* * * Лес был темным и молчаливым. Глухим, как написали бы в старой сказке. Например, в одной из тех, что мне читали в детстве. Это были хорошие немецкие истории, придуманные германским народом и записанные для будущих поколений братьями Гримм. Я обожал их. И тот лес, в котором я недавно оказался, хотя и не мог похвастаться узловатыми вязами и вереском высотой в человеческий рост, все же был вполне подходящим фоном для событий, которым предстояло в нем произойти. Итак, он был глухим, мрачным и страшным. А еще – опасным, и это известно каждому жителю Пушкина, а значит, никому не придет в голову бродить по нему среди ночи. Это делало лес вдвойне удобным. Вообще каждая вещь опасна и безопасна одновременно – тут все зависит от точки зрения. Если пистолет у тебя и ты не целишься себе в рот, то он скорее безопасен, а если его направляют на тебя с явным намерением спустить курок, то наоборот. Также и лес. Для жертвы он опасен, потому что там обитают хищники, для хищника же – нет. Конечно, лишь пока в лесу не появятся охотники. С другой стороны, может ли охотник чувствовать себя в полной безопасности, когда поблизости бродят хищники? Наверное, да, но только пока его ружье не дает осечек, патронов полно и он в состоянии достаточно быстро перезаряжать. И, конечно, хищников не должно быть слишком много, иначе… иначе охотник становится жертвой. Все относительно. Поэтому на Востоке говорят, что решение нужно принимать в течение десяти вдохов. Сначала ты слишком возбужден, находишься под властью эмоций. Это мешает. Позже – успеваешь остыть, что тоже нехорошо. Хорошо или плохо, правильно или нет – как определить это в мире, где нет ничего четкого и однозначного? Десять вдохов. Бывает так, что ты не можешь противостоять необходимости совершить что-то. У каждого живого существа имеется инстинкт самосохранения. И я хочу жить так же, как подавляющее большинство людей. И меня гложет страх смерти и небытия. Что же мне остается, как не принять необходимые меры, чтобы избежать гибели? И если путь, который я выбрал для этого, покажется кому-то неправильным, то пусть этот кто-то задастся вопросом: а на что Я способен ради того, чтоб остаться в живых? И дай ему Бог сил ответить честно! Лес был моей территорией. Я дышал вместе с ним, я двигался вместе с ним, я упивался пролившейся в землю кровью наравне… нет, куда сильнее, чем он! Потому что для меня она означала куда большее. Удивительно, как легко режется человеческая плоть, если нож действительно хорошо отточен. По всем правилам. Даже не надо прикладывать особенных усилий – просто водишь лезвием, как кисточкой с тушью по рисовой бумаге, и видишь, как у тебя на глазах рождается нечто новое, сырое, остро пахнущее! Уже не окончательная форма, а всего лишь материал. Кирпичик для постройки чего-то нового. * * * Мы с Димитровым сидели у него в кабинете и пили кофе из пакетиков. Полчаса назад мы наконец закончили работу в квартире Сухановой и прибыли в отдел. Опергруппа сняла отпечатки, криминалисты забрали труп на вскрытие. Теперь оставалось только ждать результатов. Я сидел, положив на колено планшет с листком бумаги, и широкими штрихами рисовал Анин портрет. Пока что выходил только набросок, потому что у меня осталось от девушки лишь общее впечатление, черты же лица я запомнил плохо. Их я рассчитывал уточнить позднее – при следующей встрече. – Он словно с цепи сорвался, – проговорил Димитров, делая глоток из большой кружки с веселой картинкой. – Кто? – спросил я, не поднимая глаз от рисунка. – Тот, кого мы ищем, конечно же. Обычно серийные убийцы делают перерывы между преступлениями. Им требуется сделать эмоциональный выброс, и для этого они ищут жертву, но в периоды между ними они ведут себя как обычные люди. Я кивнул: Димитров был прав. Серийный убийца, как правило, не способен постепенно стравливать агрессию из-за нефункционирующих психических защитных механизмов. Он избавляется от этого балласта разово, во время совершения убийства. Затем наступает период затишья, эмоционального спокойствия. Тот же, кто убивал в Пушкине, похоже, задался целью истребить тех, кого наметил, в рекордные сроки. Либо его агрессия требовала выброса каждые сутки (но тогда странно, что он умел обходиться без этого прежде), либо он руководствовался какой-то другой целью. – Ситуация нетипичная, – сказал я, откладывая набросок: на данный момент я нарисовал все, что мог. Димитров шумно вздохнул и открыл ящик стола. Вытащил оттуда целлофановую папку и бросил мне. Я поймал ее, но пара фотографий выпала на пол. – Извини, – сказал Димитров. – Это результаты обыска квартиры Зинтарова. Полюбуйся. Хотел тебе раньше показать, но тут навалилось столько дел… – Он потер переносицу и откинулся на спинку кресла. Я смотрел на фотографии, чувствуя, как в животе поднимается волна отвращения к убитому. – Там такого добра было три коробки, – бросил лейтенант, прикрывая глаза. – И еще видео. А когда мы залезли в его интернет-браузер… – Он сам делал снимки? – спросил я, убирая карточки в папку. – Нет. Может быть, некоторые. Это нужно проверить. Бо?льшая часть куплена им на черном рынке. Это видно по фону. – Каким образом? – Слишком много снимков с разными детьми в одной и той же обстановке. Где-то это дело поставлено на поток. Но делал фотографии не Зинтаров. Соседи показали, что к нему никогда не приходили дети, а кроме квартиры, у него не было помещений. – Ни дачи, ни съемной комнаты? Димитров покачал головой: – Во всяком случае, мы пока ничего не обнаружили. Но эти материалы передадут в специальный отдел, и там займутся личной жизнью Зинтарова более тщательно. Возможно, удастся выйти на поставщиков детской порнографии. Я не думаю, что Зинтаров приставал к детям. В частности, к своим ученикам. Иначе на него наверняка поступили бы жалобы. Я кивнул. Если педофил теряет бдительность, утрачивает осторожность, его дни сочтены: такое шило в мешке утаить довольно сложно. – Скорее всего. Ты думаешь, смерть Зинтарова связана с его тайной жизнью? – Даже не знаю. У Сухановой-то мы в квартире ничего такого не нашли. Если бы был убит только Зинтаров… – Да, ты прав. Должна быть связь между жертвами. Они разного пола и возраста, зато работали в одной школе. Зинтаров был извращенцем, Суханова вроде нет. Не будем подгонять факты в удобные нам рамки. Не думаю, чтобы страсть Зинтарова стала причиной его гибели. Судя по всему, он тщательно ее скрывал и едва ли отваживался на сексуальный контакт с детьми. – Но такое вполне могло быть. А в таком случае рассерженные родители или подросшая жертва… – Убийца наметил четыре жертвы. Думаешь, Зинтаров задействовал бы в своем преступлении столько народа? Димитров пожал плечами. – Кажется маловероятным, – признал он, подумав. – Вот и я о том же. Но знаешь, что меня смущает? – Ну? – Жестокость, с которой преступник расправляется с жертвами. – Садизм обычно является способом выброса агрессии, – заметил Димитров недоуменно. – Что тут странного? Когда мы изучали в академии основы криминальной психологии… – Извини, – прервал его я, – но убийца может наносить жертве увечья и после смерти. Например, выпотрошить или расчленить. В данном же случае очевидно, что преступник стремится заставить жертву страдать, испытывать боль. Причем, если не считать нумерование раскаленным тавро, все внимание он уделяет лицу. – Я понимаю, что ты хочешь сказать, – проговорил Димитров. – Убийца мстит миру за испытанную им самим боль. Вероятно, в детстве он получил травму лица, и это нанесло ему психическую… – Необязательно. Возможно, убийца не смог самоидентифицироваться. – В смысле, что он не определился, кто он? – Да. Его представление о себе как о личности по какой-то причине размыто. – И он забирает лица либо в отместку, либо в качестве… замены? Делает из них маски? – Это объяснило бы, почему жертвами стали и мужчина и женщина. – Думаешь, убийца и с полом не определился? – Может, он примеряет разные личины. – А почему он так активизировался? Что за спешка? Такое впечатление, что он заранее спланировал все четыре убийства и теперь четко следует плану. Серийные убийцы так себя не ведут. – Я знаю. Возможно, здесь что-то другое. – Что, например? – Пока что без понятия. Димитров хмыкнул. – Ладно, – сказал он, меняя тему, – давай быстренько напечатаем отчет, а потом спать. – Согласен. Кто будет набирать? – Я могу. – Ок, – не стал я спорить. – Итак, с чего начнем? Димитров пожал плечами: – Думаю, с самого начала.