— В центре половина улиц затоплена. Вот почему я так опоздала. — Ничего страшного. Все в порядке. — Кстати, доброе утро. — Да, доброе утро. — Ну, как вчера? Ты собирался испробовать новый метод Евы Брайер. Что получилось? Тай без колебаний просила меня поделиться самой сокровенной информацией. Раньше я бы рассказал ей всё, но сейчас у меня не было такого желания. — Все прошло замечательно. — И это все, что ты хочешь мне рассказать? Замечательно? — Это все, Тай. — А. Ну хорошо. Я понял, что она колеблется, пытаясь понять, почему я веду себя столь отчужденно. Тай неуверенно шагнула в кабинет, словно решая, подойти ли ко мне. Заговорить. Прикоснуться к плечу. Сказать, что, если мне что-нибудь потребуется, она здесь, рядом. Если мне будет одиноко, я могу сегодня вечером заглянуть к ней, а там как знать, что будет дальше. Но она увидела у меня на лице категорический отказ. Я не смог это скрыть. Глядя на Тай сейчас, я видел, как оживают все мои былые ошибки в отношении нее. Я знал, каково спать с ней, лежать в одной кровати. Я даже повидал мир, где мы с ней были мужем и женой, и это был еще один неправильный выбор. Тай ни о чем этом не подозревала, но для меня все было реальностью, и я не мог это вынести. — Нам нужно обсудить свадьбу Ситонов, — сказала Тай, и ее голос стал холодным. — Давай попозже, хорошо? Мне нужно ненадолго отлучиться. — Ладно, как скажешь. Я отвернулся к окну, обрывая наш разговор. Какое-то время у меня за спиной стояла тишина, затем я услышал шаги Тай, направляющейся к двери. Она окликнула меня с порога: — Найди меня. Я по-прежнему здесь. Я резко обернулся: — Что ты сказала? Тай обернулась, уже в коридоре: — Я сказала, когда вернешься, найди меня. Я буду здесь. — Конечно. Найду. Недоуменно посмотрев на меня, она ушла. Я не стал терять ни минуты. Мне не терпелось поскорее уйти отсюда. Погасив в кабинете свет, я закрыл дверь. Плащ и зонт лежали в машине в гараже, но я решил не ходить за ними. Я спустился прямиком в фойе, не обращая внимания на тех, кто пытался со мной заговорить. Мне необходимо было выйти на улицу. Мне были нужны кислород, свет, открытое пространство. Я задыхался, словно застрял под водой. Ко мне на грудь уселся тяжелый зверь, придавливая меня. Тай сказала правду про погоду. Улицы были затоплены. По Мичиган-авеню струился поток воды глубиной шесть дюймов. Машины и автобусы рассекали лужи, поднимая фонтаны брызг. Промокшая насквозь одежда липла к телу, волосы приклеились к черепу. Мне приходилось щуриться, поскольку ветер швырял струи дождя мне в лицо. Хоть на дворе стояло лето, ливень казался ледяным. Я направился в парк, который оказался в полном моем распоряжении, поскольку все люди укрылись под крышей. Что я здесь делал? Куда я направлялся? Я этого не знал. Я дошел до скамейки у фонтана, где встречался с Евой Брайер. Вот только на самом деле ни с какой Евой я здесь не встретился. Только не в этом мире. Я сел на скамейку и подумал: «Скажи слово». Вот что сказала мне Ева, когда мы сидели здесь. «Скажи слово». Я произнес его вслух, громко, перекрывая грозу, словно по-прежнему был заперт в своем сознании, матрешка внутри матрешки внутри матрешки. — Бесконечность! Я затаил дыхание, надеясь, что мой мир преобразится, однако дождливый чикагский день продолжался как ни в чем не бывало. Что бы ни случилось со мной, все это закончилось, и возврата назад не было. Почему я не мог признать то, что это конец пути? Почему продолжал искать что-то еще? Я сидел в парке, одинокий человек, безраздельный хозяин города. Своего города. Взглянув на часы, я мысленно выругался: «Эдгар!» Он ждал меня. Грозы, смерчи и ураганы не могли помешать ему в четверг прийти в Институт искусств. Встав со скамейки, я прошел мимо Букингемского фонтана, выбрасывающего воду в воздух, несмотря на потоки воды, низвергающиеся на него с неба. Я шлепал по брусчатке, глядя на небоскребы, которые появлялись сквозь прорехи в тучах и тотчас же снова исчезали. Вокруг были клумбы, беседки, залитые дождем. Добравшись до музея, я быстро взбежал по ступеням мимо каменных львов. В фойе толпились туристы, укрывшиеся от дождя. Запах промокшей одежды ударил мне в нос подобно тошнотворному зловонию реки. Я поднялся по главной лестнице на последний этаж и протиснулся сквозь толпу посетителей. Проходя мимо «Воскресного дня на острове Гранд-Жатт», я поймал себя на том, что высматриваю Дилана Морана в кожаной куртке. Я ожидал увидеть его лицо — свое лицо, устремившее на меня ледяной голубой взгляд. Я ждал, что все лица вокруг меня превратятся в мое лицо, словно я снова очутился в портале. Но нет — это был обыкновенный день в музее. Я нашел Эдгара в том крыле, где и обычно. Дед был в плаще и фетровой шляпе, насчитывающей уже не один десяток лет. Со спины он немного напоминал загадочного мужчину с «Полуночников», чье лицо не видно зрителям. Лавируя в толпе, я приблизился к нему, и он бросил на меня нетерпеливый взгляд. — Ты опоздал, — сказал Эдгар, и его дыхание обдало меня запахом табачного дыма. — Знаю. — Я тащился сюда через полгорода, блин. А тебе сколько идти — четыре квартала? Автобуса пришлось ждать бесконечно долго, улицы затоплены. Ноги у меня промокли насквозь. — Извини, Эдгар. У меня сегодня выдался плохой день. — Ну, попробуй доживи до девяноста четырех лет, и тогда скажешь мне, что такое плохой день. У меня не было желания с ним спорить. Несмотря на все наши стычки на протяжении многих лет, я был многим обязан деду — тем, что он впустил меня в свою жизнь, предоставил кров и стол, терпел от меня всякое дерьмо, пока я был озлобленным подростком, а не выставил меня на улицу. Эдгар играл теми картами, какие были у него на руках, и да, он жаловался на то, что ему не повезло с раскладом, до тех пор, пока я уже не мог это слушать. Я все равно его любил. И слишком мало говорил ему это. — Почему ты сегодня не рассказываешь мне свою историю? — спросил я, кладя руку ему на костлявое плечо. — Тебе от этого станет лучше. — Какую еще историю? — Про «Полуночников». — О чем это ты, Дилан? — нетерпеливо посмотрел на меня Эдгар. — Ну как же, про того человека, которого ты в детстве спас на Стейт-стрит. Дед раздраженно цокнул языком: — Спас? Когда я был маленьким, у меня на глазах грузовик раздавил человека в лепешку! — Что? — Прямо передо мной. Мне до сих пор это снится в кошмарных снах. Отвернувшись от Эдгара, я впервые посмотрел на стену музея. И только тут до меня дошло, что «Полуночников» на ней нет. Предположив, что мы не в том зале, я удивленно сделал пару шагов, но, окинув взглядом галерею, понял, что мы на нашем обычном месте. Все остальные картины висели там, где и должны были висеть. Но «Полуночников» не было. — Где она? — спросил я, обращаясь не столько к Эдгару, сколько к себе самому. — Где кто? — «Полуночники». — Что? — Ее здесь нет. «Полуночников» здесь нет. — Я указал на стену, где теперь висело полотно «Уличный джаз в Гарлеме» кисти Арчибальда Мотли[25]. — Эта картина висит здесь, сколько я себя помню, — пожал плечами Эдгар. — Нет, тут что-то не так, — покачал головой я. Я обвел взглядом галерею и увидел в противоположном конце экскурсовода. — А где «Полуночники»? — подойдя к ней, спросил я. — «Полуночники»? — вежливо улыбнулась та. — Вы имеете в виду картину Эдварда Хоппера? — Да, где она? — Точно не знаю, сэр. Наверное, в галерее «Уитни» или в нью-йоркском Музее современного искусства. — Ее увезли на выставку? — Право, не знаю. — Но она должна быть здесь, — настаивал я. — Вот на этой стене. — У нас, в Институте искусств? — удивилась экскурсовод. — Нет, сожалею, вы ошибаетесь. Должно быть, вы спутали ее с какой-то другой картиной. «Полуночники» у нас никогда не выставлялись.