаешь? — Я же тебе уже сказал… — Голос у меня дрожит. Проклятый страх, пронизывающий все мое тело! — Мальчик? — Да. — На что он тебе? — Я заплачу за него. Мне переведут деньги. — Какие там деньги! — расхохотался Асеф. — Ты когда-нибудь слышал про Рокингхем? Это в Западной Австралии. Райский уголок. Куда ни кинешь взгляд, пляж. Зеленая вода, синее небо. Там живут мои родители, у них вилла на берегу моря с площадкой для гольфа и бассейном. Отец каждый день играет в гольф. Мама — та предпочитает теннис. У нее отличный левый форхэнд. Еще у них афганский ресторан и два ювелирных магазина, дела идут — лучше не бывает. Он отщипнул виноградинку и нежно положил Сохрабу в рот. Поцеловал мальчика в шею. Сохраб вздрогнул и закрыл глаза. — Если мне понадобятся деньги, родители мне переведут. И потому с шурави я дрался не ради денег. И в Талибан вступил не для того, чтобы обогатиться. Хочешь знать, почему я стал талибом? Во рту у меня пересохло, даже губ не облизать. — Пить захотелось? — ухмыляясь, осведомился Асеф. — Нет. — А мне показалось, у тебя жажда. — Со мной все хорошо. — По правде говоря, мне вдруг сделалось ужасно жарко, я весь взмок. И это все происходит на самом деле? Вот я, а вот — Асеф? — Как хочешь. О чем это, бишь, я? Ах да, зачем я вступил в Талибан. Как ты сам, наверное, знаешь, я никогда особенно не увлекался религией. Но однажды я прозрел. Когда сидел в тюрьме. Хочешь послушать? Я молчал. — Так и быть, расскажу. При Бабраке Кармале меня законопатили в Поле-Чархи. Парчами просто явились к нам домой, наставили на нас с отцом автоматы и велели следовать за ними. Причину нам не сообщили, а на вопросы мамы не ответили. В этом все коммунисты. Что с них возьмешь, с голи перекатной. Пока не пришли шурави, эти псы были недостойны лизать мне ботинки, а теперь нацепили свои флажки и взялись искоренять буржуазию. Возомнили о себе, быдло. Богатенький? В тюрьму его, а товарищи пусть намотают на ус. Вот и вся забота. Нет чтобы обставить все как полагается. Распихали нас по камерам, шесть человек в клетушке размером с холодильник. Каждую ночь комендант, наполовину хазареец, наполовину узбек, осел вонючий, вытаскивал кого-нибудь на допрос и пинал ногами, пока не уставал. Вспотеет весь, закурит сигарету, отдохнет. А на следующую ночь уже другого к нему волокут. Так дошла очередь и до меня. А я и так уже три дня мочился кровью. Камни в почках, хуже боли не бывает. Мама говорила, рожать и то легче. Притащили меня к нему. На нем еще сапоги были с подковами, специально надевал для допросов. Как заехал он мне каблуком в левую почку, так камень и вышел. Такое облегчение! — Асеф засмеялся. — Благодарю Бога, «Аллах Акбар» кричу. Комендант в раж вошел, а я хохочу. И чем сильнее он меня пинает, тем громче я ржу. И знаю уже: это знак, Бог на моей стороне. Я ему зачем-то нужен. Поистине неисповедимы пути Господни. Прошло несколько лет — и этот самый комендант попался мне на поле боя в окрестностях Мейманы, валялся в окопе, раненный шрапнелью в грудь. Я его спросил: помнишь меня? Он ответил: нет. А у меня отличная память на лица, сказал я, и отстрелил ему яйца. С тех пор я честно выполняю возложенную на меня миссию. — Какую миссию? — услышал я собственный голос. — Забивать камнями неверных супругов? Насиловать детей? Бичевать женщин за высокие каблуки? Расстреливать хазарейцев? И все во имя ислама? Вот разошелся. Сдержаннее надо быть. Сказанного-то не воротишь. Теперь Рубикон перейден — и вряд ли ты выйдешь отсюда живым. По лицу Асефа пробежало удивление. — Становится интереснее, — потер руки он. — Вы, предатели, многого не понимаете. — Это чего же именно? Асеф наморщил лоб. — Вы не цените свой народ, его обычаи, его язык. Афганистан — это прекрасный дом, полный отбросов. Кому-то надо их разгрести.
— Так вот чем ты занимался в Мазари-Шарифе, переходя от дома к дому. Отбросы разгребал. — Совершенно верно. — На Западе это именуют иначе. Этническая чистка. — Правда? — На лице у Асефа появилась радость. — Какое хорошее определение. Мне нравится. — Мне от тебя ничего не нужно. Только этот мальчик. — Этническая чистка, — смаковал слова Асеф. — Мне нужен мальчик, — повторил я. Сохраб смотрел на меня не отрываясь. В его подведенных глазах была мольба, в точности как у жертвенного барана, которого режут в первый день великого праздника Ид-аль-адха. Жертве еще дают кусочек сахару перед тем, как перерезать глотку. — Зачем он тебе? — поинтересовался хозяин, прихватывая зубами ухо Сохраба. Пот каплями выступил у Асефа на лбу. — Это мое дело. — Что ты хочешь с ним сделать? А может, не с ним, а ему? — Мерзость какая. — А тебе-то откуда знать? Пробовал, что ли? — Я хочу увезти его в другое место. Там ему будет лучше. — Зачем? — Это мое дело. — Неужели ты, Амир, ехал в такую даль ради хазарейца? Чего ты сюда приперся? Какая твоя настоящая цель? — У меня свои причины. — Что ж, отлично, — фыркнул Асеф и сильно толкнул Сохраба в спину, опрокинув кофейный столик. Виноград из перевернутой вазы рассыпался по полу, и мальчик упал прямо на ягоды. Его одежда сразу покрылась лиловыми пятнами. — Бери его, — разрешил Асеф. Я помог Сохрабу подняться, смахнул у него со штанов прилипшие виноградины. — Бери же, — повторил Асеф, указывая на дверь. Я взял Сохраба за маленькую, покрытую мозолями руку. Он ухватил меня за пальцы. На фотографии он прижимался Хасану к ноге, обхватив его за бедро рукой. Оба они улыбались. Стоило нам двинуться с места, как колокольчики зазвенели. Звенели они до самого порога. — Только, разумеется, не бесплатно, — послышался у нас за спиной голос Асефа. Я обернулся: — Чего ты хочешь? — Заслужи мое расположение. — Что тебе от меня надо? — За тобой должок. Помнишь? Еще бы не помнить. В тот день Дауд Хан осуществил дворцовый переворот. Почти всю мою взрослую жизнь, стоило мне услышать «Дауд Хан», как перед глазами вставал Хасан, нацеливший свою рогатку прямо в лицо Асефу. «Только шевельнись — и у тебя появится другое прозвище. Вместо „Асефа — пожирателя ушей“ ты будешь зваться „Одноглазый Асеф“», — говорит Хасан. Настоящий храбрец. И Асеф отступает со словами: «У сегодняшней истории обязательно будет продолжение». В отношении Хасана он свое обещание уже сдержал. Теперь моя очередь. — Так тому и быть, — ляпнул я. А что мне было говорить? Просить его о чем-то все равно было бы бесполезно, зачем давать повод лишний раз поглумиться?
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!