— Верю! Верю. Потому как… — Он пролистнул тоненькую папочку, в которой уже несколько часов копилось дело старшего, лейтенанта Самсонова. — Нет, не здесь. Он достал из сейфа, находящегося за собой, конторского, с одним замком, который точнее было бы назвать несгораемым ящиком, какие есть в каждом милицейском кабинете, другую папку — потолще, со шнурковыми завязками и сильно потрепанную. Основательно, неторопливо положил ее перед собой, запер сейф, убрал ключ в карман кителя, развязал шнурки и начал неторопливо перелистывать сцепленные разноцветными скрепками пачки бумаг. Олегу было хорошо видно, что углы и края многих из них засалились и загнулись. Видать, капитан частенько их листал. Наверное, наизусть уже знает. — Ага… Вот… — Капитан вчитался в рукописный текст перед собой, потом положил на него пятерню с коротко, до мяса состриженными ногтями. — Ну что? Надо правду говорить. — Какую? — устало спросил Олег. Ему снова хотелось есть, хотя по приезде на базу под Гудермесом его усиленно покормили и даже сто грамм налили. Потом он смог минут сорок поспать в солдатской палатке и после этого, в общем, чувствовал себя неплохо. Сейчас, после трехчасового разговора, который больше напоминал допрос, он устал и снова хотел есть. Мысли о еде, говоря по правде, его вообще не оставляли. — Тебе лучше знать. Вот, — капитан прихлопнул ладонью по бумагам. — Мы имеем сведения о добровольном, так сказать, инициированном переходе к боевикам. — Да вы что?! — взвился Олег. — Это вы что? Я, получается, сам?.. — Он задохнулся. — Сам сдался?! — Не ори, Самсонов. Не ори. — Ничего себе "не ори"!! — Вот именно. А сдался или на другую сторону перешел… — Как это "на другую сторону"? — А так, — снова утыкаясь в бумаги, без выражения проговорил капитан. — Как уходят? За деньгами. Или со страху. Неожиданно Олег успокоился. Он вдруг понял, что капитан просто играет у него на нервах и элементарно провоцирует, заставляя таким образом нервничать и говорить больше, чем ему хочется или необходимо. Едва поняв эту тактику, Олег взял себя в руки и сосредоточился. — У нас таких не было, — проговорил он и посмотрел на листок с каким-то графиком, закрепленный на стойке, подпирающей купол палатки, в которой они сидели. Часть ее была отгорожена брезентовым пологом. Там, за занавеской, было, наверное, спальное место капитана. С улицы доносилось гудение дизель-генератора, вырабатывающего электричество, кто-то ходил мимо, громко топая по проложенным вдоль ряда палаток доскам и отчего-то тихо при этом разговаривая. Вокруг шла почти мирная жизнь военного лагеря, и Олег с жадностью ловил эти звуки, мечтая как можно скорее в нее влиться. Походить среди своих, потрепаться ни о чем и в то же время об очень важном, мужском, и при этом не следить за каждым своим и чужим словом, за каждым жестом и случайной переменой настроения, как он исподлобья наблюдал за Мамедом, бывшим своим хозяином. Или вот как теперь, с капитаном. — Ну было ли, не было… — бормотал в свои бумаги капитан, не увидев перемены в поведении Самсонова. — Это мы еще посмотрим. А откуда, ты говоришь, эта форма? — С мертвого чеченца снял. Со своего бывшего хозяина. — С хозяина? У тебя и хозяин был? — А как же? У каждого раба есть хозяин. И у меня был. — Раба-а! — передразнил дознаватель, но не очень, впрочем, уверенно. Скорее по инерции, чтобы оставить за собой последнее слово. Но разговор повел про другое. — Давай-ка мы еще раз вернемся к тому, как ты попал, — он пожевал губами, как будто у него на зубах что-то прилипло, — в плен. — Рассказывал же уже. — Рассказывал. А теперь под протокол. — Пожалуйста, — без раздражения согласился Олег. Даже добродушно. Так что капитан оторвался от бумаг и бросил на него короткий заинтересованный взгляд. Даже сейчас, вспоминая тот январский день, он не мог отделаться от ощущения какой-то нереальности произошедшего и все искал, где и какую он тогда совершил ошибку. С утра они выехали на зачистку села. Выехали затемно. Впереди бээмпэшка, следом — они, пятьдесят один человек сводного отряда московского СОБРа, в котором была и их группа областников из двадцати человек, на трех тентованных КАМАЗах. Доехали без происшествий, то есть никто их не обстрелял и мину на дороге не поставил, хотя больше всего боялись именно этого и все время, пока ехали, не выпускали из рук оружие, готовые в любую минуту пулей вылететь из кузова. Как раз за неделю до этого под Моздоком "чехи" расшлепали такую же колонну. Шедший впереди БТР подорвался на фугасе, а по машинам открыли ураганный огонь из пулеметов и автоматов. В результате двадцать четыре трупа и много раненых. Случай много обсуждали, для его проверки даже приезжала комиссия из Москвы, и вроде было решено разрешать выезд колонн только при условии, что их будут прикрывать сверху вертолеты, а спереди и сзади не меньше двух "броней". У них поддержки с воздуха не было. Для летчиков было еще темно, но, кажется, они обещали подтянуться попозже, когда рассветет. Как им объявил на построении перед отправкой командир группы майор Урицын, у командования есть сведения, что в селении, куда они отправляются, прячется известный полевой командир и его нужно обязательно взять. Кроме него самого, там могут быть и его боевики, так что действовать нужно аккуратно, поодиночке не ходить, постоянно друг друга страховать, оружие с предохранителей снять и "держаться опасно". Когда подъехали к селению, все немного повеселели. Самое страшное — дорога, а в населенном пункте уже не так. После того как командующий несколько раз во всеуслышание объявил, что если из села или отдельного дома будут стрелять, то по нему будет открыт огонь на поражение, серьезные инциденты при зачистках прекратились, хотя все равно почти каждый день приходили сообщения о стрельбе. Но тогда уже не церемонились и стреляли не то что по дому, а по всему району, откуда велась стрельба. И не из автоматов-пулеметов, а калибрами посерьезнее. Бывало, что для подобных акций привлекалась и авиация. Короче говоря, жители старались не допускать фактов проявления откровенного негостеприимства. В дороге бывали и нелепые случайности, когда свои начинали стрелять друг в друга. Но в тот раз ничего, обошлось. В каждом кузове было по рации, но во время движения в эфир не выходили. Считалось, что у боевиков есть технические возможности засечь координаты и, самое главное, содержание переговоров. Объявив режим радиомолчания, командир рассчитывал на внезапность. Село блокировали быстро, как на учениях. На большой скорости подлетели к крайним домам, две машины остановились, и из них горохом посыпались бойцы, разворачиваясь в боевое охранение, а БМП и еще один КАМАЗ бешено пронеслись по главной улице, давя на психику, и заперли поселок с другой стороны. Олег был в том, первом КАМАЗе. Через борт машины он с любопытством смотрел на улицу и видел, что война не обошла ее стороной. Разрушенные снарядами крыши, поврежденные или совсем разваленные дома, сгоревшие постройки и ржавые остовы автомобилей, плохо засыпанные воронки на дороге, на заборах следы от пуль и черные пороховые отметины. Бои тут были приличные, но уже давно, может быть, осенью или даже летом. И, как следствие, здесь не стоило рассчитывать на беззаботное радушие хозяев, многие из которых не только лишились имущества, но и потеряли во время обстрелов родных и близких. Передвигались четверками. Двое заходят в дом, двое страхуют с улицы. Как Олег и ожидал, встречали их без радости. Люди хмурые, говорят короткими резкими фразами. Паспорта и справки у всех при себе, даже по дому ходят с документами в кармане. Мужчин мало, в основном женщины, старики и дети, а те, кто есть, стараются отмолчаться. Многие женщины жаловались на нехватку продуктов и денег, но было видно, что говорят это больше по инерции, хорошо понимая, что собровцы такие проблемы решить не могут. Говорили, выплескивая эмоции, накопившиеся обиды, и для того отчасти, чтобы заговорить, отвести глаза от своих мужчин, к которым, естественно, было больше всего вопросов и интереса. Первые два десятка домов, стоящих ближе к окраинам, прошли без больших проблем. А потом началась полоса развалин. Видно, артиллеристы садили в одну точку. Может, тут было скопление боевиков, может, чей-то особенный дом, а может, случайно получилось. Жителей тут почти не было. Только несколько стариков ютились в сараях да в уцелевших после обстрела обломках домов, но все равно обходить приходилось все, высматривая в каждом дворе людей, а заодно и мины-растяжки, которые любят оставлять в таких местах боевики. В общем, не расслабишься. Олег шел в паре с Володей Кастериным. Большими друзьями они не были, дома у них были разные компании, но в боевых условиях каждый свой становится роднее брата, в спину не выстрелит и в случае чего прикроет. Они обходили развалины большого дома. Скорее всего, тут жил какой-то местный богатей. Дорогой импортный кафель на полуразобранном полу, в углах остатки красивой мебели и россыпь битого стекла. В одной из комнат мокрый от стаявшего снега, нападавшего через развороченную крышу, разбитый телевизор в метр или больше диагональю экрана. Красивые, шелковистые на вид обои. Много зеркал, правда, все разбиты. Не бедный дом. И видно, что сюда давно никто не заходил. Наносы снега под выбитыми окнами и проломами не потревожены, только цепочка собачьих следов. Когда они осмотрели первый этаж, пошли на второй. Тоже пусто и еще больше снега. Собственно, с самого начала было ясно, что там никого нет. Спустились и для очистки совести решили заглянуть в подвал. Там, бывало, прятались боевики. Крикнули туда сначала — тишина. Кастерин, недолго думая, кинул гранату. Когда горький дым рассеялся, спустились посмотреть. Тоже чисто. Поднялись наверх и сели покурить. Володька вытащил из темного угла шикарное кресло с порванной шелковой обивкой и одной отстреленной ножкой, вместо которой поставил стопку кирпичей, и на нем не без удобства расположился. Олег сел на корточки сбоку от оконного проема и по большей части смотрел на улицу. Один из сотен тысяч перекуров, произошедших в этот день в Чечне, прошел без осложнений и запоминающихся событий, если не считать того, что с улицы стал звать Максим — один из двоих, страховавших их на улице. Олег вскочил и вышел из дома первым, Володька следом. Потом они прошли еще несколько десятков домов и развалин. Задержали одного чеченца — молодого парня, у которого кожа на плечах оказалась стерта — не то от автоматного ремня, не то, как он сам утверждал, от лямок рюкзака, с которым он якобы ходил в соседнее село к родственникам за продуктами. Может быть, и то и другое одновременно. Спускаясь с очередного крыльца, Володька подвернул ногу и к месту сбора группы шел, уже сильно хромая, опираясь на плечо Олега. В общем, зачистка почти ничего не дала. Боевиков не нашли, если не считать того молодого чеченца и еще одного хмурого типа с подозрительными документами, но с ними разбираться другим. Оружия тоже не нашли, как и мин в любом варианте исполнения. Селение выглядело скорее мирным. И тут выяснилось, что одной зачисткой дело не кончится. После обеда должно приехать какое-то начальство — выступать, обещать и немножко грозить, то есть утверждать власть. Поэтому нужно обеспечить безопасность. То есть охранять подступы к селению, контролировать улицы и так далее. Командир распределил, кому куда идти, и тут Кастерин, которому уже наложили тугую повязку на лодыжку, обнаружил, что у него пропал бумажник, в котором, кроме денег, были все его документы. Поискали вокруг машин, там, сям — нету. Засомневались, а были ли они у него с собой вообще, может, на базе остались, но Володька утверждал, что были точно и выглядел при этом совершенно расстроенным. И тут Олег вспомнил, как он сидел в разлапистом кресле с кривыми ножками, как в подвал лазил и пообещал вернуться в тот дом и поискать. Для этого специально напросился в состав патруля, который контролировал территорию рядом с тем домом. И по дороге завернул в знакомые развалины, пообещав через пару минут догнать товарищей. В доме он начал осмотр с того самого кресла. Когда он вошел в комнату, ему показалось, что кресло стоит несколько иначе, чем раньше. Но вполне могло быть и так, что это Володька его сдвинул при выходе — он же позже выходил. Тут бумажника не было. И Олег зажег зажигалку и полез в подвал. А дальше — искры из глаз и провал в памяти. А потом плен. — Ну вот, — с отеческой укоризной сказал капитан, когда казенными скупыми фразами записал рассказ. — Свидетелей, значит, нет. — Ну почему нет, — как можно рассудительней сказал Олег. — Свидетелей полно. Целый отряд. Вы позвоните им, — он показал на эбонитовую коробку полевого телефона на краю стола. — Не могу. Уехал домой московский отряд. Закончилась у них командировка и проводили как положено, с музыкой. Это было как удар под дых. С самого начала дознания Олег держал это как козырной туз в рукаве. А шлепнул его об стол — оказалась рваная шестерка. И еще то, как капитан сказал это "с музыкой". Вроде как им почет и уважение, а тебе, голубь, извини, что заслужил. Пока же ты изменник, хотя и не доказанный. — Ну чего еще хочешь добавить? — Ничего. — Где был все это время? — В горах. — Так и запишем… Что делал там? — Работал! — рявкнул Олег так, что капитан отшатнулся. — Землю копал. Укрепления им строил! В гробу лежал! Достаточно? — Достаточно, — проговорил оскорбленный дознаватель, собрал бумаги и сунул Олегу протокол. — На, прочитай и распишись. Тот бегло просмотрел кургузый текст и косо расписался под ним. — Что дальше? — Дальше? — капитан отвернулся от него, запирая бумаги в сейф. — Сейчас отведу тебя во вторую роту. Поспишь, отдохнешь до утра. А завтра видно будет. Утром его под конвоем прапорщика-контрактника и сержанта отправили на попутке в составе усиленной колонны на аэродром. Сопровождающие были заметно довольны. Перспектива вырваться из части в тыл создавала простор для воображения, и, вообще, у них было почти отпускное настроение. Глядя на них, Олег испытывал глухое раздражение. У этих впереди все было ясно и хорошо, а у него — сплошной туман и предчувствие больших неприятностей. Утром капитан, от которого уже — или еще? — пахло перегаром, проговорился, что дальше с ним будут разбираться в Москве. С угрозой так проговорил, с нехорошим намеком, и это совсем не добавило радости. Капитан, конечно, гад и трус, глушащий свои страхи дешевой здешней водкой. Но, с другой стороны, ему, военному следователю, как и любому другому, нужны факты, а факты на сегодняшний день такие, что не в пользу Олега. Но ничего-ничего. В Москве, недалеко от своих, он сумеет доказать, что он не верблюд, то есть не дезертир и не предатель. Большую часть прошедшей ночи он не спал и думал, как вывернуться из ситуации, в которой оказался. Он достаточно прослужил в МВД, для того чтобы знать, как сложно избавиться от предъявленного обвинения — любого. Для того чтобы оправдаться, нужно приложить много сил и подобрать убедительную аргументацию. А какие у него аргументы? Поверьте, дяденьки, честному слову? Чепуха! Ему нужны свидетели. Такие, которым поверили бы сразу и безоговорочно. Командир группы, Володька Кастерин, ребята из отряда. И он вспоминал, вспоминал и выстраивал фамилии и должности людей, которые его знали и могли подтвердить его невиновность, засвидетельствовать его благонадежность или, в крайнем случае, поручиться за него. Как выяснилось на аэродроме, капитан решил проводить Олега до трапа. А не поехал с ним на машине просто потому, что воспользовался какими-то своими возможностями и долетел на вертолете, сэкономив себе время и нервы; как бы там ни было, а вертолеты сбивали реже, чем обстреливали колонны. Да и образовавшийся запас времени он не потратил даром. Теперь от следователя пахло коньяком и был он деловито возбужден и энергичен. Прапорщик то ли знал о предстоящей встрече, то ли догадывался, но при виде капитана не удивился и почти по уставу доложил, что сопровождение конвоируемого произведено без происшествий. Прапорщик держался достаточно вольно и, строго говоря, разболтанно, небрежно приветствуя даже старших офицеров, которых здесь, в районе аэродрома, было заметно больше. По отдельным его репликам Олег понял, что он не в первый раз на войне и, как тот сам сказал сержанту, толк в этой жизни знает. Капитан оставил их ждать около вагончика и куда-то убежал, пообещав скоро вернуться. Олег успел два раза покурить, пользуясь щедростью сержанта, который явно его побаивался и часто и без причины лапал свой автомат, когда его окликнули. — Самсон! Он обернулся и увидел Леху, чуть больше суток назад подарившего ему свой замечательный нож. — Здорово! — сказал Олег, обрадовавшись ему как подарку. За последнее время это было не только первое знакомое лицо, но и человек, относящийся к нему как к своему, без подозрений и намекающих вопросов. — Ты чего тут? — спросил Леха, игнорируя конвоиров. Сейчас он был одет иначе чем в горах. С погонами старшего лейтенанта, в полевой офицерской форме, перепоясанной портупеей. Посмотришь на такого — обычный салага-офицер. А видимая его бесшабашность — от неискушенной молодости и природной резвости, которая проходит с годами, когда укатывают сивку крутые горки. — Вот, — развел Олег руками. — Арестовали. Молоденький сержант-конвоир передвинул автомат на груди, как бы демонстрируя готовность защитить вверенный ему объект. — Да? — спросил Леха и мазнул по прапорщику презрительным взглядом. — И за что же? Водки перепил на радостях? Или в морду кому дал? — За измену, говорят. — Это кто говорит? — зло спросил Леха и уперся взглядом в переносицу прапорщика, который на глазах терял свою развязность. — Ты? Было в Лехе что-то такое, что заставляло людей относиться к нему серьезно, даже со страхом. Сейчас он пер на конвоира, как танк, и впечатление было такое, что сейчас, сию минуту, он разорвет прапора на куски и швырнет их собакам, которые увивались около стоящей неподалеку палатки с фанерной табличкой "Офицерская столовая". — Вон… Товарищ капитан идет, — нашелся прапорщик, показывая глазами на идущего к ним следователя. Издалека было видно, что тот изрядно навеселе. Леха повернулся и внимательно смотрел, как тот идет к ним, держа в руке явно тяжелый кейс. — Разрешите обратиться? — спросил он с издевательской интонацией, когда капитан подошел ближе. — Да, слушаю, — разрешил тот, не чувствуя подвоха. При этом он вскользь посмотрел на часы, намекая на свою занятость. — Позвольте узнать, почему он арестован. — А вы кто такой? — налился кровью капитан, как будто в его голову экстренно подкачали жидкости. — Удостоверение показать? — серьезно спросил Леха. — Или повторить вопрос? — Он… Да я вас…