— Вы не слышали, чьих овец они пасут, ака? — Чакана — значит, личный. Личные пастухи. — Но чьи именно? — Это у них спросить нужно. Обычно пять-шесть человек нанимают чабана и его помощника, договариваются об оплате. — Узнать бы хозяев этих овец! — Там, в горах, и наши чабаны есть, и туркменские. «Надо встретиться с теми чабанами, — подумал Захид, — и выяснить подробности». — А можно подсчитать, хотя бы примерно, сколько за эти годы уста скупил шерсти и смушки? — Можно узнать, Захид Акрамович, более или менее точно. — Будьте любезны, помогите получить такие данные. — Хорошо. Сейчас пойдем в контору, и я поручу бухгалтеру, пусть пройдет по всем дворам. Правда, часть людей на сенокосе. — Ничего, ака. Пусть он возьмет сведения у тех, кто в кишлаке. Уста здесь? — Вчера уехал домой, якобы в отпуск собрался. — Жаль. — Его в райцентре всегда можно найти, если понадобится. Копается, поди, на своем участке! — И все заготовленное парикмахером забирает Эгамов? — А кто же еще? — Знаете, почему я об этом спросил? Эгамов в своей объяснительной записке указал, что здесь он был всего один раз. — Перепугался. А с перепугу чего не наплетешь? Два раза в год, в начале лета и поздней осенью, он тут как тут, в Чукургузаре! — Вам-то откуда все это известно? — Чукургузар не Москва, тут все на виду у людей. Знаю... Пока им готовили лошадей, Бекназаров пригласил к себе Самада — бухгалтера — и объяснил, что следует сделать. ...Ущелье узкое, стены почти отвесные; кое-где, кажется, подступают друг к другу так близко, что можно перепрыгнуть с одной скалы на другую. Глянешь вверх — и надо фуражку придерживать, чтобы с головы не сорвалась. Изредка ущелье раздается то в одну, то в другую сторону, образуя широкие площадки, густо поросшие арчой и кустами шиповника. Повсюду бьют прозрачные родники. Тропка, по которой они едут, часто пересекает реку, и тогда лошади оказываются почти по брюхо в воде. — Дорогу бы пробить, — сказал Бекназаров, — столько здесь чудесных мест для пионерских лагерей и для домов отдыха! — Ничего не надо, Джалилбек, — сказал Улаш-ака, — пусть хоть одно место в области останется в первозданном виде. Арча по существу только тут и осталась, а на Сангардаке и Гиссаре ее уже вырубили всю. А без арчи откуда воде взяться? Сами рубим тот сук, на котором сидим, — повторил он. — Вы только посмотрите, какое величие скал, какая торжественная тишина тут стоит! Где вы еще такое найдете? Место в ущелье, где погиб капитан Халиков, довольно широкое. Здесь река, несущая свои воды у подножия левой стены, резко сворачивает вправо. Дальше, вверх по течению, площадка образует крутой косогор, поросший арчой. Стреножив коней, они приступили к делу. Улаш-ака лег на землю и постарался принять ту позу, в которой лежал Халиков в тот день, и Захид сфотографировал учителя. Затем домулло показал места, где лежали ружье капитана и подбитый им кеклик. Вместо ружья использовали палку, а кеклика заменили тюбетейкой начальника отделения. Захид все это снял на пленку. — Интересно, можно ли подняться наверх? — спросил он. — Тропа очень крутая, — ответил Улаш-ака, — она теперь мне не по зубам, как говорится, а вы, думаю, сможете. — Я тоже иду с вами, — сказал Бекназаров Захиду. Они пошли вверх по течению, отыскали тропу и начали подниматься. Тропа, петляя между арчовыми зарослями, кое-где проходила по сплошному галечнику, который осыпался. Здесь требовалась большая осторожность — иначе сорвешься, косточек не соберешь. Шли, помогая друг другу. Захид вновь принялся щелкать затвором аппарата. Отсюда выступ был виден полностью, он оказался довольно большим. «Человек на этом месте вполне может сорваться, — подумал Захид, — круто очень. Но никак Халиков не мог упасть в пропасть. В любом случае он зацепился бы за выступ». Захид подтолкнул ногой небольшой голыш, и тот полетел, но задержался на выступе, правда, на самом краешке. Бекназаров, молча наблюдавший за действиями лейтенанта, и сам начал толкать камни, только с разных «точек» отрезка тропы. Часть из них оказалась в пропасти, а часть, та, что падала с того места, откуда сорвался капитан, задерживалась на выступе. — На краю выступа можно оказаться в том случае, — сказал Бекназаров, — если самому прыгнуть. — Или если кто-то сильно толкнет в спину. — Да, тогда, конечно, не удержишься. — В этом весь вопрос, Джалил-ака, — сказал Захид. Ошибка баллистической экспертизы поставила перед Акрамовым массу вопросов. Кто посягнул на жизнь капитана? Почему? Как он, капитан, и икс-преступник оказались на одной тропе? Захид поднялся чуть выше. Тропа выходила на небольшую полоску ровной земли, обычную для подножия гор, а затем петляла между скалами и арчой. Бекназаров следовал за ним. — По гребню проходит граница между Туркменией и Узбекистаном, — сказал он. — Та сторона тоже крутая? — спросил Захид. — Нет, там долина, которая принадлежит госземфонду. — Там и пасут чакана-чабаны? — Наверное. — Может, побываем на тех пастбищах, Джалил-ака? — предложил Захид. — В народе говорят, недалека та гора, что видна. Но чтобы оказаться по ту сторону хребта, надо идти до ночи. Вы посмотрите внимательнее, тропа порой кружит на одном месте. А сколько таких участков! Надо гору у подножия объехать на мотоцикле. — Из Чукургузара это можно сделать, ака? — Нет. Сначала надо отправиться в Гагаринский район, на целину попасть, потом вдоль железной дороги добраться до Келифа, а уж оттуда... — Словом, придется полтысячи километров отмахать? — спросил Захид. — Не меньше. Вот если бы вертолет! — Ну что ж, поедем обратно, может, и вертолет найдем. — Эта мысль понравилась Захиду. — А выше по течению люди живут? — Глухомань. Медведи, может, живут да кобры водятся... Красота в ущелье только летом восхищает, а зимой... Все завалит снегом — ни пройти, ни проехать! — Как же первобытные люди жили? — Улаш-ака знает, — рассмеялся Бекназаров, — это по его части... — Древние люди жили только в верховьях реки, — объяснил учитель, когда они возвращались. — В том месте, где Кугитанг сходится с Байсун-тау, существует небольшая седловина, пологая с обеих сторон, ее и на машине можно проехать. И ущелье там неглубокое, вода пресная. — Понятно, домулло, — сказал Захид и спросил у Бекназарова: — Ну, а вообще-то люди ходят здесь? Им ведь не миновать ваш кишлак, если надумают пройти по этой тропе, значит, кто-нибудь да увидит их. — Знаете, — сказал Бекназаров, — в ущелье часто бывал уста, почти каждую субботу он ловит тут рыбу. Вот у него надо спросить, видел ли он людей на этих тропах? — Спрошу, — сказал Захид, а сам подумал, что имя уста Нияза что-то слишком часто упоминается. То он замешан в скупке шерсти и смушки, то помогает достать дефицитный сур, которого в кишлаке отродясь не водилось, то вот теперь выясняется... рыбачит каждую субботу. ...Первое, что сделал Захид, когда они возвратились в Чукургузар, принялся подробно расспрашивать бухгалтера. — У него такая хитрая штучка есть, — усмехнулся Самад. — Табличка — «Уехал домой». Выставит ее, и пропал. Но в тот день, когда погиб капитан Халиков, уста Нияз был в кишлаке. Это я точно знаю. — А накануне вечером? — спросил Захид, поняв, что бухгалтер догадался о причине их поездки в ущелье. — У меня в гостях. До ночи мы болтали о всяких пустяках, потом я предложил ему остаться до утра. — И он остался? — Да. Утром мы вместе пошли на работу. — Ну, а просьбу мою вы выполнили? — Конечно, — Самад подал Акрамову три разграфленных и аккуратно заполненных листа. — Тут все — что куплено, в каком количестве, у кого, когда. В конце списка я попросил каждого, с кем разговаривал, расписаться... А вот это, — он подал еще один лист, — те, кто находится на Чаппасу. Если срочно нужно, я могу съездить туда. — Спасибо. Мне и самому нужно побывать там, Мурад-ака дал кое-какие поручения, так что заодно я и с людьми поговорю. — Захид бросил взгляд на итоги, которые бухгалтер вывел карандашом в конце списка, и решил не заводить пока речь о квитанциях. Кто знает, может они действительно были выписаны, как утверждал Эгамов. Его сейчас занимало другое. Разница между тем, что перехвачено у баскентца, и тем, что купил уста у населения, составляла солидную цифру — около семисот килограммов шерсти и девяноста шкурок каракуля. Сур в списке сырья вообще не значился. XXII