— Слушай, — вспоминаю я ещё одну деталь. — А ты что, знаешь этого Бакса? Ты, просто, так удивился, когда фото появилось. И назвал его, хотя фото не было подписано. — Что я тебе рассказывал о «Бессоннице»? — отвечает Лис вопросом на вопрос. — Ну, что там мы торговать не будем и что там владелец отмороженный, — говорю я, повторяя слова Лиса почти в слово в слово. — Он, понимаешь ли, не отмороженный. Он правильный. — Не поняла, — мотаю головой. — У него в клубе только алкоголь и никаких стимуляторов, — объясняет Лис. — У него от той самой дряни, с помощью которой уходили в страну радости, мать и брат умерли. Вместе укололись и вместе преставились. — Ахренеть! — меня передергивает. — Вот именно, — кивает Лис. — Но ирония не в этом. Ирония в том, что передознулись они как раз в тот день, когда я сунулся в его клуб. — Ахренеть! — я думала, что в моём прошлом возгласе был максимум удивления, но, смогла переплюнуть сама себя. — А у нас с Баксом вышел конфликт, — продолжает Лис. И тут же поправляется: — Точнее, у него со мной. Он всегда торговцев не сильно жаловал из-за брата с матерью. А тут, представь себе, я, со своим зельем. Собственноручно меня из клуба вышвыривал. — Ахренеть! — Бакс тогда сказал, что если увидит меня ещё раз, то удавит и скормит канализационным крысам. — И чего ты? — А чего я? Получил по морде и бесплатную рекламу своему товару, — не вижу его лица, потому что иду чуть впереди, вглядываясь в машины, но по интонациям слышу, что он улыбается. — И в «Бессонницу», естественно, не ходил. Не буду ж я ему объяснять, что моя… — Наркота это не совсем наркота, — продолжаю я за Лиса. — И чего, он бы тебя действительно крысам скормил? Лис снова отвечает вопросом на вопрос: — Знаешь, кому принадлежала «Бессонница» прежде, чем Бакс стал её хозяином? — спрашивает он, но тут же машет рукой: — А, кого я спрашиваю? Ты ж тогда ещё пешком под стол ходила. — Так кому? Ну, рассказывай, раз начал уже. — Йуну Бо. Был такой японец в сити. Успешно насаждал главенство якудза. — И? — Бакс ему задолжал и в один прекрасный день Йун исчез, как в воду канул. А у клуба сменился владелец, — говорит Лис будничным тоном. — Поэтому, если бы Баксу сообщили о родных немного раньше, чем он на меня в тот день наткнулся, то, думаю, скормил бы. — Ахренеть, — повторяю я уже в который раз. Но уже без особых эмоций. Некоторое время идем молча, а потом Лис указывает на запыленную воздушку, черный цвет которой едва угадывается под слоем пыли: — Вот она. Я делаю шаг к аэрокару, но замираю, и, кивая на ближайшего турельного робота, спрашиваю: — А эти точно не среагируют? — Есть только один способ узнать, — пожимает плечами Лис. — Да как-то страшновато. — Открывай, — подбадривает он. — Быть в неведении всё равно страшнее. — Как у нас повелось, — говорю я, протягивая руку с чипом к считывателю, — я тебе верю. Но, должна заметить, что это, всё-таки, странно. * * * Это, всё-таки странно: погружаться в пустоту, а приходя в себя, понимать, что теперь тебе известно в разы больше, чем до пустоты. Ощущать знания, собранные и отсортированные другими частями себя, проанализированные нейросетями, зафиксированные в базах данных, упорядоченные и всплывающие по мере необходимости. Ещё более странно узнать, что так быть не должно. Все выкладки, все планы хирургических вмешательств, все отчеты по нейросращиванию, до которых я дотягиваюсь, утверждают, что области, хранящие воспоминания и отвечающие за самоидентификацию, заблокированы как хирургическими, так и программными методами. Это объясняет, почему я не слышу остальных частей своего я, но могу пользоваться плодами их работы. А их ли это работа? Кто главный в нашей связке? Мозги с кастрированным функционалом или процессорная станция, находящаяся этажом выше? Впрочем, это не так важно. Гораздо важнее то, что в моём случае что-то, видимо, пошло не так и никто этого не заметил. Потому что это «не так» обязательно было бы в отчетах. Потому что тогда мою часть просто заменили бы на чей-то другой мозг. Но, впрочем, эта информация не поможет ни мне, ни кому-то ещё. А вот данные о том, ради чего нас активировали до запланированного срока, помогут человеку, который когда-то, пусть и не умышленно, познакомил меня с проектом Telencephalon. Где-то на периферии сознания проскакивает информация о ста двадцати трех арестованных, которые так или иначе причастны к организации, поставившей цель избавить жителей сити от лимитов на воду. Провожу очередное сканирование, видоизменяю данные с двух стационарных камер, на которые по неосмотрительности Бакс всё-таки попал. Сжигаю десктоп блондинки, и десктопы двух её подружек, разговаривавших по видеосвязи в тот момент, когда он проходил мимо. Я знаю их имена, места проживания, контакты первого круга, контакты контактов, в каких столовых они питаются, на что тратят еженедельную безусловку. Этот цифровой след тоже можно было стереть, как и все остальные, но что-то меня злит, и я вымещаю злость на ни в чем не виноватых людях, сжигая их гаджеты. Хорошо, что Бакс с Лисом люди старой школы и не чипированы. Их цифровой след менее заметен, чем цифровой след Лилит. Но, с другой стороны, хорошо, что Лилит чипированная. Должен же кто-то открыть аэрокар. Возвращаюсь к обновленной информации по Telencephalon. Данные датчиков одинаковы у всех частей меня, кроме восьмого номера. Поэтому, по окончании операции восьмой номер подлежит утилизации и замене. Эта информация меня даже радует. Ведь теперь-то я понимаю, почему Бакс расстрелял ту гигантскую колбу, оставшуюся с довоенной версии проекта Telencephalon, неизвестно сколько лет простоявшую в ожидании хоть чего-нибудь. Потому что я сейчас, точно так же, как и нервная система в том бункере, плаваю в питательной жидкости, а впереди у меня целая вечность. * * * Не то, чтобы у меня впереди целая вечность, но предположения о том, кто это был, я буду строить потом. Потому что сейчас в опустевший цех завода, разбрасывая своей воздушной подушкой пыль и мелкие камешки, вплывает аэрокар и останавливается на том месте, которое назвал незнакомец в наладоннике, в то время, которое назвал незнакомец. Оттуда выходят двое. И если девчонку я точно вижу впервые, то мужчину знаю хорошо, хотя, в последний раз видел его много лет назад. — Ба-а-акс! — растягивает он мою кличку, распахивая руки для объятий. — Какая встре-е-еча. Бью — я ему обещал. И по его выражению лица, за мгновение до удара, понимаю, что он помнит о моём обещании. Мужик падает. Подскакиваю к нему, наваливаюсь коленом на грудь и заношу кулак, когда эта мелкая хватает меня сзади за ворот куртки, приставляя к горлу нож. — Остынь, Бакс, — кричит она. И эхо её крика несколько раз отражается от прогнившей крыши, от стен из тонкого рифленого железа, покрытых пятнами ржавчины и, в конце концов, затухает, уступая мерному стуку виброножа у моей шеи. — О том, что между вами произошло раньше, ты не знаешь деталей, — говорит она, продолжая держать меня сзади за ворот. — А детали иногда меняют картину на противоположную. Молчу, слушая мерное постукивание ножа, застывшего у моей шеи. А девчонка продолжает: — Сейчас он спасает тебя, — дрожь в её голосе вытесняют нотки уверенности. — Это не стоит того, чтобы реализовывать задуманное много лет назад, как бы тебе того не хотелось. Я смотрю на разбитую губу Лиса, придавленного к земле моим коленом, слышу мерное тарахтение виброножа у моего горла и понимаю, что девочка говорит разумно. — Сколько тактов? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Сорок два. — А межтактовая? — Ещё по двадцать. Дебелый аппарат. И сбалансирован, видимо, идеально. Потому что рука с ножом даже не подрагивает. После каждого крупного рывка двадцать маленьких. Да таким не то, что горло, экзопластик пилить можно, не напрягаясь. — Крутой нож, — говорю я. — Но, убрала б ты его от моей шеи. Я остыл. Понимаю, что не прав. Девчонка не двигается, продолжая сжимать куртку и не убирая лезвия. — Убери, — подаёт голос придавленный коленом наркоторговец. — Он не будет пытаться продолжить. — Как у нас повелось, — говорит эта бестия, стоящая у меня за спиной, — я тебе верю. Но, должна заметить, что это всё-таки странно. Давление на воротник ослабевает. Нож исчезает из поля зрения. Встаю, протягиваю руку мужику и рывком поднимаю его на ноги. Спрашиваю: — Тебя как кличут-то хоть? А то в первый раз ты не представился. — Ты тоже, — отвечает тот. — Хорошая у тебя охрана, — поворачиваю голову к стоящей рядом девушке, наконец-то разглядывая её внимательнее: на выбритом виске флуоресцентная татуировка, изображающая протравленные дорожки на системной плате. Зелёные волосы, зализанные набок, косуха с рваным и грубо заштопанным у локтя рукавом, ботинки милитари. — Это не охрана, — возражает мужик. — Это мой компаньон. — Отчаянная, резвая, — говорю мужчине, понимая, что меня слышит и девчонка. — Я бы нанял такую к себе в охрану. — Так в чем проблема? — невозмутимо интересуется мужик. — Сделай ей такое предложение, от которого она будет не в силах отказаться. — Ты серьёзно? — вступает в разговор эта мелкая. Не понятно, чего больше в её голосе, удивления или надежды. — Помнишь, что я говорил тебе о возможностях и о выборе? — спрашивает он. — Возможность есть у всех? — уточняет она. А я смотрю на разворачивающийся передо мной диалог и совершенно не понимаю, что происходит.