— Спасибо, Миха, — благодарю я его, думая о том, что Бакс, видимо, совсем спятил, раз решил наплевать на конспирацию, которую так усиленно проповедовал. А с другой стороны, думаю я, вполне вероятно, его планы впервые за время нашего общения дали сбой и так как он этого не любит, Бакс решил приехать сам. Этот мог. У него личный флай. Поднимаюсь по ступенькам, прохожу по коридору, подношу чип к сенсору. Дверь отъезжает в сторону и чьи-то руки рывком втягивают меня внутрь. Не успеваю разглядеть, кто это, получаю удар в живот, выбивающий из меня способность дышать и сгибающий пополам. Вслед за ним ещё один, коленом в лицо. Я вижу белую вспышку и слышу, как нос делает «хлюп». Падаю. Не добавляют. Включается свет. Меня рывком поднимают с пола, заворачивают руки за спину и фиксируют их наручниками. Выволакивают из бокса и тащат по коридору. В голове звенит, нос пульсирует болью. Двое держат меня с разных сторон за предплечья, чуть наклонив вперед. Третий шагает чуть сзади. А меня не покидает ощущение того, что слишком уж всё слаженно и молча. Ведут меня не к лестнице, а в другую сторону. К парковочной площадке, давным-давно превратившейся в склад мусора на каждом этаже. Когда-то, по задумке архитекторов-градостроителей там должны были парковаться, подбирая жильцов, воздушки. Но час Икс спутал не только их планы. Он спутал планы всем. В какой-то момент шум из головы и пульсация в разбитом носу уходят на второй план и ноги обретают достаточно сил для того, чтобы рвануться, освобождаясь от держащих меня рук и даже пробежать несколько метров. До того момента, как по телу проходит разряд. Ноги подкашиваются, цепляются одна за другую, и я падаю. Меня хватают за одежду и теперь уже волокут по полу. Всё так же слаженно и так же без слов. С парковочной площадкой действительно стыкуется флай, разевая диафрагму двери, словно пасть диковинного подводного зверя. Полностью чёрный, без опознавательных знаков. Меня швыряют внутрь, где сидят ещё трое таких же бойцов, одинаковых, словно рождены одной матерью. Чёрт. Мишка ж говорил, что искали одинаковые. А я не знаю никого, кому подошел бы эпитет «одинаковый» относительно Бакса. В голове, уже в который раз проскакивает мысль о том, что с кличкой «Фриз» Бакс попал стопроцентно. 10. DLC: Быть кем-то (почти параллельно с сейчас) — Как думаешь, если влюблённый человек совершает безумные поступки, это нормально? — спрашивает Морс, стараясь не отставать. — Слетать с катушек, это вообще ненормально. — Ну, хорошо, а что такое «слетать с катушек» вообще? Разве есть какие-то общие признаки, по которым можно посмотреть на человека и сказать: вот, он слетел с катушек. Я, вот, например, разве совершаю что-то безумное, опасное для себя или окружающих? Что плохого в том, что каждую я люблю без оглядки? — Без понятия. Но ты, мне кажется, ты давно слетел с катушек. Потому что нормальный человек в твоём возрасте так загоняться не будет. А ты — инфантил, — говорю я. — Да я тебе серьёзно, она — моя копия! — Тебе бы к доктору. — Причём тут доктор? За моим состоянием следят двенадцать датчиков, — Морс похлопывает ладонью правой руки по предплечью левой, там, где установлен детектор крови и ещё какая-то херня отслеживающая сердечный ритм. — И если что-то было бы не так, то я бы уже знал. — Я про психолога. — Какой психолог? Не ну ты серьёзно сейчас? По моему мнению, если человек имплантирует себе всё, что может позволить, с паузами раз в три месяца, ему обязательно нужно к психологу. Тем более, если одной из аугментаций является активируемая электронная линейка. На хрена? Но Морс уверен в том, что имплантов много не бывает. — Не знаю, может и не серьёзно, — говорю я. — А я вот знаю. Мы одинаковые. Мы бредем по рынку хламыдловиков и Морс рассказывает мне о том, как познакомился с какой-то девахой, с которой он «в одном протоколе»: думают одинаково, хотят одного и того же, делают что-то синхронно. Даже несколько раз чихнули вместе. Очередная дурацкая влюблённость. Он всегда такой. То у него воздушная художница, рисующая сити с разных крыш, то очаровательно танцующая наркоманка, которая обязательно завяжет, если Морс приложит немного усилий, то бионик с пятидесятипроцентной модификацией тела. Всё это регулярно заканчивается каким-то дерьмом. Но каждый раз он уверен, что вот теперь — это то самое предназначение, та самая. — Ты инфантил, — повторяю я, продолжая искать взглядом вибронож. Удобная вещица. Если умеешь ей пользоваться. Я — учусь. Лис нашёл для меня мастера кнайф-ката тех времен, когда сити пытались подмять под себя якудза. То, что я уже умею, производит эффект на тех, кто видит это со стороны. Надеюсь, при случае это будет не только эффектно выглядеть, но и поможет эффективно выпутаться из возможных неприятностей. Эффективнее, чем в первый день работы. — Лилит, да я тебе говорю, это стопроцентно мой человек. — Леа, Марина, Вивьен тоже были стопроцентно твоими. — Ты мне постоянно будешь вспоминать каждую мою ошибку? Я любой… всем им верил. И старался видеть только хорошее. Я ж не виноват, что их вектор жизни ушёл в сторону. И они не виноваты. Но в этот раз всё серьёзно. Такие вещи просто так не случаются. Это знак свыше… — Я это уже несколько раз слышала. И каждая потом уматывает в неизвестном направлении, оставив тебя с разбитым сердцем. — Я серьёзно! — И я серьёзно, — останавливаюсь, поворачиваюсь к нему: — Морс, ты на каждой особи, которая тебе встретится, залипаешь на три-четыре дня. Потом ещё неделю страдаешь. После опять кого-то видишь и сам себе дорисовываешь чего-то в башке об этом человеке. А когда то, что ты там себе напридумывал, начинает разниться с реальностью, впадаешь в тоску на неделю. Ты вязал бы с этими замкнутыми кругами, а? — Не на каждой! Ева — не каждая. — Сегодня — Ева? Ты инфантил, — говорю я и продолжаю движение вдоль лотков с различным компьютерным мусором. В большинстве своём это действительно мусор и я порой недоумеваю, какой прок тратить целый день на попытку продать стопку перезаписываемых болванок — их же не то, что писать, читать уже давно не на чем. Возможно, есть какие-нибудь раритетные гики, возможно, кому-то нравится история железа, но ценители объявляются редко. А с другой стороны, непонятно, откуда хламыдловики достают такое старьё. Впрочем, иногда здесь попадаются действительно интересные и полезные вещи. — В этот раз всё по особенному, я тебе говорю! Мы с ней действительно на одной волне! — Так объедините свои безусловки, чо там делов-то? Я стебусь. Объединение безусловного базового дохода — довольно моторошная процедура, на которую чаще всего идут по расчёту люди, уверенные в том человеке, с которым объединяют безусловку: если вдруг твоя вторая половинка или твоя вторая одна третья грохнет перерасход, ты даже отсудить потерянные финансы не сможешь. Это ж было твоё решение, значит разъёбывайся со своим выбором сам. Короче говоря, объединение безусловного дохода — редкость. Потому и характеризуют серьёзных людей, имеющих моральный стержень, присказкой: «С ним можно базу объединять». Обычно это означает, что у человека в голове не насрано. А если и насрано, то разложено по понятным папочкам. Я прокладываю курс в людском потоке, а Морс молча идёт чуть позади. Возможно, моё предложение о совместном безусловном доходе слегка остудило его мозги. А может быть, ему просто неудобно говорить мне в спину. Мы проходим мимо лотков с кремнием, пластиком, медью, смешанных в различных пропорциях и воплощенных в видеокарты, процессоры, планки памяти и уйму различного барахла, на которое невольно падает взгляд из-за архаичности этих деталей и устройств. — О, оцифровка, — говорю я, останавливаясь перед лотком-экраном и здороваясь с продавцом: — Ахой, Харпер. Есть чего нового? Когда я впервые попала на улицу хламыдловиков, Харпер уже был стариком. Говорят, он самый старый хламыдловик на всей улице. Не знаю, так ли это, но то, что он единственный меломан-оцифровщик — это точно. — Ахой. Ахой, Лилит, — скрипит Харпер, услужливо начиная пролистывать список, выбирая из него отдельные позиции и разворачивая для просмотра. — Можешь сразу доставать узел, мне есть чем тебя порадовать. Если Харпер говорит, что у него есть чем порадовать, значит, откопал что-то стоящее. Каким-то особым чутьём он безошибочно угадывает композиции и альбомы, которые находят отклик в моей нервной системе. — Вот, «Белые англо-саксонские протестанты», — он протягивает мне архаичный двуконнекторный шнур, один из коннекторов которого подключен к его доске-лотку. — Восемьдесят четвертый год. Он никогда не называет все четыре цифры. И восемьдесят четвертый в данном случае может означать как две тысячи…, так и тысяча девятьсот… Я цепляю коннектор к чипу, а Харпер тыкает пальцем в пиктограмму воспроизведения. И меня накрывает. Сама не замечаю, как начинаю качать головой в такт музыке. А оцифровщик проводит пальцами по экрану, вытаскивая на передний план картинку и активируя слайд-шоу. Блин, да эти ребята ничем не отличаются от сегодняшних нас. По крайней мере, в плане прикидов и причёсок — такой же бунт и попытка выразить себя через внешний вид: кожа, железо, прически, вычурная атрибутика…. И хотели они полтора века назад того же самого, чего и мы. После второго куплета я не только киваю в такт, но и подпеваю одними губами, благо припев простенький, повторяя за вокалистом, что хочу быть кем-то и желательно побыстрее. I wanna be somebody, Be somebody soon… Когда песня заканчивается, я всё ещё заворожено смотрю за сменяющими друг друга картинками. — На неделе переведу в объёмную проекцию живое выступление, — сообщает Харпер. Я киваю, буквально ощущая, как где-то под черепной коробкой, словно послевкусие натурального кофе на нёбе, продолжает повторяться припев: I wanna be somebody Be somebody too… Тоже стать кем-то. Мечты не меняются — меняются люди, которые их мечтают. В конце концов, Морс тоже хочет стать кем-то, что-то для кого-то значить. Только почему-то перекручивает ситуацию таким образом, чтобы ответственность ложилась на тех, кого он выбирает. Да он и выбирает тех, кто не задержится рядом надолго. Это же удобно, валить на того, кто ушел, не поддержал, наплевал, предал. Со стороны может показаться, что он законченный романтик, но я-то знаю, что он инфантил. — Беру, — говорю я Харперу. И расплачиваюсь, думая о том, что моя тяга к старинной музыке выльется в то, что всю неделю я буду ходить в столовую раз в день. Подключаюсь к доске, и оцифровщик сливает мне раритет. — Ты же помнишь, — напоминает он, — что копировать — только себе вредить. — До меня с первого раза дошло, — улыбаюсь я. Харпер вшивает в файлы кусочки кода, которые на любую попытку копирования агрессивно отвечают самоуничтожением, попутно удаляя рандомные файлы с системного узла. Когда я купила у него «Synapsyche», то не из корысти, а потому что понравилось, хотела поделиться с Лисом. А в итоге пришлось восстанавливать файлы и приложения. Альбомы этой команды Харпер мне потом перекинул совершенно бесплатно, сказав, что делает это единожды. А на вопрос, почему не предупредил сразу, ответил, что через ситуации доходит лучше, чем через слова. — Ещё через пару недель будет «Черный более». — «Черный более»? — О, это особенный музыкант. Своего рода оцифровщик, только живший во второй половине двадцатого века. Он находил ещё бумажные партитуры аж шестнадцатого века и адаптировал под инструменты двадцатого столетия. А я, вот, адаптирую его.