Еще один фактор объясняет, почему в перемирии участвовали в основном английские и немецкие подразделения. Понятно, что французы яростно защищали собственную землю, а вот англичане ничего особенного против немцев не имели и считали, что их заставляют воевать, чтобы прикрыть les derrières[525] лягушатников – своих извечных, между прочим, врагов. Во время перемирия – и в этом есть некая ирония – британцы обсуждали с немцами, что, вообще-то, им стоило бы вместе воевать против французов. А тем временем, по стечению обстоятельств, большинство немецких солдат были саксонцами и, чувствуя общность с двоюродными братьями англосаксами, рассуждали о том, как было бы правильно воевать против пруссаков, которые правили в тот момент Германией. И самое важное – перемирие поддерживали все снизу доверху. Офицеры старались договориться; такие значительные фигуры, как папа римский, призывали к перемирию; сам по себе праздничный день символизировал мир и благоволение ко всем людям. Вот так происходило Рождественское перемирие. Но во время той войны случилось нечто еще более чудесное. Это феномен окрестили «живи и давай жить другим». Солдаты в окопах регулярно устанавливали «пакты о ненападении», не обменявшись ни единым словом, и тут уже никакие праздники были ни при чем, и никаких тебе договаривающихся командиров или высшего начальства. Как это происходило? По документам, приведенным историком Тони Эшвортом в книге «Позиционная война: 1914–1918» (Trench Warfare: 1914–1918), процесс развивался постепенно. Отряды по обеим сторонам фронта ели примерно в одно время, и тогда ружья замолкали: кому же захочется прерывать свой обед, чтобы кого-то убить – или чтобы тебя убили. То же самое происходило и в особо плохую погоду, когда траншеи затапливало и главной задачей становилось не замерзнуть до смерти{998}. «Тень будущего» регулировала поступки и удерживала от самых разных действий. В продуктовые обозы не стреляли, хотя они представляли собой легкую мишень, – чтобы не вызвать ответного огня. Не стреляли и в места, отведенные под туалеты. Подобное «ненападение» есть результат определенного выбора – чего-то не делать. Но пакты устанавливались и с помощью определенных активных действий. Как? К примеру, ваш лучший снайпер стреляет в стену брошенного строения около укреплений противника. Затем он повторяет это действие несколько раз, аккуратно «укладывая» пули в одно и то же место. Что вы этим говорите? «Смотрите, как мы прекрасно стреляем. Могли бы и в вас целиться, да решили, что не будем. Что вы на это скажете?» И тогда с другой стороны вражеский снайпер ответит тем же. Так и устанавливается соглашение стрелять поверх голов. Ключом здесь оказывается ритуал: повторяющийся выстрел в нейтральную мишень, причем каждый день он происходил в одно и то же время, подтверждая мирный договор. Перемирия на основе принципа «живи и давай жить другим» оказались очень прочными. Солдаты сигналили друг другу, что сейчас им придется стрелять взаправду – офицер идет. Система переживала и нарушения: если какой-то воинствующий новобранец выпускал снаряд четко в сторону окопов противника, по принятому обычаю обратно прилетало два снаряда, причем прицельно, во что-то значимое. А затем опять устанавливался мир. (Эшворт описывает такой случай: немцы неожиданно выпустили снаряд в английские траншеи. А вслед за этим послышался крик немецкого солдата: «Просим прощения, надеемся, никто не пострадал! Мы не виноваты, это идиоты прусские артиллеристы!» В ответ раздались два выстрела со стороны англичан.) Пакты «живи и давай жить другим» возникали часто. И так же часто сверху спускались приказы о перемещении частей и отрядов, о трибуналах; командование отдавало варварские приказы об атаках, которые заканчивались рукопашной и разрушали хрупкое ощущение общности интересов между противниками. Перед нами – процесс в его развитии: сначала мы видим незатратные посылы с немедленными положительными результатами, например, можно спокойно пообедать без стрельбы; затем шаг за шагом усложняются системы сдерживания боевых действий и сигналов для этого. Когда дело касается нарушений негласного договора, то хорошо просматривается приспособленный к обстановке принцип «око за око», причем система наказаний направлена на упрочение сотрудничества, кару для нарушителей, поддержание механизмов прощения и установление четких правил. Ну что же – ура! – мы, люди, способны развивать сотрудничество, прямо как колония бактерий. Но у бактерий отсутствует важнейшая вещь – психика. Эшворт глубоко исследует психологию участников движения «живи и давай жить другим» и их восприятие образа врага. Он описывает пошаговую последовательность смены образа. Сначала, при возникновении первых признаков негласного затишья, к образу врага добавилась его способность рационально мыслить с целью удержать стрельбу. Это привело к ответственному отношению при взаимодействии с противниками, причем сначала ответственность служила чисто прагматическим, личным целям: уговор нарушать нельзя, потому что мы немедленно получим ответную реакцию. Со временем эта ответственность приобрела нравственный элемент, резонируя с нежеланием большинства людей предавать тех, кто сам твердо держит слово. Сами поводы для «ненападения» приводили к новому пониманию врага: «Они же хотят спокойно поесть, прямо как мы; они хотят вылезать под этот дождь не больше нашего; у них такие же дурни-командиры, что и у нас». И вот уже мелькает чувство товарищества. Мы наблюдаем удивительную картину. Пропаганда воюющих стран продолжает изрыгать огонь и изображать врага псевдовидом. Но, по данным Эшворта, в письмах и дневниках солдат почти не звучит враждебности по отношению к тем другим, в окопах по ту линию фронта. Чем дальше от фронта, тем больше враждебности. Границы Своих и Чужих постоянно менялись. Если кто-то стреляет в вас или ваших товарищей, он точно Чужой. Но если не считать стреляющих, то Чужими, скорее, оказывались крысы, вши, плесень на пище, холод. А также любой офицер из высшего командования, который, по словам еще одного солдата из окопа, сидя в тепле штаба, «гробит нас из абстрактных тактических соображений». Подобные боевые затишья долго продолжаться не могли. Последняя фаза войны полностью перечеркнула их, потому что британское командование приняло чудовищную стратегию «систематических потерь». Когда я задумываюсь о Рождественском перемирии и системе «живи и давай жить другим», в моем воображении всегда возникает одна и та же картина, очень непохожая на ту, с которой я начал эту книгу. Как бы все сложилось, если бы во время Первой мировой войны в распоряжении людей уже было два дополнительных изобретения? Одно из них – это современные средства коммуникации: «Твиттер», «Фейсбук», эсэмэски. А второе – ментальность, которая сформировалась у солдат, прошедших ужасы той войны и выживших; я говорю о цинизме современности. Солдаты в окопах общей протяженностью много сотен километров снова и снова, раз за разом изобретали принцип «живи и давай жить другим», не зная, что в соседних окопах по обе линии фронта делают то же самое, что они не одиноки. Представьте себе эсэмэски, летающие из окопа в окоп: «Фигня все это. Ни один из нас не хочет больше воевать, и мы тут придумали, как это прекратить». Солдаты могли бы остановиться, бросить оружие, проигнорировать, высмеять или убить протестующего против их поведения офицера, выкрикивающего бессмыслицу про Бога и отчизну; они могли бы отправиться домой, расцеловать любимых, а потом посмотреть в глаза своему настоящему врагу – раздувшейся аристократии, готовой пожертвовать ими ради упрочения своей власти. Конечно, легко фантазировать о прошедшей войне, этаком музейном экспонате, украшенном бравыми усами вояк и идиотскими плюмажами на касках офицеров. А теперь нам нужно выйти из мира размытых черно-белых фотографий и провести очень сложный мысленный эксперимент. Наши современные противники похищают девочек и продают их в рабство, учиняют зверства и, вместо того чтобы скрывать это, вывешивают свидетельства в интернете. Когда я читаю о том, что они совершают, то ненавижу их страстно. Я уже не могу сдать назад, не могу представить, как мы рядышком поем в унисон «Я видел, как мама целовала Санта-Клауса» или как мы с бойцами «Аль-Каиды»[526] обмениваемся цацками на Рождество. Но время предлагает нам неожиданные решения. Ненависть между японцами и американцами во время Второй мировой войны казалась бездонной. Американские плакаты о наборе в армию выглядели как «лицензия на отлов япошек». Один ветеран Тихоокеанского театра военных действий описывал в журнале Atlantic в 1946 г. обычное для его окружения действо: американские солдаты «вываривали скальпы врага, чтобы отделить плоть; из черепов они делали украшения для интерьера и посылали в подарок любимым, еще они мастерили из костей ножи для разрезания конвертов»{999}. А уж какие зверства учиняли японцы по отношению к американским пленным! Если бы Ричард Фиске попал в плен, то Дзэндзи Абэ вполне мог отправить его на смерть, а если бы Фиске убил Абэ в бою, то череп японца теперь красовался бы у него на полочке. Но вместо этого 50 с лишним лет спустя один из них пишет письма соболезнования внукам другого, печалясь о смерти их деда. Суть предыдущей главы состояла в том, чтобы показать, как, оглядываясь на себя из будущего, мы ужаснемся своим сегодняшним деяниям и своей научной слепоте. А основная задача этой – рассказать, какова вероятность того, что мы когда-нибудь, оглянувшись назад, не сможем взять в толк, почему, кого и что мы так ненавидели. Дэниел Дэннет (уже упоминавшийся выше) попытался представить себе сюжет, в котором некто подвергается операции без анестезии, но зато точно знает, что после операции он примет лекарство, которое сотрет из его памяти все следы об этой неприятности. Ослабнет ли боль, если мы знаем, что забудем о ней? И произойдет ли то же самое с ненавистью, если мы знаем, что она поблекнет со временем и что общность Своих и Чужих перевесит различия? А если мы знаем, что иногда для успешной борьбы с ненавистью даже и времени особого не требуется? Ведь 100 лет назад, в самой середине кровавой бойни именно это и происходило. Философ Джордж Сантаяна как-то высказал мысль настолько мудрую, что она разошлась по миру и превратилась в клише: «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь». В контексте последней главы мы должны перевернуть мысль Сантаяны с ног на голову: те, кто не помнит поразительных затиший окопной войны, кто не знает о Томпсоне, Колберне и Андреотте или о том, какой трудный путь ко взаимопрощению преодолели Абэ и Фиске, Мандела и Фильюн, Хуссейн и Рабин, кто не вспоминает о духовной победе Джона Ньютона над своими заблуждениями, кто отказывается от достижений научного знания, которое учит нас, как повысить вероятность подобных событий, – кто не помнит всего этого, тот, наверное, «обречен не пережить» это обнадеживающее прошлое вновь. Эпилог Мы охватили изрядное количество основополагающих тем, а некоторые из них обсуждали по нескольку раз. Перед тем как сделать два последних замечания, имеет смысл кратко очертить пройденное. Первое, что очень важно помнить: практически каждый научный факт, изложенный в этой книге, представляет средний результат каких бы то ни было измерений. Изменчивость имеется всегда, и часто самое интересное заключается как раз в этих отклонениях. Не у всякого человека при виде Чужого активируется миндалина; не всякая клетка дрожжей прилипает к другой с аналогичным поверхностным белком. Но в среднем происходит именно это. Постоянно держа в голове данное правило, я везде в книге использовал смысловые вариации на тему «среднего» – «типичный», «обычно», «как правило», «часто», «имеет тенденцию», «в общем случае», и эти вариации, как я обнаружил, появляются на страницах книги более 500 раз. А наверное, нужно было употреблять их еще активнее, чтобы это уж точно не забылось. Какую бы науку вы ни взяли, всегда есть индивидуальные различия и интересные исключения. А теперь по списку без определенного порядка: а) Лобная кора помогает сопротивляться соблазну и способствует выполнению более трудного, но более достойного, правильного действия, и это здорово. Однако получается гораздо эффективнее, когда эта более достойная задача выполняется уже настолько автоматически, что перестает быть трудной. И проще всего избежать соблазна, если переключиться и пересмотреть свою точку зрения – а не использовать волевое усилие. б) Мозг обладает высокой пластичностью, что поистине замечательно. Но в этом нет ничего удивительного, потому что в противном случае он просто не будет работать. в) Несчастливое детство оставляет шрамы повсюду – от ДНК до проявлений в культуре, и они остаются надолго, на всю жизнь, а иногда даже на несколько поколений. Однако последствия детских несчастий обратимы в существенно большей степени, чем принято считать. Но чем дольше тянуть с коррекцией, тем труднее потом сгладить болезненный эффект. г) Мозг и культура эволюционируют согласованно. д) То, что на интуитивном уровне воспринимается сегодня бесспорно нравственным, моральным, совершенно не обязательно виделось таковым в прошлые эпохи. Многое из ныне принятого изначально было непозволительными рассуждениями. е) Как правило, биологические факторы (к примеру, гормоны) не являются непосредственной причиной поведения, они в основном настраивают и повышают (или понижают) чувствительность к внешним стимулам, которые лежат в основе поведенческого акта. ё) Рассудок и эмоции всегда взаимодействуют. Интереснее всего, когда одно из них берет верх над другим. ж) Гены по-разному проявляют себя в разных условиях; под влиянием одного и того же гормона человек добреет или ожесточается, все зависит от ситуации; эволюция не знает таких качеств, как эгоистичность или альтруистичность или что-то еще из этой серии; мы эволюционировали, чтобы в определенных условиях поступать определенным образом. Контекст, и еще раз контекст. з) С позиции биологии пылкая любовь и пылкая ненависть не противостоят друг другу. Им обеим противостоит безразличие. и) Подростковый возраст показывает, что самая интересная часть мозга эволюционировала так, чтобы меньше зависеть от генов и больше – от собственного опыта. Мы таким способом учимся – с помощью контекста, и еще раз контекста. к) Иногда полезно установить условные границы в непрерывном ряду. Но нельзя забывать, что границы эти – условные. л) Мы зачастую больше настроены на ожидание удовольствия и погоню за ним, а не на переживание самого удовольствия. м) Нельзя понять агрессию, не понимая, что такое страх и какое отношение к ним обоим имеет миндалина. н) Влияние генов не подразумевает неотвратимых следствий, оно задает возможности и тенденции. И сами по себе гены ничего не определяют. А взаимодействие генов и среды определяет, наоборот, все. Эволюция больше нацелена на изменение регуляции работы генов[527], а не их самих. о) Мы неосознанно делим мир на Своих и Чужих, предпочитая Своих. И представление, кто есть кто, под внешним воздействием может измениться легко и практически мгновенно. п) Мы не шимпанзе и не бонобо. Мы не относимся ни к классическим моногамным, ни к классическим турнирным видам. Эволюция сформировала из нас нечто среднее между этими и другими категориями, по которым группируются другие животные. Наш вид отличается большей пластичностью, гибкостью. И потому наша социальная жизнь более запутана и сложна, сильнее насыщена недостатками и неудачными поворотами, чем у других видов. р) Наш гомункулус-то голый. с) В то время как традиционная жизнь сообществ охотников-собирателей, длившаяся сотни тысяч лет, может, и была немного скучноватой, кровь при этом не лилась безостановочно рекой. С тех пор как мы в основном отказались от их образа жизни, было придумано множество нового. Одно из наиболее интересных «изобретений» состоит в том, что мы научились жить в окружении чужаков и действовать анонимно. т) Высказывание «биологическая система работает хорошо» лишено оценки; необходимы самодисциплина, напряженная работа и волевое усилие, чтобы сделать как что-то прекрасное, так и что-то ужасное. То, что мы понимаем под словами «поступать правильно», всегда имеет смысл только в контексте обстоятельств. у) Фундамент многих из наших самых нравственных и сострадательных поступков глубже и старше человеческих культур. ф) С подозрением относитесь к тем личностям, которые говорят, что люди иного типа – это мелкие грязные заразные букашки. х) Когда человечество изобрело социоэкономический статус, к этому приложились такие способы поставить подчиненного на место, о которых доселе в иерархическом мире приматов никогда и слыхом не слыхивали. ц) Я и Мы (т. е. просоциальность в своей группе) организуется гораздо легче, чем Мы и Они (т. е. просоциальность между группами). ч) Не особенно здорово, когда люди почитают нормальным совершать ужасные разрушительные деяния. Но подавляющая часть мирового горя исходит от тех, кто выступает против подобных ужасов, однако при определенных обстоятельствах все же допускает их. Дорога в ад вымощена логическими оправданиями, рационализациями. ш) Уверенность, с которой мы сегодня совершаем те или иные поступки, может ужаснуть не только будущие поколения, но – по прошествии некоторого времени – и нас самих. щ) Ни желания, сдобренные морализаторским резонерством, ни очень сильная эмпатия не приводят в обязательном порядке к действительно трудным, участливым и смелым актам помощи. ы) Люди убивают друг друга и жертвуют собой за символические духовные ценности. Мира с Чужими можно достигнуть с помощью переговоров; а понимание и уважение Их духовных ценностей приведет к миру более устойчивому и продолжительному. э) На нас постоянно влияют те или иные, на первый взгляд ничтожные, обстоятельства, неосознанная информация, внутренние силы, о которых мы не знаем ровным счетом ничего. ю) Наши самые худшие, ужасные поступки, за которые осуждают и наказывают, проистекают от причин биологических. Но не стоит забывать, что и лучшие наши поступки – тоже продукт биологических процессов. я) Обычные люди, мало чем выделяющиеся из общей массы, дают наипоразительнейшие примеры красоты человеческой натуры. Два последних замечания а) Если нужно выразить суть этой книги одной фразой, то вот она: «Все очень непросто». Ни для чего не находится конкретной, определенной, ясной причины, вместо этого всё немножечко влияет на всё. Ученые вечно бубнят: «Мы думали так-то и то-то, а теперь поняли, что…» Подправишь одно, а оно тянет за собой десять других проблем – все согласно закону подлости[528]. По любому крупному и важному вопросу 51 % исследований дает один результат, а 49 % – прямо противоположный. И так всегда. В конце концов начинает казаться, что любые попытки что-то исправить, улучшить безнадежны. Но выбора у нас нет – нужно пытаться снова и снова. И если вы читаете эти строки, значит, вы идеально подходите для данной миссии. У вас, очевидно, высокий интеллектуальный потенциал. У вас есть крыша над головой, вы живете в доме с водопроводом, едите калорийную пищу, маловероятно, что страдаете от серьезных паразитарных инфекций. Вас напрямую не заботят проблемы болезни Эбола, военных диктаторов или ничтожность вашего общественного положения. Вы счастливый человек, вам чрезвычайно повезло. Так что пробуйте. б) И наконец, вам не обязательно выбирать, кем быть – ученым или сострадательным гуманистом.