Уолтер прикусил язык: в той заметке, которая попалась на глаза Корби, не упоминалось про алиби Киммеля. — Стало быть, просто совпадение? Уолтер угрюмо промолчал. Его раздражало, что иной раз он не может понять, когда Корби издевается, а когда нет. — Не возражаете, если я это возьму? — спросил Корби, заби­рая выдирку из альбома. — Конечно, нет. Корби спрятал клочок газеты в бумажник, закрыл бумажник и вернул во внутренний карман. Интересно, что Корби собирается делать с заметкой — предъявить Киммелю? — Возможно, вы вскоре найдете в газетах любопытные ново­сти о Мельхиоре Киммеле,— заметил Корби с усмешкой, но я искренне надеюсь, что мне больше не понадобится тревожить вас — таким образом. Уолтер не поверил ни единому его слову. Он не сомневался: сообщение о том, что у него имелась вырезка с заметкой об убий­стве Киммель, тоже попадет в газеты. Он проводил Корби из комнаты. Забирая со стула пальто и шляпу, Корби задрал свою узкую голову: — У вас ничего не горит?. Уолтер не обратил на запах внимания. Он пошел на кухню и выключил духовку. Горела картошка. Он распахнул окно. — Простите, что испортил вам вечер,— произнес Корби, когда Уолтер вернулся в гостиную. — Ничего. Уолтер проводил Корби до двери. — Доброй ночи,— попрощался Корби. — Доброй ночи. Закрыв дверь, Уолтер посмотрел на телефон, прислушиваясь к тому, как отъезжает Корби в своей машине, и ломая голову над тем, сможет ли он объяснить это Элли. Или кому бы то ни было. Нет, не сможет. Уолтер наморщил лоб, пытаясь представить, как преподнесут все это газеты. Нельзя же признать человека вино­вным лишь потому, что у него имелась вырезка из газеты! Ким­мелю тоже до сих пор не предъявили обвинения. Может, Ким­мель и невиновен. Пока что, похоже, его считает виновным один Корби. И еще он, Уолтер. Уолтер быстро взлетел наверх — он вспомнил про кое-что дру­гое. Из глубины ящика своего письменного стола он вытащил плос­кую бухгалтерскую книгу, которая время от времени служила ему дневником. Он уже много недель к ней не притрагивался, но в те дни, когда Клара только что оправилась после снотворного, делал кое-какие записи. Вот она, самая последняя: «Странно, что в самые важные периоды своей жизни человек не ведет дневника. Существуют такие вещи, которые даже тот, кто регулярно ведет дневник, не осмеливается доверить бумаге, по крайней мере по свежим следам. Большая потеря, если человек и вправду решился честно описывать все как есть. Главная цен­ность дневников — в том, что они фиксируют трудные периоды, но именно в эти периоды человек оказывается слишком труслив, чтобы перенести на бумагу все слабости, капризы, постыдные нетерпимости, мелочное вранье, эгоистические намерения, осу­ществленные либо нет,— все, из чего складывается его истинная личность». От предпоследней записи эту отделяло больше месяца — время раздоров с Кларой и ее неудавшегося самоубийства. Уолтер выр­вал страницу. Если Корби доберется до этой записи, решил Уолтер, ему крышка. Уолтер было поднес к вырванной странице зажи­галку, но передумал и отнес дневник вниз. В камине было полно тлеющих углей. Он разодрал книгу на три части, положил на угли, а сверху добавил дров. После этого он пошел к телефону и позвонил Элли в «Три брата». Он извинился за то, что Корби пробыл так долго. — Что случилось на этот раз? — спросила Элли голосом уста­лым и раздраженным. — Ничего,— ответил Уолтер.— Ровным счетом ничего, кроме того, что сгорела картошка. Глава 25 — Я собирался выйти,— ответил Киммель.— Если вы... — Это крайне важно и займет совсем немного. — Я уже выхожу! — Ждите,— произнес Корби и повесил трубку. Встретиться с ним сейчас или завтра? Киммель был в нереши­тельности. Он снял пальто, по привычке потянулся к вешалке, но потом раздраженным жестом отбросил его в угол обитого крас­ным плюшем дивана. Он задумчиво уставился на пианино; на секунду его взору предстала призрачная фигура Хелен, как та сидит и уныло тыкает пальцем в клавиши, подбирая мелодию вальса «Теннесси». Интересно, о чем это Корби приспичило с ним поговорить? Или говорить ему не о чем, и он, как вчера, заявится просто для того, чтобы трепать -ему нервы? Успел ли он порас­спросить соседей и выяснить про Киннарда, этого паскудника стра­хового агента, с которым Хелен предавалась блуду? Приятель Киммеля Натан, учитель истории в местной средней школе, знает про Киннарда. Натан утром зашел в лавку сказать, что Корби его расспрашивал. Но имя Эда Киннарда не поминалось. Киммель почесал под мышкой. Он только что вернулся домой, пообедав в «Устрице», и собирался с часик посидеть за пивом, занимаясь резь­бой по дереву и слушая радио, прежде чем улечься с книгой в постель. Ну, пива-то он в любом случае выпьет, решил Киммель и отпра­вился на кухню. Пол каркасного дома поскрипывал под тяжестью его тела. Когда он возвращался холлом, в дверь позвонили. Ким­мель впустил Корби. — Прошу прощения за столь поздний приход,— сказал Корби, всем своим видом давая понять, что в прощении не нуждается,— но последнее время мне приходится днем заниматься другими де­лами. Киммель ничего не ответил. Корби обвел взглядом гостиную, слегка наклонился, чтобы поближе рассмотреть цепочку деревян­ных фигурок в темных пятнышках; замысловато вырезанные и сочлененные одна с другой на манер сосисок в связке, фигурки стояли на верху длинного белого книжного шкафа. У Киммеля была наготове непристойность, задай ему Корби вопрос, что они означают. — Я еще раз встречался со Стакхаусом,— заявил Корби, выпрямляясь,— и обнаружил нечто весьма интересное. — Я уже говорил, что меня совсем не интересует ни дело Стак- хаус, ни все прочее, о чем вы хотите мне сообщить. — Вы не можете позволить себе так говорить,— возразил Корби, усаживаясь на диван.— Так уж получилось, Киммель, что я считаю вас виновным. — Вчера вы мне это уже сказали. — Неужто? — Вы спросили, может ли кто-нибудь, помимо Тони Рикко, подтвердить мое алиби. Тем самым вы хотели сказать, что я ви­новен. — Я подозреваю Стэкхауса,— заметил Корби.— А в вашей виновности я убежден. . Киммель вдруг задался вопросом, нет ли у того с собой писто­лета под расстегнутым пиджаком. Скорее всего есть. Он взял с низенького столика, перед которым сидел Корби, бутылку пива, вылил остатки в стакан и поставил пустую бутылку обратно. — Завтра я заявлю обо всем в ньюаркскую полицию. Поли­ция Ньюарка меня не подозревает и доверяет моим показаниям. В Ньюарке я пользуюсь уважением. Корби, ухмыльнувшись, кивнул. — Я еще вчера, прежде чем идти к вам, поговорил с ньюарк­ской полицией. Понятно, я попросил разрешения заняться делом Киммель, поскольку это не мой округ. Полиция не возражает, чтобы я поработал над этим делом. — А я возражаю. Я против вторжения в мое жилище. — Боюсь, Киммель, вам придется с этим смириться. — Советую убраться из этого дома подобру-поздорову, если не хотите, чтобы вас вышвырнули. Мне предстоит важная ра­бота. — Что важней, Киммель,— моя работа или ваша? Чем вы собирались заняться — чтением мемуаров маркиза де Сада? Киммель смерил взглядом худую фигуру Корби. Что может он знать о такой книге! На Киммеля накатило знакомое чувство уве­ренности, ощущение неуязвимости, властное и неколебимое, как у героя мифов. Он был гигантом по сравнению с Корби. Корби к нему и не подступиться. — Помните, Киммель, я рассказал вам, как, по-моему, Стэк­хаус это осуществил — поехал следом за автобусом, заманил жену к обрыву и столкнул вниз? — Да,— ответил Киммель после долгого молчания. — Я считаю, что вы тоже действовали сходным образом. Киммель ничего не сказал. — И самое интересное — то, что Стакхаус догадался,— про­должал Корби.— Вчера я побывал у Стэкхауса в доме на Лонг- Айленде, и что, вы думаете, я там нашел? Газетную заметку об убийстве Хелен Киммель от четырнадцатого августа. Открыв бумажник, Корби с улыбкой продемонстрировал кло­чок газеты, протянул Киммелю, тот взял и близко поднес к глазам. Он узнал в заметке одно из самых первых сообщений об убий­стве. — Вы думаете, я в это поверю? Не верю я вам. Но он поверил. Вот чему он не мог поверить — так это глупо­сти ‘Стэкхауса. — Если не верите мне, спросите Стэкхауса,— ответил Корби, возвращая обрывок газеты в бумажник.— Разве вам не хочется с ним встретиться? — Мне совершенно неинтересно с ним встречаться. — И тем не менее я, пожалуй, устрою вам встречу. Киммеля словно тяжким молотом в сердце ударило, и с этой минуты он начал ощущать, как его могучая грудь содрогается от сердцебиения. Он развел руками, как бы давая понять — он не против того, чтобы встретиться со Стэкхаусом, только не видит в этом смысла. Киммель опасался, что Стакхаус может расколоться прямо у него в лавке или в другом месте, где их сведет Корби. Стакхаус признается, что еще раньше приезжал на него посмот­реть, а то еще станет его обвинять, будто он признался ему в убий­стве Хелен и объяснил, как это сделать. Киммель не мог пред­сказать, как поведет себя Стакхаус. Он почувствовал, что дрожит с головы до ног, поерзал на месте и повернулся к Корби почти что спиной, уставившись перед собой невидящим взглядом. — Мне известно кое-что о личной жизни Стакхауса. У него было достаточно причин убить жену, как, впрочем, и у вас, когда вы ее возненавидели в достаточной степени. Но вас толкало на убийство еще и предвкушение удовольствия, верно? В известном, понятно, смысле. Киммель пальцами погладил нож в левом кармане. Он все еще чувствовал, как бьется сердце. Детектор лжи — пришло ему в голову. Раньше он был уверен, что выдержит проверку детектором, если придется ее пройти. Возможно, однако, что и не выдержит. И ведь Стакхаус, не Корби, обо всем догадался. И Стакхаус же с чудовищной глупостью наследил, где только мог, привел след к самому его порогу. — Вы собрали все необходимые улики против Стакхауса? — спросил Киммель. — Начинаете бояться, Киммель? У меня только косвенные улики, но он сознается во всем остальном. C вами будет труднее. Против вас понадобится еще собрать дополнительные улики и разрушить алиби. Ваш дружок Тони желает вам добра, он счи­тает, что вы весь вечер просидели в кино, но с таким же успехом я сумею склонить его к другой точке зрения, если побеседую с ним сколько нужно. Он всего лишь...