— Зачем? — повторила я. — Решила начать с чистого листа. — Зачем мне это знать, пап? Если я нашла в себе силы прекратить эти отношения, развестись, уехать, начать всё сначала, зачем ты мне это рассказываешь?! — Потому что очень надеюсь, что ты его не простишь. Как прощала тысячу раз до этого. — Ты думаешь, у меня будет повод? — Уверен, он ошивается где-то рядом. Ему ничего не стоило тебя найти. Но очень надеюсь, ты будешь придерживаться нового плана, — неожиданно улыбнулся отец. Я на секунду засомневалась, спросить ли его «А какой у меня план?», но он сам ответил. — Я думаю, Игорь — отличный выбор, малыш. Вы всегда с ним ладили. Не знаю, что там у вас произошло и почему ты отвергла его ради другого, но, слава богу, это позади — вы снова вместе. — Э-э-э… — не нашлась я, что сказать. Но это и не понадобилось. — Ладно, малыш. До связи, — заторопился отец. Видимо, снова пришла его соска. — Рад был с тобой поговорить. Он повесил трубку. «Отвергла ради другого?» Именно так перед выпиской мне сказала врачиха. Отец ей рассказал? Но зачем? Сомневаюсь, что это совпадение. Или дежавю. У меня сейчас с точностью наоборот. Сплошное жамевю́ — хорошо знакомое вдруг стало совершенно неизвестными и увиденным в первый раз. Я потёрла ключицу, посмотрела на безымянный палец, потрогала губу. Я была замужем и кого-то очень неправильного любила вопреки всему до самоотречения. Я потеряла маму, потеряла ребёнка, начала новую жизнь, чтобы забыть свою неправильную любовь, но он ошивается где-то рядом. Теперь мне стало тревожно, тоскливо и как-то не по себе. Я включила воду, села на край ванной. Показалось, что в дверь позвонили, но я подумала, это музыка — даже к звукам в этой квартире мне приходилось привыкать заново. Неприятное чувство — ничего не помнить. Странное — знать о себе так мало. Но теперь из меня ещё словно высосали радость. А в дверь всё же звонили. И очень настойчиво. Я встала и пошла открывать. 37 37 — Руслан? — я замерла в недоумении. У него был такой вид, словно он собирался ломать дверь. — Прости, я тебя разбудил? — не особо смутился он, внимательно сканируя меня с ног до головы, словно желая убедиться, что со мной всё в порядке, а потом только поднял с пола пакеты. — Нет, просто… — я неопределённо махнула, решив, что сказать «была в ванной» будет слишком откровенно. Попятилась, припуская его в квартиру: — Заходи. — Я принёс, — держал он в руках пакеты, но смотрел так, что у меня мурашки бежали по коже. Я и не знала, что взглядом можно вот так, словно цепями. Сковать. Тянуть. — Принёс… еду, — кашлянул он, словно тоже избавляясь от наваждения. — Подумал, что ты… Он, наконец, опустил глаза. И меня тоже отпустило. Я поняла, что всё это время не дышала и судорожно втянула воздух. Сердце ухало как кузнечный молот. В горле пересохло. Волосы на руках стояли дыбом. — В общем, какая разница, что я подумал, — сказал мой сосед. Так, по крайней мере, он представился, когда мы встретились у подъезда. — Это тебе. Куда поставить? — Наверное, туда, — показала я. Глядя, как он разувается, нога об ногу скидывает туфли, как уверенно идёт на кухню, я невольно потёрла предплечья и подумала, что этот озноб по коже — это ведь не страх. Это другое, совсем другое. Это как предчувствие. Предчувствие дождя в жаркий день, шторма в полный штиль, крика в полной тишине. Когда ещё ничего не предвещает, но ты уже знаешь, чем закончится. И я уже знала: закончится плохо. Но почему-то всеми силами хотела, чтобы вышло наоборот. Сообразив поспешно убрать противень с подгоревшей пиццей, я освободила на столе место. Руслан стал уверенно разбирать пакеты. Из одного, приятно хрустящего бумагой, выставил на стол лотки с чем-то вкусным и горячим, из другого разложил упаковки сразу по шкафам. — Это на завтрак и на первое время, — пояснил он, растолкав по полкам холодильника свежие продукты, а потом положил на стол золотой пластиковый прямоугольник. — А это карта. — Я знаю, что это, — кивнула я на его вопросительный взгляд. Он кивнул в ответ, назвал пин-код. — Запомнишь? Нет, лучше запиши. — И вдруг улыбнулся. — А то были случаи… Знаете, как солнце выглядывает из-за туч в пасмурный день? Вот такой у него была улыбка. Мне подумалось, что вот так, до складочек на небритых щеках, до морщинок в уголках глаз он улыбается очень редко. Что я получила подарок, вдруг осветивший небольшую кухню и вернувший мне радость. — Да, лучше запишу, — улыбнулась и я. Нацарапала карандашиком цифры в примагниченной на холодильник записной книжке. Хитро прищурилась. — Надеюсь, она безлимитная? Он засмеялся. — Она безлимитная, … — пропустил он имя, которым хотел меня назвать, но с таким облегчением выдохнул, что я ему простила и это пропущенное имя (Что же там было? Детка, малыш, милая? Или я слишком много на себя беру? Всего лишь Альбина, дорогуша, дырявая ты башка?), и это его «Лучше запиши! А то были случаи…». «Сволочь!» — мотнула я головой. — Полностью с тобой согласен, — сунул он карту мне в карман, словно точно знал, как я его назвала. — Ни в чём себе не отказывай. Твою мать! Вот так просто: держи, это моя карта. Мать твою! Вот так прямо: не отказывай себе ни в чём. — Мы знакомы, да? — догадалась я. — Немного, — кивнул он коротко, пряча улыбку. Бросил на стул пальто, помыл руки и стал накрывать на стол. «Руслан, значит?» — произнесла я мысленно и прислушалась к своим ощущениям. Вспомнила букву «Р» на ключице, слова отца «он ошивается где-то рядом». — А давно ты живёшь в этом доме? — включила я Пинкертона. — С восьми лет, — пожал он плечами. Чёрт! Пинкертон был пинком отправлен в отставку. Неужели и правда просто сосед? — А кто живёт на втором этаже? — спросила я, конечно, с подозрением, хоть и понятия не имела, как буду проверять, что он мне расскажет. — Раньше жил пьяница дядь Миша, известный в узких кругах поэт, — как ни в чём не бывало открывал Руслан контейнеры, выкладывал их содержимое на тарелки, доставал приборы. Немного путался в ящиках (значит, был на моей кухне нечасто. «А может, совсем не был? — поднял голову уволенный Пинкертон).