— И останетесь без вожделенного признания,— сказал Уолтер.— Почему вы меня не арестуете? Я же ударил офицера по­лиции! — Не стану я вас арестовывать, Стакхаус,— окрысился Кор­би.— Это даст вам слишком много преимуществ. Вы такого не заслуживаете. Корби стоял неподвижно и держал Уолтера на прицеле. Уолтер еще раз внимательно изучил его жесткое небольшое лицо, холод­ные светло-голубые глаза и спросил себя: а что, если Корби и в самом деле считает его убийцей? Считает, решил Уолтер, по той простой причине, что в душе у Корби не осталось и малейшего уголка, где могло бы гнездиться сомнение в его вине, и эту уве­ренность не поколебать, какой бы новый факт ни подвернулся в доказательство его невиновности. Уолтер взглянул на Киммеля: тот смотрел на него совершенно пустыми измученными глазами. Уолтеру неожиданно пришло в голову, что Корби довел Киммеля до безумия. Они оба спятили, и Корби и Киммель, каждый на свой лад. И этот молодой придурок на стуле! — Либо я арестован, либо ухожу,— произнес Уолтер, повер­нулся и направился к двери. Корби прыжком перегородил ему дорогу, наставив револьвер. — Назад,— приказал он, придвинувшись к Уолтеру. На его костистом веснушчатом лбу выступили бисеринки пота, на челюсти, куда пришелся удар, розовело пятно.— Да и куда вам, собственно, идти? Что, по-вашему, ждет вас там, за дверями? Свобода? Да кто станет разговаривать с вами? Кто вам теперь друг? Уолтер не отступил. Он посмотрел в лицо Корби, напряжен­ное и застывшее, как у безумца, и вспомнил Клару. — Что вы намерены теперь делать? Угрожать револьвером, чтобы вырвать у меня признание? Я не сознаюсь, даже если вы меня пристрелите. Неестественное спокойствие, которое приходило к нему всякий раз, как Клара начинала бушевать, пришло и теперь; пистолет внушал ему не больше страха, чем если бы был игрушечным. — Давайте, стреляйте,— предложил Уолтер.— Заработаете на этом медаль. А уж повышение — это точно. Корби отер губы тыльной стороной руки. — Ступайте туда, к Киммслю. Уолтер повернулся вполоборота, но не сдвинулся с места. Корби приблизился к Ким мелю, продолжая держать Уолтера на прицеле. Уолтер подумал: отсюда нельзя выбраться, потому что Корби — сумасшедший с револьвером. Свободной рукой Корби потер челюсть. — Расскажите. Стакхаус, что вы почувствовали, когда утром раскрыли газеты? Уолтер оставил вопрос без ответа. — А вот Тони,— Корби махнул револьвером в его сторону,— Тони газеты просветили. Он пришел к выводу, что Киммель впол­не мог и убить жену, так же, как вы убили свою. — Просветился, начитавшись газет? — рассмеялся Уолтер. — Да,— ответил Корби.— Киммель думал, что это он вас разо­блачает, но другим концом палка ударила по нему самому. Он продемонстрировал Тони, как все могло произойти. Тони — пар­нишка смышленый, охотно нам помогает,— самодовольно заметил Корби, неспешно направившись к Тони, который весь сжался от страха. Уолтер засмеялся громче. Откинувшись назад, он разразился хохотом, и тот обрушился на него, отраженный стенами. Он погля­дел на Тони, сидящего все с той же миной испуганного придурка, затем на Киммеля, на лице которого все явственнее проступала обида, словно он воспринимал этот смех как личное оскорбление. Теперь Уолтеру казалось, что он псих не хуже любого из них, и бе­зумные раскаты собственного смеха заставляли его вновь захо­диться от хохота. Ноги подгибались под ним, и все же частью соз­нания, остававшейся совершенно спокойной, он понимал, что смех идет исключительно от нервов и усталости и что он выставляет себя идиотом и бестолочью. Корби олицетворяет закон ничуть не больше, чем Киммель или Тони, подумал Уолтер, тогда как он правовед, но он перед ними бессилен. Тот беспристрастный судья, которого рисовал себе Уолтер,— невозмутимый седовла­сый мудрец в черной мантии, готовый выслушать его, выслушать до конца и признать невиновным,— такой судья существует толь­ко в его воображении. Никто никогда не выслушает его, ему не пробиться сквозь полчища всяких корби, и никто не поверит в то, что было на самом деле — или чего на самом деле не было. — Над чем вы смеетесь, кретин несчастный? — произнес Ким­мель, медленно подымаясь со стула. Дряблое лицо Киммеля на глазах твердело от гнева. Смех Уолтера иссяк. Он увидел уязвленную правоту, несокрушимую обиду — то же самое, что он видел в тот день, когда явился к Киммелю сказать о своей невиновности. Неожиданно Киммель начал внушать ему страх. — Полюбуйтесь, что вы натворили, а еще смеетесь! — произ­нес Киммель все так же гнусаво. Руки у него дрожали, пальцы, словно играя, касались друг друга подушечками с какой-то нео­жиданной детской грацией. Однако зрачки за красноватым обод­ком век впивались в Уолтера с возмущением и ненавистью. Уолтер бросил взгляд на Корби. Тот наблюдал за Ким мелем с довольным видом, словно Киммель -- его слон и делает все поло­женные трюки. Такое сравнение пришло Уолтеру в голову, и в эту минуту он понял, что цель Корби — распалить в Киммеле как мож­но больше ненависти к нему, Уолтеру, а если получится, то и за­ставить Киммеля на него напасть. У Киммеля на лице была на­писана маниакальная вера в собственную невиновность, в то, что судьба несправедливо с ним обошлась. Уолтеру вдруг сделалось стыдно, будто он и вправду завлек невинного человека в западню, из которой нет никакой надежды вырваться. Уолтеру захотелось уйти, сказать в свое оправдание несколько слов, которых не су­ществует в природе, выбраться из этой комнаты и бежать сло­мя голову. Киммель шагнул к нему. Казалось, что его огромное тело на­кренилось и вновь обрело равновесие, хотя он продолжал держать­ся за спинку стула. — Кретин! — крикнул он Уолтеру.— Убийца! Уолтер посмотрел на Корби и заметил, что тот улыбается. — Теперь можете уходить,— сказал Корби Уолтеру.— И луч­ше поскорее. Какое-то мгновение Уолтер постоял в нерешительности, затем повернулся и, раздавленный стыдом и собственной трусостью, пошел к двери. Засов подался не сразу, ему пришлось повозить­ся с защелкой, закреплявшей засов снизу; он лихорадочно дергал защелку, его прошиб пот — ему все казалось, что Корби целится ему в спину или что Киммель подкрадывается сзади. Наконец засов открылся, и Уолтер распахнул дверь, дернув за шаровидную ручку. ' — Убийца! — проревел Киммель ему вслед. Одолев ступеньки, Уолтер выбежал в главный холл. У него дрожали колени. Он спустился по наружной лестнице и немного постоял, вцепившись в холодный чугунный шар, которым конча­лись перила. Его мучило ощущение, будто он задыхается, будто тело его сковал паралич. Это напоминало дурной сон, ощущение полнейшей беспомощности при развязке в таком сне. Там, в подва­ле, царило безумие, а он над ним посмеялся. Он вспомнил, с каким выражением Киммель слушал этот смех, ужаснулся, оттолкнулся от перил и пошел восвояси. Глава 36 —- Мои слова, похоже, никак до тебя не доходят,— сказала Элли.— Если бы ты ее убил, это я еще как-то могла бы понять, мо­жет быть, даже простить. Понять такое я способна. Но чего я не могу простить, так это ложь. Они сидели на переднем сиденье в ее машине. Уолтер посмот­рел ей в глаза. Твердый взгляд. Спокойный и ясный, почти такой же, какой он много раз видел раньше, почти такой же, каким она всегда на него глядела. Однако — почти. — Ты сказала, что не поверила россказням Киммеля,— заме­тил Уолтер. — Разумеется, я не верю, будто ты приходил к нему обсуждать убийство. Но ты сам признался, что приходил. — Всего два раза,— уточнил Уолтер.— Если бы только ты мог­ла осознать, Элли, что это — цепочка обстоятельств, случайностей. Что все это могло бы произойти, а я бы тем не менее остался не­виновным... Он ожидал: сейчас она начнет уверять, что считает его не­повинным в убийстве. Но она ничего не сказала и только продол­жала неподвижно сидеть, не сводя с него настороженного взгляда. — Не может быть, чтобы ты считала меня убийцей, Элли! — вырвалось у него. — Я бы предпочла промолчать. — На этот вопрос ты должна ответить! — Позволь мне хотя бы самой решать,— возразила она.— Я бы предпочла промолчать. Уолтер еще подивился, как невозмутимо звучал в трубке ее го­лос,— он позвонил ей утром,— с какой готовностью она согла­силась с ним встретиться. Теперь он понял, что вчера, прочитав газеты, она сразу определила свое отношение и линию поведе­ния. — Я пытаюсь сказать, что, вероятно, могла бы примириться со всем этим, если б ты только не врал. Мне это не нравится, и сам ты мне больше не нравишься. В руках у нее был кожаный футляр для ключей, она все время оглаживала его большим пальцем, словно ей не терпелось уйти. — Едва ли тебя это сильно расстроит. Ты и так не строил в отношении нас никаких планов, а брачных — и подавно. Уолтер вдруг подумал: и эту последнюю ночь она тоже ставит мне в строку, последнюю ночь в ее квартире. Ту самую ночь, когда он собирался рассказать ей о том, что Киммель выступит в газетах с разоблачением. Теперь Уолтер спрашивал самого себя: не для того ли он в ту ночь не сказал ей и занялся с нею любовью, что­бы сейчас она повела себя именно так и он ее потерял? Он пони­мал, что до сих пор даже для себя не решил, жениться ему на ней или нет. В то же время он с щемящей грустью вспомнил душевный подъем, испытанный им после их первой ночи, когда его, вопреки всем препятствиям, охватила уверенность, что в конце концов они будут вместе, потому что любят друг друга. Он вспомнил, как верил, что любит ее,— в ту ночь, когда не мог с нею встретиться и звонил из «Трех братьев». Он вспомнил, как гордился ею за то, что она почти полностью отвечает его заветному идеалу — такая верная, умная, добрая и, в отличие от Клары, просто-напросто здоровая. Теперь ему казалось, что он неправильно разыграл все свои карты и, что еще хуже, сделал это сознательно. Или что во всем этом сказалась и все себе подчинила злая, разрушительная воля Клары, пережившая даже ее смерть. — Думаю, мы видимся в последний раз,— сказала Элли спо­койно, так же спокойно и бесповоротно, как скальпель хирурга погружается в сердце.— Я переезжаю на той неделе, найду себе новую квартиру где-нибудь на Лонг-Айленде, только не в Лен- нерте. В старой я жить не хочу. Уолтер забарабанил пальцами о приборный щиток. — Ты сказала, что не веришь Киммелю. Это правда? — Разве это имеет значение? — Но это единственное, что вчера случилось. Единственное, что изменило картину. — Нет, не единственное, об этом я и твержу. Ты признаешь, что виделся с ним в начале октября, значит, ты мне врал. — Но я сейчас говорю о другом. Я спросил, склонна ли ты верить Киммелю — про Клару — после всего, что я рассказал тебе о Ким меле. — Да,— тихо произнесла она, не отводя глаз.— Могу также добавить, что в какой-то степени я подозревала тебя с самого на­чала. Уолтер уставился на нее как громом пораженный. Он увидел, что выражение ее лица изменилось: на нем стал проступать страх. Казалось, она боится, что в ответ он ее ударит. — Ладно,— процедил он сквозь зубы.— Мне теперь все равно. Тебе это понятно? Она не ответила, только посмотрела на него. Могло показаться, что в самых уголках ее напряженного полного рта затаилась улыбка. — Хочу, чтобы это дошло и до тебя, и до всех остальных,— продолжал Уолтер.— Я сыт по горло! Мне теперь все равно, кто что думает. Тебе понятно? Она кивнула и сказала: - Да. — Если никто нс видит правды, у меня ист сил объяснять. Тебе понятно? — Он открыл дверцу и стал выбираться из машины, но оглянулся: — По-моему, этот... эта наша последняя встреча прошла безупречно. Она прекрасно вписывается в общую картину! Он захлопнул дверцу и направился через улицу к своей ма­шине. Его шатало словно пьяного.