— Папа никогда не говорил, что у него есть брат. — Он и не знал. — Почему? — Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно. У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни. — А почему люди скрывали это от папы? — Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья. — Потому что он был хазареец? Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза. — Да. — А ваш отец одинаково любил тебя и папу? Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу. Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца. — Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему. — Ему было стыдно за папу? — Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя. Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба. Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты. Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны. — Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, — сообщил Сохраб. — Правда? — Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой. — Тебе бы на улицы посмотреть, — сказал я. — Они такие интересные? Муллы на экране оживленно обсуждали тему. — Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо. — Страшно, наверное. — Сохраб повернулся спиной к телевизору. — Только на первых порах. Быстро привыкаешь. — А снег там идет? — Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом? — Да. — Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни. — Ух ты! — В его улыбке было удивление. — Сохраб? — Да? — Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил? Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны. — Я подумал, — выговорил Сохраб. — И что? — Мне страшно. — Понятное дело, — ухватился я за соломинку. — Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь… — Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое… — Что? Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку. — Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене? Я сполз со своей койки и сел рядом с ним. — Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю. Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул. — Я не хочу опять в приют, — тихо сказал он. — Этого никогда не будет. — Я стиснул ему руку. — Ты поедешь домой вместе со мной. Он беззвучно заплакал. Через минуту его рука сжала мою. Мы кивнули друг другу. Дозвонился я с четвертой попытки. — Алло, — прозвучал в трубке голос Сораи. В Исламабаде половина восьмого вечера. Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу. — Это я. — Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба. — Амир! — радостно вскрикнула она. — У тебя все хорошо? Где ты? — В Пакистане. — Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр. — Прости. Сейчас у меня все хорошо. Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц. — Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, — улыбнулся я. — Почему «сейчас»? И что такое у тебя с голосом? — Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное. — Слушаю тебя, — сказала она уже более спокойным тоном. — Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить. — Что? Я посмотрел на часы. — У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста. Судя по звукам, к телефону подтащили стул.