— Надо отвезти его в госпиталь, — вдруг охрипшим голосом сказал Флауэрс. — В такой грязи вы могли занести инфекцию. — Я вымыла руки кипяченой водой, а потом спиртом, — возразила она. — Прокалила нож в пламени лампы и пластырь тоже подержала над пламенем. На пальцах у нее он заметил волдыри. — Я еще раз говорю: вам просто повезло, — холодно сказал он. — Но в следующий раз кто-нибудь обязательно помрет. Когда она повернула лицо на его голос, движение это показалось ему необычайно привлекательным. — Послушать вас, так я должна была хладнокровно ждать его смерти! Флауэрс не ответил, он снял контакты с тела больного и вместе с аппаратурой уложил в сумку. — Вы подержите сумку, чтобы осветить мне дорогу, пока я отведу его к машине? — Ему нельзя в больницу. У него не оплачен контракт. — Что? Так он неплательщик?! — от гнева голос его сорвался на крик. — А если бы вы умирали в одиночестве? Неужели бы вы думали прежде всего о юридических крючках? Это сейчас он живет в этой дыре, а когда-то у него было все. Контракт разорил его, отобрал у него дом, состояние, все, чем он жил. И вот он заболел, и что преступного в том, что он в отчаянии обратился к старой вере, как католик на смертном одре взывает к священнику? От такого сравнения Флауэрс поежился. — Все это очень мило и трогательно, но за то время, пока я незаконно его обслуживал, мог умереть кто-то другой, а он отобрал у него последнюю надежду. Те, кто платит, не должны страдать по вине неплательщиков. Для того и существуют законы, причем достаточно суровые. Если он не способен платить, то по закону я обязан сдать его… С неожиданной для ее комплекции силой девушка оттащила Флауэрса и встала между ним и кроватью. — Вы же знаете, что они убьют его. В ваших банках и без него достаточно крови и органов. Я не отдам его! — Вы ошибаетесь, их всегда не хватает, — возразил он. — Да и исследовательскую работу нужно же на чем-то производить… — Пытаясь отодвинуть ее, он положил руку ей на плечо. Под тонким платьем он ощутил мягкое тепло ее тела. — Вы, конечно, из антививисекторов? — Неважно. Просто я прошу вас за человека, который мне очень дорог. Отчего вы так жестоки? Это остановило Флауэрса. Он понял, что больше не будет бороться за тело этого неплательщика. Он убрал руку с плеча девушки. — Черт с вами… — пробормотал он, не поднимая глаз, взял свою черную сумку, щелкнул замком и молча направился к двери. — Постойте! — воскликнула девушка. Он остановился, повернулся к ней и ждал, пока она слепо шла к нему. Но вот ее рука коснулась его плаща. — Простите. Я бы хотела отблагодарить вас, — ласково сказала она. — Я ошибалась, когда думала, что все медики безжалостны. Его обдало холодом. С трудом подавил он вспышку гнева. — Не обольщайтесь. Мой долг доложить о вас, и я это сделаю. Рука девушки упала — она явно сожалела о своей ошибке или о человеческой природе. — Что ж, выполняйте свой долг… Она прошла мимо Флауэрса — у него опять забилось в груди, — открыла дверь и повернулась к нему, прислонившись спиной к двери. В слепых глазах ее читались грусть и мольба. — Почему вы стараетесь казаться более суровым, чем есть на самом деле? Флауэрс остановился. Нет, он вовсе не был суров. Он даже обиделся, что кто-то может считать медиков жестокими. Наверно, думают, что человеческая драма и боль не трогают тех, кто каждый день сталкивается со страданиями и смертью. Неуверенно девушка сказала: — Внизу живет старик. Ему плохо. Может, вы осмотрите и его? — Исключено! Я и так уже нарушил закон, — резко ответил он. Она вздрогнула, как от удара. — Простите… Провожая Флауэрса, она взяла его за руку. Ладонь ее была мягкой и теплой. На лестничной площадке послышался скрип открываемой двери. Флауэрс вырвал руку, сунул ее в карман и схватился за рукоять пистолета. — Это ты, Лия? — послышался слабый девичий голос. — Я ждала тебя. Позволь мне немного подержать твою руку. Этой ночью я боялась умереть. — Успокойся, милая, все хорошо, — протянув руку, сказала Лия. — Не думай о плохом. Ты поправишься. В темном провале двери смутно обозначилось бледное лицо. Флауэрс включил фонарь. Прикрыв глаза рукой, девушка отпрянула. Тело ее под залатанным ночным халатом казалось кучей костей, обтянутых кожей. Восковое лицо с лихорадочными пятнами на щеках многое успело рассказать Флауэрсу к тому моменту, когда он погасил фонарь. Туберкулез! Он даже не предполагал, что такое возможно сейчас. — Наверху лежит Фил. Посиди пока с ним, — сказала ей Лия. — У него был удар, но сейчас ему лучше. Иди, он ждет тебя. — Хорошо, Лия, — ответила девушка. Голос ее удивительно окреп, в нем появилась уверенность. Видимо, забота о других и вправду заставляет забывать о собственных болезнях. — У нее же туберкулез! — в голосе Флауэрса слышалось искреннее изумление. — Почему она не лечится? Он же давно не проблема. Почему все эти люди сами себя убивают? Лия снова взяла его за руку. — Вы и сами могли бы догадаться. Так не приходится платить. — Выходит, умереть дешевле, да? — спросил пораженный Флауэрс. — Дурацкая экономия! — Единственная, которую они могут себе позволить. Вы сделали лечение слишком дорогим, а здоровье — недоступной роскошью для многих. В руках этой девушки никогда не было разом более пятидесяти долларов. Ей и ста лет не хватило бы, чтобы накопить сумму, достаточную для лечения, а ей еще нужно на что-то кормить детей. И это не говоря о том, что для лечения необходимо несколько месяцев, а она даже на день не может уйти с работы. — А для чего же тогда существуют клинические контракты? — раздраженно спросил Флауэрс. — Вам лучше знать, что они не охватывают лечение, необходимое ей, — грустно ответила Лия. — Спокойной ночи, медик, — попрощалась она и исчезла за дверью. «Как же лечить, если у людей нет денег? И кого, нищих или процветающих? Тех, кто растрачивает, или тех, кто всю жизнь платит налоги на процветание медицины? И какой смысл в ее прогрессе, если все больше людей не способны платить за лечение?» Неожиданный треск прервал его раздумье. Фанерная перегородка вдруг раздвинулась, и перед ним открылась комната, в которой стоял шезлонг — «модерн» двадцатого века. В нем неподвижно сидел человек. Флауэрсу еще не приходилось видеть такого старого человека. Удивительно, если учесть, что гериатрия — ведущая специальность Медицинского центра. Дряблое лицо обрамляли белоснежные волосы. Возле шезлонга на коленях стояла Лия. Она держала костистую руку старика в своих нежных ладонях и прижимала ее к щеке. Глаза ее были закрыты. Так и не перешагнув порога, Флауэрс замер. Лицо старика показалось ему знакомым. Старик поднял веки, словно ожила мумия. В глазах, когда-то голубых, но за годы потускневших, еще сверкала жизнь. Старик улыбнулся. — Заходи, медик, — тихо сказал он. Лия подняла голову, повернулась к Флауэрсу, слепые глаза ее открылись. Она тоже улыбнулась ему, и улыбка ее была подобна солнечному лучу. — Вы вернулись. Вы поможете, да? — спросила Лия. Флауэрс покачал головой, но тут же вспомнил, что она не видит. — Я ничем не могу вам помочь. — Да, мне никто не сможет помочь, — прошептал старик. — Что со мной, медик, ты знаешь и без своих аппаратов. Нет способа починить все тело сразу. Даже если ты сможешь заменить мне сердце на взятое у несчастного неплательщика, останутся пораженные атеросклерозом артерии. Допустим, ты заменишь и их, умудрившись при этом не убить меня, но останется еще больная печень, легкие, истрепанные до дыр, закупоренные железы и наверняка куча карцином[1]. Допустим, ты дашь мне новое тело, молодое и здоровое, но фокус-то в том, что там, глубоко внутри, куда ты не сможешь добраться со своими железяками, я настолько стар, что чинить меня просто поздно… Лия повернула лицо к Флауэрсу, слезы, текшие из ее слепых глаз, потрясли его. — Почему вы не хотите помочь ему? — голос ее дрожал. — Не надо, Лия, — в голосе старика звучала укоризна. — Я запишу вас в картотеку «скорой помощи», — сказал Флауэрс, стараясь выглядеть хладнокровным. — Но это все, что я могу сделать. Лия порывисто прижалась щекой к руке старика. — Расс, я не вынесу этого. Я не могу потерять тебя. — Я давно пережил свое поколение и не стою твоих слез, — с улыбкой сказал Расс. Он обратился к Флауэрсу: — Мне сто двадцать пять лет. Это ужасно много. Он осторожно освободил руку и сложил обе на коленях. Высушенные возрастом, они лежали как чужие, словно никогда и не принадлежали старику.