Вальин оправился, и Эльтудинн все же открыл ему правду о брате. Многое меж ними после этого изменилось, одни нити натянулись, другие наконец лопнули. Вальин принял все, что услышал, лишь раз, грустно улыбаясь, спросил: «Ты ведь понимаешь, что я не он?» Впрочем, это не был вопрос, и на него не требовался ответ. Эльтудинн молча взял его руку и, глядя в глаза, поцеловал ладонь. Знака там не горело ― Вальин по-прежнему почти не называл полного имени и прозвания. Но он принял и такое «да». А после этого, уже не разделенные тайнами, они провели не один день в разговорах, прогулках, балах. Даже убили крокодила ― чудом спасли от него пожилого посла, по ошибке забредшего не туда во время охоты. В делегации лишь один человек чурался обитателей Жу ― граф Розы. От него было никуда не деться, он ревниво следил за своим королем всякий раз, как оказывался поблизости. Благо, порой и он расслаблялся, смягчался: например, когда служанки или дочери местных баронов окружали его щебечущей стайкой. По скупым рассказам Вальина Эльтудинн догадывался, что там, в Ганнасе, у Розы есть возлюбленная, и неожиданная… но ему это не мешало. И в такие швэ, довольный и смущенный, он тоже казался обычным человеком, с которым приятнее пить вино, чем воевать. Порой даже удавалось уйти вдвоем, уйти надолго ― пока все, например, любовались светящимся прибоем. Тогда они просто бродили по окрестностям, тихо говоря обо всем подряд. В городе ― искали светлые и темные церкви, заходили внутрь, вглядывались в лица богов на фресках. Эльтудинн по-прежнему сожалел, что ди Рэсы не приехали, но более не настаивал: судя по всему, оба художника не желали покидать свой город даже ненадолго. Он гордился и местными мастерами: да, в их работах не было такой силы, зато они умели найти глубину в самом поверхностном задании, не повторялись и… хорошо знали своего короля. В одном храме ― светлом, построенном взамен того, что разрушили темные фанатики, ― Вальин долго глядел на изображение Дараккара, чей плащ украшали тонкие серебристо-зеленые побеги крапивы. Глаза его были полны печали. – Не стоило, ― сказал тогда он. – А я думаю иначе, ― ответил Эльтудинн, хотя крапива на плаще и для него когда-то стала сюрпризом. Он попросил «напоминание о Ганнасе». Может, перестарался. Вальин прикрыл рукой незрячий глаз, всмотрелся внимательнее и вряд ли мог не увидеть очевидного. Бог, запечатленный на фреске еще до схождения к людям, был не только прекрасен, но и довольно узнаваем. Вальин опустил взгляд на жертвенник, где лежало несколько рубиновых гроздьев винограда; свечи бросили резкие блики на его изуродованные виски. Язвы как никогда напоминали листья. – Зачем ты сделал это? Эльтудинн смотрел какое-то время на его профиль, потом отвел взгляд. Присев перед жертвенником, вынул из карманов одеяния несколько витых раковин и положил к винограду. Что сказать? Ему казалось, все очевидно. Но как произнести вслух… – Ты почти святыня для меня, ― выдавил он. – Что?.. ― Глаза Вальина расширились. Он поднес руку к груди. Кажется, испугался, смутился. Не удержавшись, Эльтудинн засмеялся. ― Ну что?! ― В этом недоумении он напоминал ребенка. ― И что только происходит в твоем уме… – Не волнуйся, ― постарался успокоить его Эльтудинн, вставая. ― Я же не стану приносить тебе жертв. А если совсем честно… ― он усмехнулся, ― во многом за этот образ стоит сказать спасибо не мне, а художникам. Видимо… они думают похоже. Вальин промолчал ― зябко обнял себя за плечи, опустил голову. Во взгляде читался беспомощный вопрос, и становилось все понятнее: слова ему неприятны, далеки от того, что он хотел бы услышать. Эльтудинн, впрочем, и сам осознавал их высокопарную глупость, просто не мог в этих стенах, перед этой фреской подобрать других. И он попытался просто объяснить: – Ты лучшее, что напоминает о прошлом. ― Эльтудинн вздохнул и сделал к Вальину осторожный шаг, в который раз осознавая: между ними давно нет разницы в росте. ― Ты достойный король, сын своего отца и при этом другой. У тебя столько отняли, а ты простил и стал мудрее; ты… – Я вовсе не уверен, что простил, ― тихо отозвался Вальин. – Но ты хотя бы живешь с этим. И не множишь зло. Это уже немало. Я же… Продолжать он не стал. Просто вспомнил дядиных сторонников, в чьи дома разрешал врываться своим последователям. Разрешал, закрывая глаза на то, сколь многими движет желание вовсе не отомстить за сюзерена, а вынести побольше мебели, картин, монет и драгоценностей. Он звал это «чистками». У Вальина ничего похожего на чистки не было ― за пределами предавшей его отца части стражи. – Тебе тоже, кажется, важнее добро, ― мягко возразил Вальин. ― Хотя держаться за него тебе не менее сложно. Он смотрел внимательно, без упрека, но и без жалости. Их разделяли падающий из окна свет и меньше шага. И потому, привычно прислоняясь на миг лбом к чужому лбу, Эльтудинн увидел, как вдруг переменилось лицо Вальина. Дрогнули черты, сдвинулись брови. Сходство с нарисованным богом стало еще явственнее. – И все же я не хочу быть святыней. Ни для тебя, ни для твоих художников, ни для кого-либо еще. ― И снова он повернулся к фреске. Она была довольно свежей, очень нравилась Эльтудинну, но все же он заставил себя спросить: – Заставить их все перерисовать? Или, может, отрубить им головы? Руки? Вальин удивленно глянул на него и засмеялся. Он понимал ― или надеялся, ― что это шутка. Эльтудинн лишь грустно улыбнулся. Сам он этого не знал. – Я верю, что ты за добро. ― Вальин прищурился и коснулся лбом его лба уже сам. ― Не разочаровывай меня. Пусть останется как есть, но больше не пишите подобного. …Так они говорили, бродя по диким садам, густым джунглям и шумным улицам. Смотрели в небо и на море, пили вино, задавали друг другу правильные вопросы и слышали правильные ответы. Следы на висках Вальина бледнели. К нему возвращался нормальный сон, а его вассалы становились спокойнее и приветливее. Все кончилось резко, на городском празднестве в середине фиирта ― когда фанатик из толпы, прорвав заслон стражи, бросился на Вальина с ножом. Прозвенел крик «Во славу Чертополоха!», взметнулся клинок ― но опуститься успел лишь раз. Эльтудинн сам остановил юношу, выбил под ноги оружие, хотел отдать приказ о задержании, но случайно заглянул в его яростное лицо ― и забыл себя. Мир побагровел, потемнел, бешено завертелся и расплылся. В следующий миг юноша истошно завопил, забился, а потом захрипел. Клыки резко прянувшего вперед Эльтудинна впились ему в горло. Им словно овладела сама темная Праматерь, Гневная Джервэ, и помутила рассудок. Никто даже не посмел оттаскивать его, не понимая, нормально ли происходящее, а когда Эльтудинн очнулся сам, мерзкая горчащая кровь текла по его лицу и одежде, под ногами лежал труп, а сопровождающие Вальина ― да и многие из личной гвардии и из толпы горожан ― глядели с ужасом. Кто-то прятался за чьей-то спиной, кто-то вытащил оружие, кого-то даже рвало. И все шептались. У каждого из трех народов Общего Берега был древний изъян, в той или иной мере защищающий от угроз мира: пироланги не сбросили шерсть, кхари не отказались от агрессивной привычки охранять и даже метить ― правда, уже кровью ― территорию, а нуц не расстались с острыми зубами. Большинство чернолицых подпиливали их, но не Эльтудинн. И все же… он не ждал этого от себя. Даже с дядей они бились на клинках. Вытирая тогда кровь с губ и заплетающимся языком говоря, что все в порядке, он поймал острый взгляд графа ле Спада. Тот шепнул Вальину, державшемуся за раненое плечо: «Не пора ли домой, пока вы не стали следующим?» Покушение и… наказание за него сказались на всем. Вальин не отдалился, не раз сказал, что, наоборот, благодарен за спасение, но, чувствуя напряжение подданных, вскоре правда уехал. Разговоры о новых встречах приутихли, а Эльтудинн именно тогда, вспоминая безумно горящие глаза фанатика, понял: недостаточно, нет, недостаточно просто восстановить старый мир. Кто-то обязательно не захочет туда возвращаться или захочет вновь все порушить. Дело действительно давно не в богах, а с людьми становится слишком сложно. А сам он… да, он, может, и за добро. Но даже для этого охраняемого, лелеемого, дорогого добра он, похоже, опасен. – Мой господин… От раздумий его отвлек новый голос. Задумавшись, он не заметил, как высокий рыжий гонец-кхари приблизился и протянул письмо. Эльтудинн отставил чашу, взял его, вскрыл. Оно было очень коротким и вскоре, нервно смятое, выпало из руки. Эльтудинн поспешил на берег. Учения приходилось прервать. * * * ― Дети мои, ― приветствовал Элеорд, устало опускаясь на деревянную скамью меж двух вымазанных краской учеников. Идо сморщил нос, а Иллидика засмеялась и со всей непосредственностью положила Элеорду на плечо белокурую голову. Как и всегда, она не блюла условностей, ее смелости хватило бы на трех Идо, а кокетства ― на дюжину девиц на выданье. – Ну как поработали сегодня? ― Элеорд покосился на закрытые двери капеллы. С резных створок на него смотрел огромный глаз с расколотым зрачком-опалом. ― У нас красивое небо, ― похвасталась Иллидика. ― И… – Помолчи-ка, ― попросил Идо, но вполовину не так грубо, как говорил с ней прежде. ― Мастер не должен пока ничего знать, а эскизы он и сам видел. – Все очень понравилось королю, ― послушно сказала другое Иллидика. ― Он был здесь позавчера, помните? – Помню. ― Элеорд, заглянув Иллидике в лицо, подмигнул. ― Я еще не настолько стар. Позавчерашний день в моей памяти вполне свеж. – Ой, я не это имела в виду! ― наконец-то она сконфузилась. Элеорд молча поцеловал ее в макушку. Идо в разговоре больше не участвовал: через весь еще не расписанный притвор, сквозь приоткрытые двери он глядел на полоску рыже-красного неба. Закат. День уходил жарко, медленно, то с маркими росчерками лилово-малиновых облаков, то с целыми снопами золотого света. Невероятно красиво ― как художник Элеорд не мог не оценить и эту почти развратную пляску цветов, и густые тени от предметов, напоминающие вмерзшие в ночь айсберги. Но человек в нем почему-то тревожился: то и дело просил отвести глаза, смотреть куда-нибудь еще. И Элеорд стал смотреть на Идо, на его теряющийся в полумраке профиль и искорки в глазах. А думал он о Вальине. Король уехал утром. Не просто уехал ― отбыл морем, и трудно было представить, что заставило его избрать такой способ путешествия. Из гавани вышло всего несколько судов, но, как Элеорд успел заметить во время привычной обеденной прогулки, порт почти опустел. Куда делось еще несколько десятков кораблей? И людей тоже, казалось, поубавилось. Неужели… опять? – Вы не знаете, куда отправился король? ― Иллидика точно прочла его мысли. – Он же передо мной не отчитывается, ― с натянутым смешком ответил Элеорд. – Но… ― она уцепилась пальчиками за его рукав, ― вы же немного дружите? – С влиятельными людьми трудно дружить. ― Элеорд с усилием отвел глаза от Идо и тихо прибавил: ― А влиятельным людям дружить еще труднее. В последние сэлты он много думал о разговоре, случившемся после разрушения Первого храма, и о том участии, которое проявил к нему Вальин. Думал он и о том, что понимает юного правителя, понимает даже больше, чем тот говорит, ― да только не может по-настоящему помочь. Думалось и о другом ― о Едином храме, о капеллах, о притворе, где одну стену велено расписать крапивой, а вторую ― чертополохом. Зачем? Впрочем, нет, вопрос звучал иначе: достаточно ли? Для немногих, кто безоговорочно послушен воле правителей, ― да. Для тех, кто тоскует по прошлому и кому Разлад принес беды, ― возможно. Но что сделают люди новых убеждений? Жадные, азартные, беспринципные? Всем и так известно: короли хотят мира и оба в своих землях защищают равенство как людей, так и богов. Прошло достаточно, чтобы это равенство перестало так злить суеверных, а недовольные бароны и графы успокоились. Умер Штиль и унес с собой безволие; что Эльтудинн, что Вальин правили иначе: помогали вассалам в беде, не оставались равнодушными к несправедливости. Они умели и сражаться, и строить, и говорить, не боялись ничего из этого. В этом смысле короли и вправду изменили мир. Но кое-что Разлад все-таки уничтожил ― а может, это уничтожило само время. Ушло не равенство как таковое, нет… ушла готовность людей быть равными. Много приливов они были равны перед богами, родом Незабудки и сюзеренами. Но боги открыли глаза, Незабудка увяла, а сюзерены захотели перемен. Оказалось, что можно выбрать сторону ― и откроются новые пути. Для власти. Для мести. Для поиска сторонников. Если началом Разлада действительно был храм Тьмы, то продолжением стали ветры Свободы. Некоторые люди ― такие как просвещенные, и следопыты, и пиратис ― поняли, что им вообще не нужен король. Другие ― отдельные графы, альянсы семей, осколки армий ― решили, что могут выбрать короля сами. И все больше появляется третьих ― тех, кто считал, что каждый может стать королем. Мир выстраивается заново, уже не подчиняясь ни белым хрупким рукам Вальина, ни черным когтям Эльтудинна. Они давно идут против ветра и вряд ли этого не видят. А еще они угасают. Но они надеются, что завершение того, с чего все началось, примирит хоть кого-то. И так или иначе хотят оставить новому миру что-то красивое и незыблемое. Это желание Элеорд понимал и… разделял. Он помнил, как однажды сказал Идо, будто храмы ― лишь груды камней. Забавно, он ведь был уже не юн. И все равно не ведал, что храмы могут быть и посланиями. «Простите друг друга». «Примите друг друга». «Перестаньте убивать друг друга из-за всей этой ерунды. У каждого свой свет и своя тьма, за каждым придет своя Смерть». «И даже когда вы забудете нас, не забывайте себя». – Скорее всего, ― Элеорд очнулся от тяжелых мыслей и понял, что Иллидика ждет более понятного ответа, ― у них очередные переговоры с королем Эльтудинном. По крайней мере, надеюсь, что переговоры, а не смертоубийство. – А это правда, что он… темный… пьет кровь младенцев? ― прошептала Иллидика, поежившись. Элеорд тоже вздрогнул. Он-то знал, кто из двоих вынужден пить эту кровь. – С чего ты решила, моя девочка? – Ну… слышала, ― пробормотала она, ― у них же культ Варац… а еще он вроде как… убивает людей… зубами? Как животное? – Что за суеверная чушь, ― прошипел Идо. Удивительно: от Эльтудинна он еще недавно шарахался сам. Видимо, многое простил за более-менее цветущий вид короля, вернувшегося из Жу. Иллидика вздохнула. Конечно же, она, как и всегда, не обиделась, да и сама явно не верила своим словам. – Я так и думала, ― в голосе ее Элеорд уловил облегчение, ― мне вообще всегда казалось, что он очень добрый. Дома… ну, когда наше графство совсем голодало… он иногда присылал нам корабли с едой. Не то чтобы разной: рисовый хлеб, сладкие коренья, рыба… ― она поерзала, удобнее устраивая на плече Элеорда голову, ― а граф сказал, что подачки от gan нам не нужны, и пригрозил поджогом… но в тот же день толпа убила его, посадила на трон его брата, и тот сразу все взял. – Эльтудинн ― неплохой человек, ― осторожно проговорил Элеорд, у которого сжало желудок от этой истории. ― И мне жаль, что… «…что он уехал. Что они с Вальином не стали друзьями так, как становятся друзьями все нормальные люди. Что храм разрушили. А ты, малышка, такая тощая и до сих пор за обедом так прижимаешь ко рту хлеб, что понятно: даже из этой королевской “помощи” тебе доставалось мало». – Неважно. Никого не слушай. И все, ― пробормотал Элеорд, и в этот момент Идо тоже положил голову ему на плечо. ― Устали, дети мои? И я. Но они сидели еще долго ― пока не догорел закат и не поблекли тени. Небо стало меркнуть в дверном проеме, а из центральной капеллы потянулись подмастерья, выполнявшие мелкую работу. Они здоровались с Элеордом, тот едва кивал. Он ощущал тяжесть двух склоненных голов, ломоту в запястьях и незасыпающую тревогу. Пусть король поскорее вернется. Пусть поскорее откроются двери храма. И пусть люди прочтут послание и в этот раз не будет никаких руин.