– Пожалуй, не раньше десяти, после концерта. Передайте ей, пусть оставит ужин в столовой и идет спать. А мисс Полли подайте ужин на подносе в ее комнату ровно в семь. Инге не ответила, и Сибил уточнила: – Вы поняли меня, Инге? – Ja, – она не сводила глаз с живота Сибил и не двигалась с места. – Благодарю, Инге, это все. – Для одного ребенка живот слишком большой. – Довольно, Инге. После паузы, похожей на легкое пожатие плечами, она наконец унесла поднос. Она тоже недолюбливает меня, подумала Сибил. Взгляд, которым горничная смотрела на нее, был (она не сразу подобрала точное слово) каким-то жутким, холодным и оценивающим. Сибил устало поднялась по лестнице к себе в спальню, с трудом выпуталась из зеленого платья и надела кимоно. Затем налила полный таз теплой воды и вымыла лицо и руки. Слава богу, у них в спальне есть умывальник: до ванной подниматься еще половину лестничного марша, а любые ступеньки уже стали для нее тяжким испытанием. Она сняла туфли и получулки. Щиколотки отекли. Ее волосы, оттенок которых Хью считал редким, как у красного дерева, были собраны в небольшой пучок на затылке и подстрижена челка – стрижка дю Морье, опять-таки по словам Хью. Сибил вынула шпильки и распустила волосы; по-настоящему легче ей становилось только дезабилье. Едва взглянув на постель, она опомниться не успела, как уже лежала в ней. В кои-то веки ребенок не пинался. Как чудесно все-таки прилечь. Она вытащила подушку из-под покрывала, подсунула ее под голову и почти сразу уснула. * * * Чувствуя, что уже опаздывает, Эдвард влетел в дом, положил свой хомбург на столик в холле и заторопился вверх по лестнице в спальню, шагая через две ступеньки. В спальне он застал Луизу в каком-то маскарадном костюме и Вилли, причесывающуюся перед зеркалом. – Алло, алло! – воскликнул он. – Я Симпсон, – объявила Луиза. – Привет, дорогой, – Вилли подставила ему лицо для поцелуя. Открытая баночка румян стояла на почти пустом туалетном столике. Эдвард повернулся, чтобы обнять Луизу, но она чопорно закаменела и отступила. – Папа, я же Симпсон! Вилли добавила: – И я никак не могу позволить тебе целовать мою камеристку. Он встретился с ней взглядом в зеркале и подмигнул. – Мои глубочайшие извинения, – произнес он. – Не знаю, что на меня нашло. Я еще успею принять ванну? – Симпсон, вы не нальете мистеру Казалету ванну? А потом можете выложить мои гранаты. – Да, мадам, – она двинулась было походкой Симпсон прочь из комнаты, но вдруг спохватилась: – Папа, ты даже не заметил! – Не заметил чего? Луиза указала на мать, жестом обвела одежду на собственном теле и одними губами выговорила что-то вроде «ты». Потом топнула ножкой и выпалила: – Какой же ты глупый, папа! – Довольно, Луиза. – Мама, я же Симпсон. – В таком случае немедленно налейте мистеру Казалету ванну, или гранаты я достану сама. – О, будет сделано, мадам. – Ну и что все это значит? – У меня новое платье, – она поднялась, чтобы показаться ему. – Тебе нравится? – Прелесть. И вправду очень мило. Тебе идет, – на самом деле платье показалось ему невзрачным. – Это Гермиона тебе сшила? – О, нет, дорогой. Просто у нее была распродажа. Вообще-то я купила не одно, а три. И теперь мне совестно. – Вздор, – на душе у него вдруг стало легко. – Ты же знаешь, я люблю, когда ты красиво одеваешься. Когда он ушел к себе в гардеробную, Вилли встала перед большим зеркалом. Платье его отнюдь не воодушевило. С другой стороны, мужчины в этом ничего не понимают, а платье пригодится – оно идеально подходит для театра и сидит хорошо, а берта вокруг низкого выреза скрывает ее довольно маленькие и обвисшие груди. Видимо, ужасная мода двадцатых годов, когда все утягивались и сходили с ума по мальчишеским фигуркам, навредила их мышцам. Тайком от Эдварда она каждое утро делала упражнения в попытке восстановить их, но улучшений пока не замечала. А в остальном она в хорошей форме. Она снова присела к туалетному столику и аккуратно нанесла два маленьких мазка румян: мама вечно твердила ей, что макияж вульгарен, и Эдвард признавался, что недолюбливает его, но она заметила, что женщины, которыми он особенно интересуется, красятся довольно ярко. Например, Гермиона. Алая губная помада, яркий лак на ногтях, темно-синяя тушь для ресниц… Вилли вынула из ящичка губную помаду и слегка коснулась ею губ. Помада имела темно-карминовый оттенок, смотрелась немного странно, и Вилли сжала губы, чтобы распределить ее равномерно. Чуточку аромата Ormande от Coty’s за уши, и она готова. Вернулась Луиза, гранаты были извлечены из плоского и довольно потрепанного кожаного футляра: гранаты восемнадцатого века, бриллиантовой огранки – ожерелье и длинные серьги к нему. Пока она вдевала в уши серьги, Симпсон сражалась с застежкой ожерелья. – Можете выложить мою коричневую сумочку, тисненого бархата с бисером, пока я схожу пожелать доброй ночи мисс Лидии. – Хорошо, мадам… Мадам, мама, а мне обязательно ужинать вместе с няней? Можно поужинать в моей комнате? – Зачем тебе это понадобилось? – За столом она ужасно нудная. Вернее, нудная она всегда, но за столом это особенно заметно. – А ты не думаешь, что она может обидеться? – Могу сказать, что у меня разболелась голова. – Ну хорошо. Но только сегодня. Лидия уже лежала в постели в детской спальне. Ее волосы были по-прежнему заплетены в короткие косички, из которых над ушами выбились влажные короткие прядки. Она была одета в голубую фланелевую ночную рубашку. Новый редингот висел на стуле возле постели. Шторы были задернуты, но вечерний свет пробивался между кольцами и ложился полоской в просвете между полотнищами штор. При виде Вилли Лидия сразу села в постели и воскликнула: – «Элегантно на вид!» Вилли растрогалась. – Но спеть тебе так нежно и сладко, как Кошка, я не смогу[8]. – Ты сама нежная и сладкая. Луиза сказала, что вы идете в театр. А когда мне будет можно? – Когда подрастешь. Может быть, на Рождество. – Луиза сказала, если вдруг в театре начнется пожар, люди не выберутся. В вашем театре не будет пожара? – Конечно, нет! И люди смогут выбраться. – Но ты можешь попасть в аварию. – Дорогая, я не попаду. А почему ты так беспокоишься? – Просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Никогда. – Дорогая, ничего не случится, – заверила Вилли, не понимая, почему при этих словах ее охватила такая печаль. – Мой редингот мне так нравится! Мама, пожалуйста, расплети мне косички! Они слишком тугие, спать будет жестко. Няня всегда делает все как надо, но думает про завтра, а не про то, что будет сейчас. Они так натянуты! Из-за них все волосы тянутся и становятся длиннее. Вилли сняла резинки и расплела тугие косички. Лидия замотала головой. – Так гораздо лучше, мама. Будь осторожна и обязательно возвращайся. Ты ведь уже старая, а старым людям надо быть осторожными. На старушку ты не похожа, – лояльно добавила она, – но я-то знаю, кто ты. Я же тебя всю свою жизнь знаю. У Вилли дрогнули губы, но она ответила: – Понятно. А теперь мне пора, мой утеночек, – она наклонилась. Лидия обняла ее, изо всех сил затаив дыхание, так что объятия получились не очень продолжительными. – Только ты скажи няне, пожалуйста, что это ты расплела мне косички. – Скажу. Спи крепко. Утром увидимся. К тому времени, как она поговорила с няней и спустилась с верхнего этажа, из своей гардеробной как раз вышел Эдвард, пахнущий лавандовой водой и на редкость внушительный в смокинге. Луиза стояла на пороге своей спальни, попинывая плинтус. – Ты ей сказала? – встрепенулась она. – Няне? Да-да, конечно. Где мое пальто, Симпсон? – У тебя на постели. И я уже не Симпсон – видишь, я без фартука. А ты ведь еще не видела моего нового сомика, мама, – добавила она, входя за ней в спальню. – Завтра посмотрю.