Уолтер посмотрел на растерянное лицо Элли. Он-то понимал — объяснить все способна одна лишь правда: что его снедало чув­ство вины уже тогда, когда он ждал у автобуса; что даже на об­ратном пути в Нью-Йорк его обуревали безумные видения, как он заманил ее в лес и убил. Он взял с кофейного столика свой стакан и выпил. — Так вот, сегодня вечером я был в полиции, в Филадельфии. Меня видели у автобуса на стоянке. Меня опознали. Завтрашние газеты, вероятно, сообщат об этом. Не думаю, чтобы меня подо­зревали в убийстве. По-прежнему считается, что она с собой покончила. Но если они захотят раздуть историю в газетах — что ж, они это смогут, вот и все. Джон сидел, подложив под шею диванную подушку, и спо­койно слушал, но у Уолтера возникло впечатление, что Джону его история не понравилась, что он начинает сомневаться в ее правдивости. — Кто тебя опознал? — спросила Элли. — Человек по имени Де Врис. Корби... То ли этот человек за­помнил мое странное поведение, когда я носился по ресторану в поисках Клары, то ли Корби и в самом деле меня подозревает и не почел за труд описать мою внешность этому типу. Де Врис был одним из пассажиров автобуса. — Кто этот Корби? — Сыщик. Из Филадельфии. Тот самый, с кем я беседовал, когда ездил опознавать Клару.— Уолтер как-то умудрялся гово­рить ровным голосом; закурив сигарету, он продолжал: — Если верить ему, а так он, по крайней мере, сначала и утверждал, Клара с собой покончила. — Если тот человек видел тебя все время... — Не все,— прервал ее Уолтер.— Он не видел меня в ту мину­ту, когда я только приехал, когда Клара, должно быть, бросилась с обрыва. Он видел, как после я ждал ее в ресторане. — Но если б это ты ее убил, ты бы не стал торчать в ресто­ране добрых четверть часа, ее высматривая! — Вот именно,— поддержал ее Джон. — Верно,— произнес Уолтер, садясь на диван. Элли взяла его руку и, не выпуская из своей, опустила на диван между ними. — Ты боишься? — спросила она. — Нет! — возразил Уолтер. Он заметил, что Джон смотрит на их сомкнутые руки, и высвободил свою.— Но для меня все сложилось не самым лучшим образом, правда? В таком деле никогда ведь не докажешь, убийство это или самоубийство, верно? — О да,— нетерпеливо процедил Джон.— Они еще тебя по­дергают, поднакопят фактов и в конце концов решат, что это самоубийство, потому что ничем другим быть не может. Уолтер глянул на Джеффа — пес, свернувшись калачиком, уснул в кресле. Стоило подкатить автомобилю, как Джефф уже вертелся под дверями, ожидая хозяйку. Уолтер вскочил и налил себе еще виски. Когда-то и он любил Клару, подумалось ему. Но, кроме старой миссис Филпот, все, похоже, забыли, что он любил Клару. Он горько усмехнулся, плеснул в стакан содовой, обернулся — и встретил взгляд Элли. Она встала. — Мне нужно ехать — завтра рано вставать. — Завтра? — удивился Уолтер. — Да, мне нужно к Ирме, моей нью-йоркской подруге. Я повезу ее в Ист Хамптон, ее тамошние знакомые пригласили нас на ленч. Уолтеру хотелось упросить Элли еще немного посидеть с ними, но он не посмел в присутствии Джона, у него даже не хватило сме­лости попытаться. — Ты завтра позвонишь? — спросил он.— Я весь день сижу дома, меня не будет только с трех до пяти. C трех до пяти в бенедиктской церкви предстояла траурная церемония. — Позвоню,— пообещала Элли. Он проводил ее до машины. Он ощущал в ней какую-то от­страненность, которой, как он цднимал, ему не перебороть. Она сказала через окошко машины: — Постарайся не волноваться, Уолтер. Мы с тобой все одо­леем. Она потянулась к нему, он ее поцеловал. — Доброй ночи, Элли,— улыбнулся Уолтер. Она уехала. Уолтер посвистел Джеффу, который выбежал на улицу следом за ними, и они вместе возвратились в дом. Несколько минут Уолтер и Джон хранили молчание. — Мне нравится Элли,— наконец произнес Джон. Уолтер в ответ только кивнул. Снова воцарилось молчание. Уолтер совершенно точно представлял себе, что думает Джон об Элли. Уолтер напряженно стиснул руки. У него потели ла­дони. — Но пока это дело не кончилось,— продолжил Джон,— я бы позаботился, чтоб она в нем не фигурировала. — Правильно,— согласился Уолтер. Больше они об Элли не заговаривали. Утром Джон вошел в кабинет Уолтера с газетой в ру­ках. — Появилось,— произнес он и бросил газету Уолтеру на тахту. Глава 22 Мельхиор Киммель завтракал в просторной квадратной кухне своего двухэтажного дома в Ньюарке. На завтрак у него были черный хлеб с мягким сыром и кружка крепкого черного кофе с сахаром. Ньюаркская «Дейли ньюс», сложенная и подпертая сахарницей, находилась перед его глазами, которые были при­кованы к нижнему углу первой страницы. Его левая рука с полу- съеденным куском хлеба застыла на полпути к раскрытому рту, тяжелые губы обвисли. Стакхаус. Имя он помнил, а фотография устранила послед­ние сомнения. Стакхаус. Ошибки быть не могло. Киммель внимательно прочел два маленьких столбца. Он ехал за ней, и его опознали, хотя все еще было неясно, убивал он ее или нет. «Убийство или самоубийство?» — гласил заголовок над одним из абзацев. «...Стакхаус утверждает, что во время стоянки автобуса так и не видел своей жены. Он, по его словам, прождал 15 минут до отхода автобуса, а потом поехал назад на Лонг-Айленд. Он заявляет, что узнал о том, что его жена пострадала, лишь на другой день, когда полиция Аллентауна попросила его опознать тело. Официальное вскрытие не обнаружило никаких телесных повреждений помимо тех, которые могло повлечь за собой паде­ние со скалы...» Киммель вчитывался в текст, склонив лысую голову. «Почему он не заявил об исчезновении жены?» — вопрошал заголовок над последним абзацем. Действительно, почему? — подумал Киммель. Именно этот вопрос готов был задать и он сам. Но в последнем абзаце сообщалось только о том, что Стакхаус работает юрисконсультом в фирме «Кросс, Мартинсон и Бухман» и что они с женой собирались разводиться. Последнее было весьма любопытно. У Киммеля упало сердце, его охватил ужас. Зачем это Стакхаусу понадобилось приезжать аж с самого Лонг-Айленда, чтобы на него поглядеть? Киммель медленно поднялся из-за стола и обвел взглядом нагромождение пивных бутылок под ракови­ной, электрические часы над плитой, потертую клеенку на дере­вянной сушилке с узором из зеленых и розовых яблочек, кото­рый неизменно напоминал ему о Хелен. Конечно, Стакхаус поре­шил ее, иначе такое обилие непонятных совпадений просто невоз­можно объяснить! И Стакхауса наверняка загребут. После двух часов допроса с пристрастием он, скорее всего, расколется и во всем признается. А вдруг это натолкнет полицию на мысль занять­ся им, Киммелем? Ну, он-то не из тех, кто раскалывается. Да и какие доказатель­ства против него смогут они привести? Тем более что прошло уже два с лишним месяца. Киммель прикинул как можно точнее, когда Стакхаус побывал в его лавке. Около трех недель тому назад, решил он, в первых числах октября. Бланк заказа по- прежнему у него, поскольку книга еще не поступила. Может быть, бланк следует уничтожить? Если книга придет^ подумал Киммель, он не будет сообщать Стакхаусу. И вообще к тому времени Стак­хаус может уже оказаться за решеткой. Киммель начал убираться на кухне. Он вытер влажной тряп­кой стол, выкрашенный белой эмалью. У него есть Тони, вспомнил он. Тони видел его в кинотеатре, и версия, по которой он про­вел там весь вечер, так прочно отложилась у Тони в памяти, что сейчас тот верил, будто затылок Киммеля маячил перед ним до конца сеанса. Но Тони общался с полицией всего пару раз по пять минут. Что как они устроят ему многочасовой доп­рос? Да, но пока не устроили, напомнил он себе. Он принялся собирать пивные бутылки, подхватывая за гор­лышки, начав с наиболее пыльных. Бутылки стояли цепочкой, которая тянулась из-под раковины вдоль стены до самой кухонной двери. Он поискал глазами, увидел у плиты пустую картонную коробку и ногой неловко подвинул ее к бутылкам. Набив короб­ку, он вынес ее через заднюю дверь к своему черному «шевроле» модели седан, который стоял во дворе. Вернувшись с пустой коробкой, он снова наполнил ее бутылками. Потом вымыл руки с мылом — бутылки были грязные, и пошел наверх в спальню надеть чистую белую рубашку: он был в одной майке. По дороге в лавку он завез бутылки в кулинарный магазин Рик- ко. Тони стоял за прилавком. — Как поживаете, мистер Киммель? — спросил он.— Что у вас там? Надумали затеять уборку? — Так, по мелочи,— небрежно бросил Киммель.— Как се­годня ливерная колбаса? — Вкусная, как всегда, мистер Киммель. Киммель спросил сандвич с ливерной колбасой и еще один с вымоченной в сливках сельдью под кружочками репчатого лука. Пока Тони возился с заказом, Киммель прошелся вдоль стендов с едой в целлофановых пакетах и, вернувшись, вывалил на прилавок кулек с ореховой смесью, пачку арахисового печенья и небольшую коробку пастилы в шоколаде. Посчитав бутылки, Тони сказал, что еще остаются деньги. Киммель взял две бутылки пива. В этот ранний час торговать пивом не разрешалось, но Тони всегда делал для него исклю­чение. Сев в машину, Киммель не спеша поехал в лавку. Он любил воскресные утра и, как правило, проводил их и часть дня у себя в лавке. По воскресеньям лавка была закрыта для покупателей, но Киммель испытывал особое чувство праздности и свободы, проводя свой единственный выходной там, где работал все про­чие дни недели. Кроме того, ему больше нравилось в лавке, чем дома; здесь по воскресеньям он мог покейфовать без помех, среди своих собственных книг, посидеть за ленчем, вздремнуть и об­стоятельно ответить на кое-какие письма, ученые и витиеватые, с авторами которых он ни разу не встречался, однако чувствовал, что хорошо их знает. Книголюбы: скажи, какие книги тебе нуж­ны,— и я скажу, кто ты. У Киммеля был черный «шевроле» 1941 года выпуска с заля­панной и крепко потертой обивкой, хотя снаружи машина смот­релась почти как новая. Киммель с удовольствием обзавелся бы новым автомобилем, потому что Натан и другие, даже Тони, подшучивали над моделью 1941 года, но, поскольку денег на покупку новенькой машины у него не было, он предпочел оставить свою старушку, чем приобретать на распродаже что-нибудь лишь немногим моложе. В своей машине Киммель ездил с до­стоинством. Он ненавидел скорость, давно заявил всем знаковым, что модель 1941 года как раз по нему, и со временем сам в это уверовал. Сложив толстые губы, он принялся насвистывать «Reich’ Mir die Hand, Mein Leben»[8]. Он глазел на небо и на здания по сторонам дороги, словно уродливый район Ньюарка, через который он сейчас проезжал, на самом деле отличался красотой. Стояло роскошное осеннее утро, воздух был бодрящий, но в меру. Ким- мель посмотрел вверх на черного каменного орла, украшающего фронтон дома на другой стороне улицы; задранная голова птицы четким силуэтом вырисовывалась на фоне неба, одна когтистая лапа тянулась вперед. Этот орел всегда напоминал ему об извест­ном здании в Бреслау, хотя о Бреслау он никогда не думал; он предпочитал размышлять о том, как мирно живется в Ньюарке, как славно все в лавке и в доме идет заведенным порядком, какие у него знакомые, как он читает и режет по дереву, как ему хорошо и спокойно с тех пор, как Хелен больше нет в доме. Порой он вспоминал, что убил ее, и это представлялось ему непримет­ной, хотя и похвальной победой,— победой, которую молча принял весь окружающий мир, ибо никто никогда не призвал его за это к ответу. Мир просто-напросто продолжал жить своей жизнью, словно ничего не случилось. Киммелю нравилось пред­ставлять себе, будто все в округе — Тони, Натан, библиотекар­ша мисс Браун, Том Брэдли, Кемпбеллы из соседнего дома — знают, что он убил Хелен, и не только не осуждают, напротив, уважают его за это, считают, что он стоит выше законов, управ­ляющих поступками простых смертных. Его общественное поло­жение, несомненно, упрочилось после того, как он зажил без Хелен. Том Брэдли пригласил его домой и познакомил с влия­тельными людьми, а ведь ни разу не приглашал, когда он был женат на Хелен. И само за себя говорило то, что его не коснулась и тень подозрения. Он был в прекрасных отношениях с ньюаркской полицией, вообще со всеми, кто расспрашивал его в связи со смертью жены. Когда Киммель открыл дверь лавки, было без пяти минут десять. Он и в обычные дни открывал магазин не раньше половины десятого, потому что не терпел подниматься ни свет ни заря, хотя понимал, что иной раз упускает из-за этого покупателей — толпы школьников проходили мимо лавки каждое утро по дороге в среднюю школу, которая была в трех кварталах. C пару меся­цев тому назад у него работала девушка по имени Эдит — она каждое утро приходила открывать магазин и обслуживала поку­пателей до ленча. Потом она стала какой-то дерганой, Киммель даже подумал, уж не беременность ли тому причиной, и в конце концов уволилась. Правда, иной раз Киммелю приходила мысль — не из-за того ли, что подозревала его в убийстве жены? Много чего случалось у нее на глазах. Например, драка, которая стоила ему стеклянного абажура, и все приходы Хелен, когда та заявля­лась требовать денег, начиналась свара и пару раз ему пришлось заламывать ей руки, потому что не было иного способа привести ее в чувство. Киммель содрогнулся. Что было — то прошло. Направляясь к столу-бюро, он думал о бланке-заказе Стэк­хауса, лежащем в соответствующей ячейке, однако, усевшись, первым делом вынул из другой ячейки письма, на которые соби­рался ответить, и бросил их на стол. Тут же лежали издательские каталоги и буклеты, что он не успел дочитать. Киммель питал страсть к каталогам и, независимо от того, заказывал или нет по ним книги, прочитывал от корки до корки с наслаждением, какое выказывает гурман, углубляясь в безупречно составлен­ное меню. Вот письмо от старика Клиффорда Рексолла из Южной Каролины — ждет ответа. Рексолл запрашивает еще одно редкое порнографическое издание. Порнография служила для Киммеля главным источником дохода. Среди солидных собирателей лите­ратуры подобного рода он пользовался славой книготорговца, способного раздобыть любую книгу, если только она существует на свете. Киммель раскапывал книги в Англии, Франции, Гер­мании, на острове Мэн и в библиотеке одного американца-оригинала, промышлявшего нефть в Техасе и Персии, а потом удалившегося от дел и поселившегося в Турции. Американец — его звали Диллард — крайне неохотно расставался со своими сокро­вищами, да и то каждый раз после многих месяцев осторожной, мучительной переписки. Но уж если Киммелю удавалось вырвать у Дилларда искомое порнографическое издание, клиен­ту приходилось раскошеливаться. Киммель зажег газовую плитку — отнюдь не лишнее добав­ление к двум едва теплым батареям под окнами на улицу, снова уселся за стол и запустил руку в ячейку, где лежали заказы. Из дюжины бланков он извлек заказ Стакхауса и взглянул на листок. Все верно. Стакхаус. И адрес на Лонг-Айленде. Киммель сложил листок вдвое и еще раз вдвое. Заказанная Стэкхаусом книга еще не поступала. Нет никаких особых причин уничто­жать этот бланк, подумал Киммель, напротив, это может пока­заться вдвойне подозрительным. И все же его обуревало жела­ние упрятать бланк в тайник под маленьким ящиком, самом ниж­ним в левом отделении, или схоронить на дне коробки из-под сигар, где он держал огрызки карандашей и резиновые штампы. Зажав листок между большим w указательным пальцами, Ким­мель взвешивал все «за» и «против». Дверь в лавку открылась, вошел человек. Киммель встал. — Простите,— сказал он,— но магазин сегодня закрыт.