Увы, сегодня он выбрал неудачный момент для разговора — она торопилась. Увы, принял проведённую вместе ночь за её желание начать заново — и ошибся. Увы, сам того не желая, снова обидел. Но отложено — не отменено. Проигранный бой — не проигранная война. У него был запасной план. Столько запасных планов, сколько потребуется. Он не собирался отступать. Ни полгода назад, когда они развелись и она уехала. Ни сейчас, когда всё снова пошло коту под хвост. Ему очень повезло, что квартиру на третьем этаже сдавали. На первом открыли кафе (а когда-то была обычная булочная), на втором — шёл ремонт (а когда-то жил пьяница дядя Миша), на третьем — снял квартиру Дымов, на четвёртом — поселилась Алька, квартира на пятом стояла закрытой — Руслан посчитал, загибая пальцы, — в общем, уже много лет. В квартире, которую он снял, был совсем не его дизайн: белые двери, ободранные до кирпича стены, люстры в виде обручей со свечами, под которыми только пентаграммы рисовать. — Главное в дизайне этой квартиры — эстетика, — поясняла ему пожилая хозяйка, явно повторяя чьи-то чужие слова (дочери? внучки? дизайнера?). Словно экскурсовод в музее, она открывала одну за другой распашные двери идущих «паровозиком» комнат, по которым можно было ходить по кругу — все помещения, даже ванную, сделали в квартире проходными. Глядя, как шаркает ногами женщина, на выбившуюся из гульки на затылке прядь седых волос, на разбитые подагрой костлявые пальцы, всё так же унизанные тяжёлыми перстнями, Руслан невольно подумал: «А она сдала». Её дочку, тёть Тамару, он терпеть не мог за вечно недовольное выражение лица, а вот внучка была ничего, с рыжими космами, не по годам большими сиськами, и вечно жевала жвачку, от которой во рту оставался сладкий арбузный вкус. Этот вкус навсегда связал мозаичную плитку в подъезде, почтовые ящики, каморку под лестницей, где они целовались после школы, и его пятнадцать лет. Странно, что ровно до этого момента Руслан не вспоминал рыжую девчонку в таком ключе, а ведь, можно сказать, это был его первый сексуальный опыт. Странно, что задумался: где она сейчас, как сложилась её жизнь, когда старушке позвонили и, поспешно сунув в карман телефон, она пошла открывать дверь. Но страннее всего, что именно внучку она и впустила. — Ради эстетики функциональность может иногда отходить на второй план, — словно он с первого раза не понял, повторила для него внучка, вернее, красивая баба с тщательно закрашенной в тёмное рыжиной, но всё с такими же большими сиськами. «Как же её зовут?» — задумался Руслан, глядя на старушку. Как-то замысловато. Альбертовна? Арнольдовна? Аскольдовна! Точно, Аскольдовна! Вспомнил — и обрадовался. Бабку — Эмилия Аскольдовна, а внучку (он и так помнил) — Танька. Наша Таня громко плачет. Проглотила Таня мячик. Тише, Танечка, не плачь, через жопу выйдет мяч. Руслан едва заметно улыбнулся: в памяти всплыло, как донимал её дядя Миша со второго этажа своими стишками. По статусу он был, конечно, пьяница, но по состоянию души — поэт. Скользнув по Дымову цепким оценивающим взглядом, Танька поцокала к санузлу, покачивая крутыми бёдрами. Аскольдовна засеменила следом. Пожала хрупкими старушечьими плечиками, словно извиняясь за неудобную ванну, в которой могла поместиться разве что субтильная барышня, да и та, согнувшись в три погибели, а не мужик богатырского телосложения, как Руслан. «Такие ванны только молоком священных кобылиц наполнять», — оценил Дымов, задумчиво разглядывая колченогую акриловую купальню на львиных лапах. А вслух сказал: — Огурцы удобно солить. Татьяна гоготнула (что-то ему подсказывало, какую бы глупость он ни сморозил, она воспримет её благосклонно). Бабка, брякнув каменными перстнями на узловатых пальцах, стиснула на груди ажурную шаль, но промолчала, видимо, боясь спугнуть единственного клиента. Наша Таня громко плачет, Потеряла Таня честь, Лучше б потеряла мячик, Мячик можно приобресть. Это сколько ей сейчас? Она на год старше Руслана, значит, тридцать пять. Кольца на безымянном пальце нет. Зато родинка на шее, про которую Руслан наглухо забыл — на месте. И взгляд кошачий — зелёный, ленивый, хищный. Тонкие щиколотки, подчёркнутые грубыми туфлями и кокетливо подвёрнутыми брюками, казались особенно изящными на фоне мужской рубахи навыпуск и художественно потёртой «рабочей» куртки. Стильненько, сказал бы Самарский, что был влюблён в рыжую по уши. Тайно, конечно, тайно — Руслан усердно делал вид, что не замечает, как пиздострадает по ней Макс. Не удобнее ванны были и узкий, как шкаф-пенал, душ, и крошечный унитаз, низкий и маленький — проще было оставить в дырку в полу, чем лепить этого санфаянсового карлика, рискующего стоять вечно обоссанным. А вот Татьяна выглядела эффектно. Самара сейчас подтёр бы с подбородка слюну, но Дымов усердно осматривал квартиру. Всё остальное в ней (квартире, не Татьяне) тоже сильно, очень сильно уступало функциональности в пользу эстетики, а простым языком — было красивым и ужасно неудобным. 8 8 В кресло у рабочего стола Руслан едва втиснулся. О низкое бюро перед окном больно треснулся коленкой. Переворачивая ноты, сбил бутылку с колосьями пшеницы, что косила под вазу на белом приземистом пианино с открытой крышкой. Нет, не на этой пианине разучивала этюды Гнесина юная Танька, которой медведь на ухо наступил. Не эту гробину с клавишами весь подъезд грозился сжечь, если её мать не прекратит издеваться над ребёнком и жильцами. Не сразу, но тёть Тамара в итоге сдалась и решила сделать из дочери великую художницу (к рисованию та худо-бедно, но всё же тяготела), а раритетный дореволюционный Беккер переехал этажом выше. Так, до сих пор там и стоит (в Алькиной квартире). Руслан вручил упавший пшеничный сноп Аскольдовне и заглянул в «партитуру». Так себе был репертуарчик у музыкального салона, как отрекомендовала комнату с шахматами на ломберном столике и новой белой фортепианой старушка — Чайковский, открытый на выцветшей странице с маршем из «Щелкунчика»: tempo di marcia viva. — Темпо ди марсиа вива, — прочитал Руслан намеренно коряво. Нарисованные Танькины брови взлетели вверх. — В темпе марша, — кивнула согласная на всё Аскольдовна и вслед за Танькой посмотрела на него пристально: — Мы, случайно, не знакомы? — Нет, — уверенно ответил Руслан. — Просто вы напомнили мне одного мальчика… — подслеповато щурясь, всматривалась Аскольдовна в его лицо. Руслан не боялся быть узнанным. Во-первых, спустя двадцать лет в нём мало что осталось от того тощего, нескладного, лохматого мальчишки с вечно поцарапанными руками и шмыгающим носом, которого она помнила — мечтателя, романтика, хулигана. А во-вторых, просто не боялся. Преодолев природную робость, Аскольдовна «для порядка» попросила паспорт. Он смело протянул. Старушка прочитала: — Руслан Валерьевич. Вскользь глянула на фотографию.