– Лучше. ― Он даже почти не лгал. ― Надеюсь, что и вы тоже. Вальин вернул улыбку, но не кивнул. Возможно, просто устал кивать. – Вы очень нужны мне здоровым. ― К удивлению Элеорда, прозвучало почти требовательно, но за этим тут же последовало мягкое: ― Как можно скорее. Большинство посещающих вас медиков ― мои. И так будет продолжаться сколько нужно. Я… ― на миг он потупился, ― я был довольно жесток к одному гению и дал ему разбиться вдребезги. Я очень хочу уберечь хотя бы вас. Наверное, он имел в виду Сафиру Эрбиго. Говорили, она сошла с ума от горя по Остериго ― и даже знавшие ее пироланги не смогли тут помочь. Так и скиталась бедняжка по улицам, всем подряд пророча смерть и ни у кого не беря ни денег, ни хлеба. – Я благодарен за заботу, ― искренне отозвался Элеорд и вздохнул: заломило кости. ― Но чем я, точнее то, что от меня осталось… могу помочь вам, мой граф? Вальин все не размыкал губ, остекленев взглядом. Он казался погруженным в себя, словно даже присутствовал в комнате не до конца. Наверное, он действительно пришел скорее убедиться, что Элеорд еще жив, что у него есть хоть какие-то шансы встать на ноги. И не придумал, что дальше. – Знаете, что происходит? ― осторожно спросил наконец он. Даже произносить это было больно, больнее, чем двигаться, но Элеорд себя заставил: – Война. Вальин, даже не пытаясь скрыть горечь, улыбнулся. – Чтобы вы знали… мы это так не зовем, кое-где за такое могут и написать донос. Примирение. Король пытается примирить земли Общего Берега, для чего вводит к тем, кто отвернулся, войска тех, кто верен. А некоторые офицеры, причем с обеих сторон, более радикальные, нашли для происходящего свое описание, даже гимн написали… – Гимн? ― Элеорд тихо ужаснулся. Больше ― только от самого слова «примирение», напоминавшего изрубленный в куски труп. – «Мы срежем гниющие ветви», ― Вальин правда пропел это, тут же вздрогнул всем телом и склонил голову, опять обращая на Элеорда невыносимо измученный взгляд. ― Так что вы совершенно правы. Это война. Он не продолжал, а Элеорд не мог ответить. Он ощущал одно ― желание снова уйти в небытие. Но он не смел сказать «Замолчи, я больше не могу» графу и понимал, что теперь не попросит о таком и Идо тоже. Время отрицания и забвения кончилось. Были вещи, которые он все же унаследовал от отца. Не отворачиваться. Никогда не отворачиваться от больших бед, пока есть хоть капля сил с ними сражаться. – Есть один значимый человек… ― наконец, точно решившись, снова заговорил Вальин. ― Который так же, как и я, считает все неправильным и хочет исправить. Хочет, но пока не может, ведь он, как и я, располагает лишь руинами и гневными сердцами. – Кто? ― прошептал Элеорд и посетовал, сам не зная зачем: ― Знаете, эти безумцы… они сожгли мои черешневые деревья, они… – А хотели сжечь вас, ― печально отозвался Вальин. ― Мне жаль. Но черешни еще зацветут. ― Тут он заметил что-то на тумбе, протянул руку, взял. Это оказалось кольцо с поблескивающей печаткой «кукушкиного плача». Вглядываясь в рисунок, Вальин вдруг просветлел лицом. ― Думаю… зацветет много всего нового. Пусть не сразу. В его глазах была вера в эту правду, лишь в нее ― а не в короля, за которого, по словам Идо, граф бился. Почти завороженный этим, пораженный столь внезапно проступившей красотой невзрачного юноши, Элеорд спросил, голос его почему-то упал: – Так кто же он, ваш… союзник? И где он? Вальин вернул кольцо на место, устало прикрыл рукой незрячий глаз. На щеках выступил румянец волнения, и ответил он не сразу. – Боюсь, вы решите, что я помутился рассудком. Я сам иногда думаю так, но все реже. Безумен скорее мир. Поймите правильно… На самом деле Элеорд многое знал из рассказа Идо. К тому же он услышал, как потеплел голос графа. Вспомнил и другое, многие детали, делавшие ответ очевидным. – Не тот ли, с кем вы скрестили клинки в том давнем… или недавнем, я ведь потерялся во времени… сражении? Лишь у него сейчас в распоряжении много сердец. Вальин глянул удивленно, но тут же улыбнулся уголком рта. – Вы проницательны, Элеорд. И, видимо, знаете его достаточно, чтобы не удивляться и не судить меня за доверчивость. – Знаю лучше, чем вы. – Элеорд заметил, как при этих словах Вальин нахмурился, и успокаивающе добавил: ― Нет, я не имею в виду ничего дурного, просто мне случалось беседовать с ним, еще когда вы были ребенком. И уже тогда он интриговал меня: граф-жрец, полный гнева, но так владеющий собой, надо же. – Вы же… ― Вальин помедлил, ― не осудите меня и за то, что… ― похоже, он потерялся в словах, ― я вижу в нем человека, имеющего право на свой выбор? Вы бы знали… ― он заговорил запальчивее, ― вы бы знали, насколько правы, насколько он зол на короля за то, что случилось с его родными, с его землей, с ним самим… – Я догадываюсь, ― мягко уверил Элеорд. Историю Эльтудинна он прекрасно знал. И продолжение слов пришло само: ― Думаю… вряд ли можно пожелать врага лучше. Но как же странно все сложилось. Знал бы я, что еще услышу о нем, и услышу такое. – Нам больше никуда не деться друг от друга, ― прошептал Вальин. В его тоне сквозило облегчение ― наверное, оттого, что не приходится давить, что-то доказывать. ― И сейчас мне кажется, что это было предрешено. Мы и есть Свет и Тьма. Против воли. Мы не хотели войны, и мне казалось, ее не хочет никто. Но, видимо, я ошибся. Может, хоть кто-то хоть в чем-то прав; может, гнилые ветви где-то есть. Элеорд посмотрел на его обветренные губы, на блеклые ресницы и вспомнил иное, черное лицо с пылающим золотом глаз. А за ними исподволь вспомнилось еще множество лиц: надменные черты и буйная грива графини Горькой Полыни; развратная снежная красота графа Лилии; точеная породистость графа Жасмина и сдобренная безвкусными украшениями сухость графов Астры. Аристократы Берега были разными и по нравам: одни продавали рабов, другие любили лишь мужчин, третьи приручали чудовищ. Они заводили свои порядки на своих кусочках земли, скалились друг на друга, но замолкали перед голубым взглядом верховного короля, огнем его гвардий или мудростью его пиролангов. Но вот род Незабудки ослаб. И уже не всех устраивают чудачества соседей, их вера, само их существование. И нужды быть едиными больше нет, общих добрых и великих дел все меньше, каждый силен сам, а боги… что боги? – Кто знает, чего хочет судьба и какие ветви считает гнилыми она. ― Элеорд прокашлялся и пошевелил рукой. Она ныла; сустав ощущался неродным. ― Так все-таки чем же я могу помочь вам? Вальин продолжал смотреть на него с грустной полуулыбкой. – Тем же, чем помогали всем и всегда. Тем же, за что вас хотели убить. Если только вы не испугаетесь. Я пойму и это. Подтекст был очевиден. Элеорд усмехнулся, повторив про себя: «Испугаюсь?..» Уже нечего; похоже, ни другим, ни ему хуже не будет. Но что бы ни произошло в мире… раз ему по-прежнему нужны художники и красота в принципе, что-то еще можно исправить. Многое ли? Покажет лишь время. И он честно ответил: – Я готов, только не знаю, буду ли способен рисовать и скоро ли. Зато у меня есть ученики. И лучший… ― Он кивнул зачем-то на лисицу на стене. ― Он стоит меня. Вальин кивнул, и улыбка его стала теплее. – Идо. Я знаю. Помню его с детства, с исповедей, а сейчас уже мало кто в Ганнасе не знает этого живописца и не любит. И какой же он сейчас потерянный. Какой несчастный. Как, впрочем, и сам Вальин, как и, наверное, Эльтудинн, как все эти недавние дети, которых старики оставили барахтаться в кошмаре своих страхов, ошибок, желаний и иллюзий. – А больше всех люблю я, ― шепнул Элеорд и спохватился. ― Простите за сентиментальность. Но только зная, что у мира остается он, я не боялся умирать. – И все же вы выжили. ― Граф опять склонил голову. Он явно старался взбодриться и не ввергнуть в тоску своего чахлого собеседника. – И знаю, какого бога благодарить. ― Мысль была внезапной, острой, полной, наверное, той благодарности, с какой безумная ныне Сафира рисовала первые чертежи. Но Элеорд не испугался. ― А вы? И Вальин серьезно, не колеблясь, кивнул. – Теперь ― тоже. За ваш свет, за свою тьму. За то, что вы уцелели. За многое. За надежду. Элеорд не сомневался, что сейчас ― похудевший, посеревший, обросший ― выглядит жалко и не внушает ее, и все же эта надежда вдруг засветилась в тонких чертах графа. Видеть ее оказалось приятно. А страха все не было. – Да… я верю, что не зря обратился к вам, ― проговорил Валь-ин. ― И расскажу о своих планах больше, как только смогу. Сейчас нужнее всего мне было заручиться вашей поддержкой и чуть-чуть успокоить сердце. Выздоравливайте. Я пойду. Он поднялся, оправил зеленый плащ. Ступал немного нетвердо, плечи сутулил. Элеорду захотелось вдруг задержать его, спросить о чем-нибудь безобидном, праздном ― не из любопытства, а лишь из-за понимания: теперь этот мальчик, даже младше Идо, нечасто может хоть с кем-то поговорить просто так. Его вырвали из привычной жизни и бросили в новую одного. И он ищет опоры там, где не искал бы ни один иной правитель. В своих врагах. И, кажется, нашел. – Прощайте, Элеорд, ― сказал Вальин у двери. – Прощайте. Элеорд так ни о чем и не спросил напрямую. Когда юный граф ушел, он снова стал думать о своих черешневых деревьях и смотреть на лисицу на стене. В этих простых вещах было его прошлое. И рядом с ними он не боялся будущего. Главное ― пережить настоящее. А потом к нему спустилась темнота, обняла его и дала уснуть. Часть 4. Фиолетовый купол [Восьмой прилив Великого Разлада] Но горе, если один упадет, а чтоб поднять его ― нет другого, Да и если двое лежат ― тепло им; одному же как согреться? Екклесиаст Вальин приставил нож к горлу Ирис, но почти невозможным, гибким ласочьим движением она вывернулась, оказалась за спиной, и вот уже его шеи коснулся холодный клинок. Молодая королева засмеялась, самодовольно зазвенел ее детский голосок. Что ж, можно было ожидать, сегодня он ― не лучший противник. Вальин опустил руки, бросил оружие на каменный пол и, более не двигаясь, произнес: – Делаешь успехи. На сегодня довольно. – Почему?.. ― Она шумно выдохнула. ― Я же только начала побеждать! – Я плохо себя чувствую, Ирис. Можешь еще потренироваться с любым из солдат или с кем-то из графов. Ты знаешь, тебе никто не откажет. Он говорил, не пытаясь обернуться и не прося ее убрать опасно прижатый к горлу клинок. Он не видел смеющихся глаз и улыбки, которая наверняка оживила румяное лицо. С моря налетали ветра. У Вальина болела голова; рот и подбородок пришлось закрыть тонким белым платком: от малейшего касания соленого воздуха саднили губы. Руки с распухшими суставами тоже двигались неважно, точно принадлежали кому-то другому, как и ноги. Вальин устало сомкнул ресницы на пару мгновений. – Правда, Ирис. И у меня еще много дел. Ирис обежала его по небольшому полукругу и сама заглянула в лицо. Она изящно качалась с носков на пятки и светилась ― две вещи, которыми сразу, едва прибыв в Ганнас, очаровала двор и продолжала очаровывать уже пять приливов. Вальин тоже невольно, привычно улыбнулся. Королевская Незабудка. С фиалковыми глазами и именем Ирис. Она вся была такая ― из противоречий, а росла слишком быстро, так быстро, что уже начинала требовать почти невозможных вещей. – Я слышала, они идут к Холмам. ― Говоря, она от возбуждения глотала гласные. ― Ты планируешь застать их там, да? А меня… – Да. Нет. Вальин ответил на два вопроса разом, второй не требовалось даже дослушивать. С некоторым трудом он наклонился, поднял нож, убрал за пояс и расправил плечи. Ирис молчала: просто наблюдала, капризно сведя тонкие подкрашенные брови. – Это традиция, Вальин, ― все же напомнила она прохладно. ― Королевы сопровождают мужей в великих битвах. Великие королевы, конечно же.