— Эй! — окликнул его милиционер, когда они поравнялись с его напарником, сидевшим в машине и не смотревшим в сторону проезжей части, занятым каким-то своим делом. — Стой! Приехал уже. — Не могу, — ответил Рыбак, демонстрируя пистолет, при виде которого у Полкана удивленно расширились глаза. — Тормозов у меня, понимаешь, нету. — Ты? — скорее растерянно, чем удивленно спросил человек в форме. Теперь он не выглядел ни величественным, ни уверенным в себе представителем власти. — Ага. Я. Узнал? Спросил и понял, что вопрос прозвучал с подтекстом. Сам того не желая, он спросил про то, что интересовало его, наверное, больше всего. Способен ли кто-нибудь узнать его сейчас? Кто-нибудь из той, прошлой жизни, за которую он сейчас раздает долги. Но Полкан, видно, не заглядывал так далеко в прошлое. А может быть, и правда не узнал. — Ты чего? — спросил он высоким от страха голосом. — Убери ствол. Давай разойдемся. Ты же знаешь, что тебе может быть за это. Отпусти. Все нормально будет. Говорил он торопливо, быстро выговаривая слова, отчего они не становились более убедительными, но в целом верно повторяя наскоро прослушанный курс по установлению психологического контакта с вооруженным человеком, называемый среди милиционеров «антитеррор». Начальство, инициировавшее эту короткую учебу для своих сотрудников, исходило, видимо, из того, что в это неспокойное время, когда что ни день — из разных концов страны звучат сообщения о захватах заложников, о вооруженных нападениях и, вообще, о применении оружия, знания по общению с вооруженным человеком, направленные на его нейтрализацию, не могут быть лишними. Большинство личного состава, как это бывает, отнеслось к учебе как к очередной блажи руководства, и курс «прослушали». Полкан же, видно, отнесся к мероприятию не так формально. Может быть, оттого, что каждый день имел дело с людьми, которых приходится разоружать по меньшей мере формально, освобождая их от наличных. А может быть, просто память хорошая, цепкая. Но слушать его от этого не стало приятнее, и потому Рыбак резко сказал: — Заткнись! Милиционер послушно кивнул и ненадолго замолчал продолжая пялиться на человека за рулем. Лежавший на его коленях полосатый жезл слабо дернулся, каменно сжатый побелевшими на костяшках пальцами. — Не балуйся! — ствол пистолета остановился на уровне груди милиционера. — Брось палку под ноги. Аккуратно. Без замахов и резких движений. Полкан с видимым усилием разжал пальцы, выпростал кисть из ременной петли и бросил палку под ноги. Аккуратно, без рывков у него сделать не получилось. Ну это и понятно. Нервничает человек. Волнуется. До этого, надо думать, ему не приходилось попадать в подобные ситуации. Ну да, как поется в одной песне, все в жизни бывает в первый раз, и Рыбак не стал делать ему замечание по этому поводу. Впереди, километра через три, был стационарный пост ППС, который можно проскочить, но на котором можно и крупно погореть. Стоящие там парни с автоматами не расстаются. А сзади уже вполне мог спохватиться напарник Полкана и начать преследование. Нужно уходить с трассы в тихое место, где можно будет без помех порасспросить милиционера. Кончился очередной населенный пункт, за которым начиналась дорога, идущая к заброшенным торфоразработкам. И раньше-то она оставляла желать лучшего, а в последние годы, когда за ней никто не ухаживал, она и подавно превратилась в сплошные колдобины, и успешно преодолеть их возможно только на тракторе или на вездеходе с приводом на все колеса. Нечего и думать о том, что по такой дороге можно проехать, держась за руль одной рукой. Но и ехать рядом с Полканом без того, чтобы держать его на мушке, было тоже как-то неуютно. Сейчас он деморализован и напуган, а несколько минут спустя вполне может прийти в себя и проявить опасную активность. Рыбак свернул с дороги на проселок, первые несколько метров которого выглядели вполне проходимыми, и остановил машину. Слева, метрах в двадцати от машины, начинался забор, окружавший участок с довольно потрепанным частным домом. — Ну? — спросил он, поворачиваясь к своему пленнику всем корпусом и перекладывая пистолет в правую руку. — Что? — быстро переспросил милиционер, в свою очередь тоже поворачиваясь. Сзади, с дороги, послышался шум, и Рыбак невольно посмотрел в ту сторону. Мимо них по обочине ехал лязгающий гусеницами бульдозер с поднятым ковшом. И в этот момент Полкан решил проявить героизм. А может быть, просто жизнь свою спасал, что, в общем-то, понятно и даже правильно. Он кинулся на Рыбака, правым кулаком целясь ему в лицо, а левой рукой отводя в сторону пистолет. И ему это почти удалось. Всё решили мгновения и миллиметры. Рыбак успел отклонить голову, но этого не хватило для того, чтобы полностью избежать удара. Внушительный кулак больно пропахал его щеку и ухо. Но это уходящее от удара движение дало больше, чем просто уход от силового контакта. Подавшись всем телом в сторону заднего сиденья, Рыбак избежал захвата своей правой руки, и его пистолет оказался таким образом свободен. Впрочем, это могло быть весьма недолгим достижением. И он, почти не задумываясь, не то чтобы автоматически, но и не продумав до конца своих действий, каким-то невероятным образом изогнул кисть и нажал на курок. Причем ему самому показалось, что момент нажатия на спусковой крючок пистолета пришелся на тот период, когда его кисть еще только проделывала свое почти престидижитаторское движение и линия ствола продолжалась где-то в области боковой стойки автомобиля. То есть, когда выстрел прозвучал, он был уверен, что пуля в лучшем случае пролетела рядом с головой милиционера. Отдача отбросила руку назад и в сторону, а пистолет он удержал вообще чудом. Тесный салон наполнился едким пороховым дымом, сразу начавшим резать глаза и щекотать в носу. Но это не помешало увидеть пулевое отверстие в голове Полкана, а секундой позже и дыру в лобовом стекле, забрызганном кровью. Все. Рядом с ним сидел труп. Прозвучавший в машине выстрел должен быть хорошо слышен. Рядом жилой дом, сзади дорога. Короче говоря, вокруг достаточно людей, одни из которых испуганно замрут, другие бросятся любопытствовать, а третьи непременно поделятся услышанным, а то и увиденным с милицией. Концом ствола оттолкнув от себя мешком заваливающийся на него труп, Рыбак сунул пистолет в карман и, включив первую передачу, двинулся прямо, спеша убраться подальше от опасного места. Машина запрыгала по колдобинам, и через пару десятков метров он едва успел вывернуть руль, чтобы не впороться в глубокую колею, в которой виднелась вода. У него был реальный шанс посадить машину на брюхо, и тогда она не смогла бы тронуться с места без посторонней помощи. Он сам не ожидал от себя подобной прыти. Быстро переключая передачи и умеренно газуя, он, должно быть, со стороны напоминал профессионального автогонщика-слаломиста, изо всех сил рвущегося к финишу. Он скользил по мокрой траве, на скорости перемахивал через лужи и выбоины, подминал бампером кустарник и мелкие деревья, вспахивал колесами рыхлую почву и все время почти физически чувствовал чье-то дыхание в затылок. Наконец он увидел перед собой обширную лужу, в которую входили следы широких колес. Ясно было, что легковушке это препятствие не преодолеть. Чертыхнувшись про себя, он вывернул руль вправо — туда, где кустарник казался пореже. Газанул посильнее, и по внешней поверхности лобового стекла защелкали ветки, а по днищу что-то заскреблось. Это была финальная, сумасшедшая часть его поездки, когда понятно, что скоро, может быть, прямо сейчас, сию секунду, он остановится, уперевшись в очередное, уже непреодолимое препятствие. Но азарт, желание проехать еще несколько метров, гнали вперед, и он объезжал чахлые березки, мял кусты, куда-то плюхался колесами до тех пор, пока машина не встала, забуксовав на влажной и рыхлой торфянистой почве. Он сделал последнюю, заведомо безнадежную попытку сдать назад и проехать еще несколько метров, которые все равно ничего не решили бы, но колеса только глубже зарывались, а машина не трогалась с места. Можно бы, конечно, попробовать ее вытолкать, но смысла в этом не было никакого. Заглушив двигатель, он посмотрел на неподвижное тело рядом с собой. Полкан мертв. Он добился того, чего хотел. Теперь нужно уносить ноги. Внезапно он почувствовал усталость и опустошение. Не хотелось никуда бежать. Сейчас бы закрыть глаза и посидеть так, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь. Просто расслабиться. Преодолевая неожиданную слабость, он дотянулся до кобуры мертвого человека и достал из нее табельный ПМ. Вышел из машины и огляделся. Он стоял в мелколесье, и с этого места не видна была дорога, точнее ее кошмарное подобие, по которой он ехал последние несколько минут. Мелькнула мысль, что неплохо бы сжечь машину вместе с телом — все следов меньше будет, но, вспомнив свое первое о ней впечатление, то, насколько заботливо ухаживал за ней неизвестный и наверняка уже расстроившийся хозяин, не стал этого делать, пожалев человека. Шагая по лесу, он подумал, что подобного рода жалость не доводит, как правило, до добра. Ну и ладно. Ну и черт с ним. Отойдя от брошенной машины метров на двести, он сорвал с себя рабочий костюм и бросил его в черную торфяную воду, за неимением камня придавив его трухлявым обломком березового ствола. Неподалеку шумела дорога, и он пошел в ту сторону. Вряд ли милиция успела начать большую облаву, и он вполне может рассчитывать на то, что, смешавшись на остановке с пассажирами, сможет убраться из этого, ставшего для него опасным, района. Первоначальное намерение пробираться к железнодорожной ветке, где ходил «тарзан», он оставил — навалившаяся на него безразличная усталость не позволяла ему выделывать всякие сложные и многотрудные выкрутасы. Шевченко Большую часть утра он провел в администрации города, утрясал вопрос с жильем и заодно улаживал другие вопросы, потом встречался со специально приехавшим двоюродным братом жены, который жил в Москве, где владел небольшой фирмой по производству мебели. Родственник плакался на жизнь, жаловался на конкуренцию, на чиновников, поставщиков и неразумные законы. Одним словом, жаловался на жизнь и просил посодействовать — кредитами, дешевыми поставками или хоть чем-нибудь, взамен этого в перспективе обещая вечную благодарность и неясных очертаний золотые горы. Любого другого он послал бы подальше и не испытывал бы по этому поводу угрызений совести. Но просил родственник, а родню лучше поддерживать, и сразу после разговора с ним он съездил в СМУ, где уже несколько лет действовал цех деревообработки, и переговорил с директором, который без особого энтузиазма пообещал подумать, что можно сделать. На первый случай этого было достаточно, да и время поджимало — вскоре он должен был проводить плановое совещание, на которое приехал буквально впритык, войдя в свой кабинет за две минуты до начала. Суточную сводку, положенную на стол, просмотрел бегло, заранее зная, что ничего серьезного там нет и быть не может. Иначе его известили бы сразу, немедленно после поступления информации дежурному. Собрались все, кроме начальника ГИБДД, но от него было сообщение, что он задерживается. В целом вопросы были обычные, текущие, тягучие и привычные. Ему докладывали, он по большей части подгонял и разносил, ставил задачи и сроки, грозил, вдумчиво и с трудом соглашался, демонстрируя стиль работы опытного руководителя, у которого по любому вопросу есть собственное взвешенное мнение. Когда с опозданием на полчаса пришел главный районный гаишник, как его продолжали называть по старой памяти, Шевченко хмуро кивнул ему и показал на свободное место, продолжая слушать доклад начальника службы криминальной милиции, рассказывающего о таборе узбекских цыган, три дня назад появившемся в окрестном лесу. И как раз в эти дни участились случаи квартирных краж. Что с незваными гостями делать — и так ясно: гнать их к чертовой матери из этих мест. Но сделать это нужно аккуратно, чтобы не забурлило общественное мнение. Он на собственном опыте убедился, что общественность порой бывает непредсказуема. Делаешь, бывает, что-то для людей, а они вдруг начинают возмущаться, голос поднимают, статьи дурацкие пишут, письма в Москву и на телевидение, которому только дай повод поговорить об ущемлении прав личности. Поэтому действовать нужно быстро, но осмотрительно, исподволь. Дубина, ясное дело, штука хорошая, но действовать ею сейчас нужно осторожно. Нельзя натравить на табор СОБР. Те быстро развернут их лыжи в нужную сторону, но шума будет — не приведи Боже. А вот если через лесников сработать да санэпидемстанцию подключить, а потом еще и регистрацию провести… От этих привычных мыслей его отвлек вид гаишника. Его обычно безмятежное, сытое, лунообразное лицо было хмурым, а руки непривычно терзали дешевую шариковую ручку, то развинчивая ее, то свинчивая вновь. Он был явно не в своей тарелке. Нервничает и часто поглядывает на полковника, как бы прося обратить на него внимание и побыстрее дать возможность сказать слова, которые просто рвутся наружу. — Хорошо, продумайте план мероприятий и доложите мне завтра утром, — остановил он начальника криминальной милиции, любителя говорить подолгу. — Что у нас на дорогах? Гаишник как будто испугался. Замер, глядя на него неподвижным взглядом затравленного зверя. На самом деле это должно было выглядеть как трагическая пауза, но актерского мастерства этому рано располневшему человеку явно недоставало. — Сегодня, несколько часов назад, при исполнении служебных обязанностей убит наш сотрудник. Старший лейтенант Поярков. Его тело нашли, — он посмотрел на часы, — сорок пять минут назад. По кабинету прошелестел шумок, составленный из вздохов, негромких восклицаний и коротких слов. Убийство милиционера всегда ЧП. Каждый руководитель, если он, конечно, нормален, остро воспринимает подобные известия. И каждый считает своим долгом найти преступника, посягнувшего на самое святое — жизнь государева слуги, представителя власти, ее самое яркое воплощение, гаранта порядка и спокойствия. Не зря закон относит это к самым тяжким преступлениям. — Та-ак, — напряженным голосом проговорил Шевченко, обводя присутствующих тяжелым взглядом. — Дальше. — Задержать преступника по горячим следам не удалось. Труп старшего лейтенанта обнаружен в лесу, в легковой машине, которая, судя по всему, незадолго до этого была угнана. — Угонщики… Значит, так. Поднять дела по всем известным угонщикам. По всем! И каждого досконально проверить. До-ско-наль-но! — по слогам повторил Шевченко. — Перетрясти всю агентуру. Залетные, перекрасившиеся, способные на такое по пьяни… Пускай участковые подключатся. — Сделаем… Прошерстим… — раздались разрозненные голоса. — Это что такое! — все больше расходился Шевченко. Он на самом деле чувствовал себя оскорбленным. — До каких пор мы будем терять наших сотрудников?! Уголовному розыску активно подключиться. Экспертизы — в первую очередь. Всех поднять на ноги. Всех, без исключения. Тут же, прямо в его кабинете, началось заинтересованное обсуждение розыска. Его подчиненным явно импонировало, что он так быстро и резко отреагировал на смерть сослуживца, пусть даже младше всех присутствующих по званию. А может быть, даже и лучше, что младше. Смерть, она всех уравнивает. И на ней, как на экране самого точного прибора, высвечиваются отношения между людьми, между сослуживцами. Между соратниками. И то, что руководитель сразу запустил всю машину чрезвычайного розыска, дал распоряжения о достойных похоронах и не забыл о семье старлея, которая еще ничего не знала и ждала кормильца домой, говорило в его пользу. И еще о том, что в случае чего — не дай Бог, как говорится, но все же, — не будет обойден вниманием никто, от здесь присутствующих до самого распоследнего сержанта. Это значит, что они — одна команда, почти семья, где каждый заботится о каждом. И такое единение вызывает естественный энтузиазм. Шевченко с удовольствием наблюдал, как работают его подчиненные, строят планы и координируют грядущие действия. Сейчас уже не требуется его активного участия. Народ у него подобрался достаточно грамотный, для того чтобы самостоятельно организовать розыск. Но начальнику не к лицу оставаться в стороне от общего процесса, и он старался зафиксировать свое участие в нем и обозначить направления действий всех служб. К концу обсуждения он вспомнил этого Пояркова. Как-то вдруг — безо всяких усилий со своей стороны. Крупный, наглорожий гаишник. На такого достаточно один раз взглянуть, и ясно становится, что дерет он с водил три шкуры. И сразу же вспомнил еще кое-что. В прошлом году, когда в аварии погиб Самсонов, старший брат вернувшегося из чеченского плена Олега, Кастерин ему сказал вскользь, для того, видно, чтобы успокоить, а заодно и похвалиться качеством подготовки мероприятия, сказал, что в проведении акции был задействован и инспектор дорожной службы. И память сразу услужливо подкинула картинку, на которой Кастерин стоит у здания РУВД и дружески разговаривает со старшим лейтенантом. Это было прошедшей зимой. После этого факты и совпадения посыпались из памяти как из рога изобилия. Убитый на днях слесарь в автомастерской встал в один ряд с сегодняшней жертвой. Совпадение? Не бывает таких совпадений! А если бывают, то он готов поверить во что угодно, — от летающих тарелок до летающих же бабок-ежек. Он слишком давно живет и много лет работает в милиции, чтобы верить в такие чудеса. Поняв, а точнее, нащупав эту связь двух разных по времени и месту событий, он пришел к простому и ставшему очевидным по банальности выводу. Некто идет по цепочке причастных к тому, прошлогоднему, событию людей и последовательно их отстреливает. От осознания этого по спине пробежали противные холодные мурашки. Кому как не ему, знать, что в этой цепочке есть и он сам. Кто этот некто? Или даже, может быть, они. И сколько он знает? Как далеко этот некто может и готов пройти по цепочке? Только перехвативший горло спазм помешал ему прямо сейчас, здесь, в присутствии всех своих замов и прямых подчиненных, руководителей разных служб, опытных, тертых жизнью и службой людей, вслух произнести слова, способные, с одной стороны, резко изменить направление поисков, а с другой — поставить самого себя под удар. Какой и откуда может последовать удар, он не хотел даже сейчас думать. Главное — может. Шевченко сглотнул комок в горле и опустил взгляд на бумаги перед собой. Вид привычных предметов позволил ему прийти в себя и хоть немного сосредоточиться. Нет, не нужно пороть горячку. Нужно быть поспокойнее и похитрее. Официальное расследование он всегда успеет затеять. Вот только остановить его будет сложно. Хотя… И в том, и в другом случае в качестве орудия убийства было использовано огнестрельное оружие. Скорее всего пистолет. Если это один и тот же ствол, то уже сегодня, а в крайнем случае завтра это будет известно. Ведь он сам только что дал зеленую улицу всем экспертизам по этому, сегодняшнему, убийству. В том числе по пулям. Ну и ладно, пускай пока так. Несколько часов у него есть. За это время он успеет кое-что предпринять. А пока… Он слегка прихлопнул по столу, привлекая к себе внимание. — Я думаю, что ни у кого из нас нет сомнений в том, что тут действовал изощренный, особо опасный преступник. Вооруженный преступник! — подчеркнул он, значительно заглядывая в глаза сидевших перед ним людей. Поняли ли они намек? Осознали? — Поэтому считаю… — Шевченко сделал короткую паузу. — Нет, просто приказываю. Соответствующим образом ориентируйте личный состав. Довести это до каждого. Это — под вашу личную ответственность. Мы, как руководители, несем ответ за жизнь каждого нашего сотрудника. Поэтому — особая бдительность. Оружие держать, как говорится, наготове. И еще вот что хочу сказать. Здесь не уместны слова типа «месть». Мы с вами не горцы какие-нибудь. Мы милиционеры. Но безнаказанным это преступление остаться не может. Это не просто наша обязанность. Это наш священный долг. У меня, как и у всех вас, сердце кипит от негодования. Сейчас он фактически объявил охоту. Не говоря этого прямо, он разрешил применение оружия при возможном задержании. Отрицая месть, он призвал своих подчиненных именно к ней. И пообещал индульгенцию тому, кто в этом деле по тем или иным причинам так или иначе переступит зыбкую черту закона или одной из многочисленных инструкций. Все спишется на чувства товарищества, негодования и справедливое желание отомстить за смерть коллеги. Еще несколько минут Шевченко напористо говорил о распоясавшихся молодчиках, о разгуле криминалитета, об ответственности каждого и необходимости решительных мер. Не то чтобы он любил длинные речи. В повседневном общении с подчиненными он предпочитал рубленый командный стиль, в соответствии с обстоятельствами разбавленный отеческими, одобрительными или обличающими интонациями. Но сейчас особый случай. Шевченко был в замешательстве. Он выбирал стратегию своего поведения на ближайшее время. И ни за что не хотел показать свои истинные чувства. И потому счел за лучшее скрыть свое смятение за штампованными фразами, взятыми из праздничных докладов, из статей и еженедельных обзорных материалов, каждый понедельник ложившихся на его стол. Когда участники совещания разошлись, он вытер носовым платком вспотевший лоб. И чего он так волнуется? Ведь здесь и сейчас ему ничего не угрожает. Шевченко посмотрел на часы. Сколько у него есть времени? По крайней мере, весь сегодняшний день. Ну уж часов пять-шесть точно. Море времени для того, кто умеет им распоряжаться. Он пододвинул к себе телефонный аппарат, как придвинулся бы к уху человека, которому хотел что-то сообщить по секрету, и набрал номер дежурного по СОБРу. — Шевченко говорит. Пришлите ко мне Кастерина. Да, в управление. Срочно. Выслушал привычное «есть» и положил трубку. Так, теперь можно подумать. Самый главный вопрос: кто? Исходить нужно из того, что, если он прав и все это связано с Самсоновым-старшим, речь идет о мести. Значит, кто-то из его близких друзей или родственников. Круг их не может быть слишком широким. Во-первых, это Олег. Тот сейчас обижен на весь свет и вполне может пойти на этот шаг. Его разработку он поручит Кастерину. Во-вторых, бывшие сослуживцы погибшего Самсонова. Действующие сейчас или недавно уволившиеся из органов. Они имеют или, в скобках, имели возможность провести свою разработку, а теперь решили отомстить за товарища. Или еще один вариант, третий. Комбинированный. Сослуживцы Самсонова-старшего поделились своими наработками и выводами с младшим, находящимся сейчас в подходящем морально-психологическом состоянии, и тот начал сводить счеты. Шевченко с силой провел рукой по лицу. Нет, он слишком мудрит. Верные товарищи, тайные мстители. Это все романтические бредни. Уж он-то хорошо знает, что кабинетные работники, даже носящие милицейскую форму, предпочитают другие методы работы. Пистолетная стрельба и угоны машин требуют совсем иных личных качеств и иной подготовки. Такой стиль, если говорить о милицейских, больше подходит собровцам или молодым операм, привыкшим действовать самостоятельно, резко и без оглядки на начальство. Они и на курок могут при случае нажать. Но даже для таких два трупа подряд многовато. Допросить хорошенько, припугнуть, даже бока намять — это понятно. А выстрелить… На это способен не каждый. Для этого нужно кое-что в себе перешагнуть. В обыденной жизни, в повседневности, это сделать сложно. Почти невозможно. Вот Олег Самсонов, прошедший Чечню и плен, это сделать мог бы. Крови повидал и проливать ее не боится. А в отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков таких резких нет. Уже нет. Он сам об этом позаботился. Самсонов-старший был последним, кто не хотел и не умел понимать намеков. Вот и допрыгался. Итак, Самсонов. Но, сделал он себе пометку в памяти, нужно будет запросить в кадрах личные дела на всех, кто работал со старшим, и внимательно с ними познакомиться. И лучше это не откладывать в долгий ящик, а сделать это прямо сегодня вечером. Когда в кабинет вошел Кастерин, он уже принял решение. От этого стало легче на душе, и он смотрел на вошедшего с затаенным интересом, прикидывая, а сможет ли этот вот так же нажать на курок. Подловат, не слишком умен да и трусоват, пожалуй. Но при необходимости или если на него хорошенько надавить — сможет. И этот вывод Шевченко устроил. — Слышал, что сегодня гаишника застрелили? — спросил он, после того как Кастерин плотно закрыл обшитую дерматином дверь. — Да. Что-то говорили про это. Я как раз выходил. А что случилось? — Как раз это и случилось. Фамилия Поярков тебе что-то говорит? — Поя… Так это его? — округлил глаза Кастерин. — Жалко. Хороший мужик. Был, — добавил он, делая поправку на свершившийся факт. При этом постарался изобразить скорбно-сочувствующее выражение лица, но получилось не слишком убедительно. Видно было, что чужую смерть он не очень переживал. Вроде даже с юмором к этому отнесся, с облегчением. То есть не совсем чтобы с юмором, а так, с легким юморком. Вроде как будто хотел сказать, что отмучился раб Божий, а на самом деле просто получил то, что давно заслуживал. Шевченко внимательно заглянул ему в глаза. Он подумал, а уж не сам ли Кастерин к этому руку приложил. Убрал бывшего подельника, чтобы в дальнейшем спать спокойно. А что, разумный ход. Да нет, не похоже. Да и трусоват для такого. Но мысль такая у него, похоже, появлялась. Не зря он скорее обрадовался, чем огорчился. — Зря веселишься, — резко сказал Шевченко, стараясь перевести разговор в деловое русло. — А я и не веселюсь. — Как будто я не вижу. Какие мысли по этому поводу? — Да никаких пока, — развел руками Кастерин, усаживаясь и вольно кладя локти на стол. Он не очень-то испытывал страх перед начальством. — Я же ничего толком не знаю. — А ты подумай. — Шевченко понизил голос. — Сначала слесаря из автосервиса завалили. Потом этого. Ну? Появились соображения? Судя по лицу Кастерина, соображения у него появились. Во всяком случае, беспечность пропала и началась работа мысли. Ну, слава Богу! Не совсем дурак. Ему хватило одного намека, чтобы мозги развернулись в правильном направлении. — Вы думаете, что тут есть связь? — спросил он заметно севшим голосом.