Прошедшие ааори и мудрецы не смогли перебить всех тварей. И точно — пропустили одну. Ту, на которую мы с Пятнадцатой и наткнулись. Пока мы шли, тварь увлечённо поедала уже полуживую жертву — и тут обнаружила нас. Я её даже не сразу увидел. Почувствовал. А Пятнадцатая, засмотревшись на звёзды, не обратила внимания. И именно её нежить выбрала в качестве новой жертвы. Тварь метнулась, вытянула длинную лапу с острыми когтями, и в это мгновение я понял, что сейчас потеряю Пятнадцатую навсегда. Всё, что я успел — это заслонить девушку собой, встречая тварь грудью. Когти пробили доспех, вспороли кожу, мышцы и застряли где-то во внутренностях. Мой кинжал тоже торчал из груди нежити. Это была обычная низшая нежить, которая, получив кинжалом в грудь, отшатывается и сипит. Но мы слишком хорошо помнили друг друга… Слишком хорошо я помнил эти глаза, смотревшие на меня и с восхищением, и с радостью, и с ненавистью. Слишком хорошо я помнил эти черты, путь и искажённые изменением настолько, что в них не осталось ничего человеческого. И как в насмешку из её шишковатой головы торчал короткий, грязно-жёлтый, но некогда почти золотой клок волос. — Сволочь! — Пятнадцатая взвыла и отсекла неживой Злате уродливую башку, похоже, так и не узнав в ней старого врага. Лапа, засевшая у меня в кишках, потянулась за упавшим телом — и потянула меня. Я упал. Не было больше сил стоять, и не было сил рваться к спасению. Мне было холодно и больно, всё тело трясло, а по внутренностям растекалась зараза и трупный яд с когтей твари. — Шрам! Шрам, пожалуйста! Шрам! — Пятнадцатая судорожным движением вырвала из меня лапу, и меня скрутило от спазма. — Нет-нет-нет… Так нельзя… Я не хочу… Девушка вырывала последние тюбики с мазью из пояса и выдавливала в рану. Но и она, и я знали — тут не поможет никакая мазь. Нужны более сильные зелья, и чем скорее — тем лучше. — Вот беда, — одними губами сказал я. — Все мудрецы — у ворот… И не успеть… — Нет-нет-нет, — девушка шептала как заведённая, продолжая трясти над моей раной последним пузырьком, но он давно уже был пуст. — Пятнашка…. — Нет, — она замотала головой. — Пятнашка… Девушка смотрела на меня, а в её глазах застыло глухое отчаяние. — Ты всё равно спасла многих… А я спас тебя… Я не хотел… идти… без тебя… тебя… дальше… Я больше уже не мог говорить. Я закрыл глаза, перед которыми в бешеном хороводе кружились искры, а всё вокруг будто состояло из песка. Я хотел, чтобы смерть уже пришла за мной. Боль осталась где-то за самой границей сознания, как и все мои тревоги. А потом мне захотелось горько засмеяться, но губы лишь дёрнулись в улыбке. Я вдруг понял, что значит почувствовать себя. — Где ваши руки? — Наверху! — ответил я. — Над головой, — ответил Пузо. — Вот вы откуда это знаете, а? У вас же глаза закрыты! Может, вы уже свои грабки ниже плеч опустили? — спросил Нож. — Да мы бы почувствовали, — сказал я за себя и за Пузо. — А вот! Можете руки опустить, глаза открыть, — сказал Нож обрадовано. — Значит, вы всегда знаете, где находится ваша рука. Да? — Да, — задумчиво ответил Пузо, а я ограничился кивком, начиная понимать, куда клонит Нож. — И не важно, закрыты у вас глаза или открыты. Вы знаете, где ваша рука. Сомнительно, что вы можете так в руках запутаться, чтобы ударить самих себя — продолжил Нож. — Нет, такое тоже бывает. Но чем лучше вы собой владеете — тем меньше такое происходит. Вот и с мечом надо так же. Не только с мечом. Не только с оружием. Я точно знаю, где моё сердце — оно бьётся у меня в груди и качает кровь. Я чувствую свой мозг — он там, в голове, давит на шейные позвонки. А там, в животе, лёгким давлением даёт о себе знать желудок, а рядом желчный пузырь, ниже — кишки, а по краям, под тонкой кожей боков — спрятались печень и почки. Я делаю вдох и чувствую, как раздвигается грудная клетка, а внутри образуется два лёгких пузыря. Я точно знаю, где находится сейчас каждая клетка моего тела. Я даже чувствую порванные мышцы. Я не должен чувствовать свои кишки, но вот они — разорванные острыми когтями. И вот только сейчас я это понял? Это было обидно и грустно одновременно. Так долго искать ответ — и найти его только сейчас, когда ничего не изменишь. И почему я всё вижу, если закрыл глаза? Почему опять мельтешат искры, и всё вокруг из песка? Почему я вижу, как Пятнадцатая воет, прижимая нерасправленный бинт к ране — воет на одной ноте? Почему я уверен, что сюда спешит Эл-оли со стороны ворот? Мир… Мир вокруг меня существует даже тогда, когда я не могу его видеть. И в нём — я. Избитый, израненный, умирающий… Но всё, что надо — протянуть руку, ведь вокруг полно мудрости. Вот же она — меняет город Мобан, готовит изменение людей и животных. Зачерпнуть немного и влить. Заставить кишки срастаться, сердце — качать кровь, лёгкие — заполняться воздухом. И они слушаются. Они знают — так надо. Они уже не очень-то и хотят, но они — это я, а я — хочу, чтобы они работали. Нет сил? Держите силы, вот она — мудрость. Сколько угодно мудрости! Её здесь столько, что можно изменить всё что угодно. И что же, нельзя срастить какие-то вонючие кишки? Стянуть мышцы, затянуть кожу, растворить яд, расщепить его… Можно! Можно! Грудь дёргается и делает первый вздох. Я вижу Пятнашку. Она вздрагивает, ползёт ко мне. Бум! Это сердце: оно сократилось, толкнув уже застывающую кровь по сосудам. Бом! Оно вбирает кровь в себя. Вздох! Бум! Бом! Вздох! Бум! Бом! Вздох! Бум! Бом! Боль обрушивается на меня, выгибая дугой. Но боль — это жизнь. Лишь те, кто умирает, не чувствует боли. А если боль ещё тут — то и жизнь продолжается. — Шрам! Жаль только, что боль такая сильная — и я не могу сказать Пятнашке очень важную вещь, на которую потом уже могу не решиться. Я стоял посреди мрачного леса. Повсюду что-то капало, слышались крики неизвестных созданий, треск и шум. Это был не тот лес, где отдыхают глаза и уши, где взгляд радуется мягкой зелени. Нет. В этом лесу хотелось спрятаться под какую-нибудь корягу и носа не высовывать лишний раз. В этом лесу жизнь и смерть сменяли друг друга в своём извечном круговороте, но так часто, что, казалось, жизни тут нет совсем. Но мне почему-то надо было идти вперёд. Я это понимал точно — только вперёд, только идти. И я шёл. Руки раздвигали широкие листья папоротников и гирлянды мха, ноги ступали тихо и аккуратно — я даже удивился, что так умею. Уши ловили каждый тревожный шорох. Казалось, что нервы напряглись, словно канат, удерживающий немалый груз на самой границе своей прочности. Лес закончился, и я внезапно вышел на поляну, хоть в этом мрачном лесу такое и казалось невозможным. Но на каменистом пустыре почти не было травы и жизни. В самой его середине горел костер, рядом с которым сидел старик с седой бородой в странной одежде. Его раскосые глаза задумчиво смотрели на огонь. Я сел рядом и тоже стал наблюдать за пляшущими языками пламени. По телу расползалось приятное тепло. — Всё ещё думаешь, что напрасно тут оказался? — спросил старик. — Дважды оказаться в одном и том же месте случайно я не мог, — возразил я. — Но вышел ты сюда случайно, — старик покачал головой. — В прошлый раз не случайно, а теперь случайно? — Случай — это следствие предыдущих поступков и свершений. — Тогда я пойду? — Куда? — старик указал палкой на кромку леса. Там, под могучими деревьями, стояла девушка с золотыми волосами и плакала. Она показалась мне знакомой, но никак не удавалось вспомнить её лицо. — Туда? — А что там такого? — я на мгновение повернулся к старику, а когда снова перевёл взгляд на девушку, вместо неё стояла уродливая тварь. Но теперь я узнавал смутно знакомые черты девушки в чудовище. — Там? Ничего, если подумать, — ответил старик. — Ещё бы ты думать умел… Рёв раздался со стороны изменившейся девушки. Слишком близко, словно над ухом. Я обернулся и увидел тварь прямо рядом с собой. Серая лапа с острыми когтями-бритвами ударила меня живот. И наконец я вспомнил её. Злата. Тьма потянулась ко мне. Я попытался отшатнуться, вскочить — но как будто прирос к брёвнышку, на котором сидел. Меня охватил какой-то потусторонний ужас. Я рвался и силился уйти, но тьма всё приближалась. — Нет-нет-нет-нет! — закричал я в отчаянии и почувствовал, как меня окутывает… что-то… Одеяло! Я лежал в небольшой комнате на кровати, застеленной постельным бельем. Одежды на мне не было. Ворочаясь, я, похоже, сам спеленал себя одеялом, которое пришлось долго и медленно распутывать. Во всём теле была слабость, и шевелиться было большим подвигом. Вспомнив, что со мной произошло, я посмотрел на живот — там на месте ран розовела молодая кожа. Сквозь затянутое плёнкой окошко доносился только шорох прибоя — на улице была ночь. Открыв окошечко, я высунулся и посмотрел, где нахожусь. Без сомнения, это был Мобан. На это открытие я истратил все свои силы — и на кровать почти упал. Я был жив. И, надеюсь, Пятнадцатая была жива. И все, кто выжил в том бою — тоже живы. А остальное — было неважно. Я почему-то был уверен, что найду их всех. Но первой я найду Пятнадцатую и скажу ей то, что так и не успел сказать, лёжа на центральной улице города. Эпилог Это был первый день, когда я смог покинуть лечебницу, куда меня пристроили Скаэн и Эл-оли. От нашей полусотни осталось тридцать четыре человека. Все они давно перемешались между собой, и три оставшихся десятника — Пятнадцатая, Хохо и Шасть — еле заставляли эту ораву тренироваться в казармах нори, куда их определили. Куда пропали Первый, Шестой и трое бойцов из их десятка — так никто не узнал. Тогда в городе много кто пропал без следа. Никто из бойцов ещё не взял себе имя. Они сговорились и стали ждать меня. Местное начальство попыталось их образумить и даже выдвинуло требование получить документы, но пришлось вмешаться Скаэну. С женой и своими бойцами он ждал моего выздоровления в городе, обосновавшись в княжеской резиденции. Согласно договору, командовать бойцами полусотни мог только Скаэн. Правда, все боялись, что после того, как договор закончит своё действие — местные на нас отыграются по полной. Без сознания я провалялся шесть дней. И ещё десять дней восстанавливал силы. В первые дни ко мне никого не пускали и вливали какие-то эликсиры, а потом — стало не до посещений. И Пятнадцатой я так и не сказал того, что хотел. Просто испугался. Но в глубине души я был уверен, что однажды наберусь смелости и скажу. Или она сама догадается. Мобан постепенно восстанавливался от разрушений. Трупы были убраны, дома чинились, хотя многие из них и оставались пустыми. Новые выпуски ааори начинали заполнять старую казарму. Большинство нори, пришедших из Форта Ааори, местные власти пытались оставить в городе, но те изворачивались как могли. В результате в казарму еле-еле наскребли несколько сотен человек. Да и те, кого набрали, делали всё, чтобы лишний раз казармы не покидать. А причиной всего было отношение местных. Они даже не пытались изобразить благодарность. Нет, они вовсю ругали ленивых ааори, которые не пришли на помощь сразу, спрятались в крепостях в трущобах — и носа не казали. Теперь каждый считал своим долгом остановить любого встречного нори и устроить ему внушение. Перемещение по городу стало для бойцов полосой препятствий. Хотя хватало и людей сознательных, кто просто проходил мимо. Тем не менее, двоих бойцов, не выдержавших издевательства, поймали мудрецы карающие и прилюдно сожгли. Накануне моего первого выхода на улицу терпение ааори лопнуло, и эр Ненари пообещал, что если казнят ещё хоть одного бойца — он лично всем предложит свою службу и уведёт из города. Но пока местные угрозой не прониклись. И вправду — зачем эти ааори? При помощи Пятнадцатой я смог обойти весь сквер перед лечебницей и уже без сил опустился на пустующую скамейку. С нашей полусотней надо было что-то срочно решать. Но пока меня волновало другое. — Ты уже решил, какое имя себе возьмёшь? — спросила девушка. — Зачем мне брать имя? — удивился я. — Моё имя при мне. Его мне дала лучшая девушка на свете. Пятнадцатая улыбнулась. — Подхалим, — укорила она меня. — Ты что, так и собираешься всю жизнь ходить Шрамом и со шрамом? — Да, — я кивнул. — Знаешь, я просто не хочу имя, как у местных. Я хочу видеть, как они будут презрительно морщиться, услышав моё имя. Скажешь — глупо. Возможно. Но имя, данное тобой, для меня дороже, чем отношение аори ко мне. — Спасибо, — девушка обняла меня и закрыла глаза. — А ты себе какое имя возьмешь? — Пятнашка… «Что-о-о?!». — Но… Зачем?