«Вот это поворот. Только религиозного психоза мне и не хватало». Даже для пьяного это было… слишком. Убер встал. – Ух. Ох, простите, любезная. Сорвалось с языка. Все, оказывается, еще хуже, чем я думал. Светлана ткнула ногтем ему под ребро – словно ножом. Убер не моргнул и глазом. Светлана подождала, глядя ему в лицо, затем разочарованно убрала руку. Под ребром у скинхеда ныло и пылало. Убер ждал. Он вдруг почувствовал себя недобрым и недружелюбным. Как дикое животное, скинхед среди ручных хомячков. Светлана смотрела на него, глаза светились гневом. И желанием. Она придвинулась ближе. – Покажи свой нож… – сказала она развязно. Положила руку ему на бедро, на ножны кукри, погладила пальцами. – Давай, вытащи его. Я хочу видеть. Убер покачал головой. – Нет. – Покажи. – Нет. Она дала ему пощечину. Убер моргнул. Светлана резко поднялась. На ее побледневшем лице ярко пылали пятна румянца. – Покажи, – сказала Светлана. Убер покачал головой. Она размахнулась… Он поймал ее руку перед своим лицом. Усмехнулся. – Нет, – произнес он. – Мудак! – Она развернулась и ушла. Убер посмотрел ей вслед. Похоже, праздник «День психического здоровья» – это явно не для этой станции. Бармен протирал стойку рядом с ним. Протирал и протирал. Убер поднял глаза. – Чего? – Женщина, с которой ты сейчас заигрывал, – сказал бармен. – Светлана… Ты ее знаешь? – Нет, – ответил Убер резко. Ему не понравилось слово «заигрывал». – А что? – Это жена мэра. Убер открыл рот, подумал и закрыл. Тааак. Что здесь вообще происходит?! «Дракон здесь, во мне». Он выдохнул, дернул головой. Надо ее догнать, спросить… Он оскалился. Встал, быстро пошел к выходу. Черт, а только на ходу понимаешь, что ноги плохо слушаются. «Ну я набрался…» Он пошатнулся, чуть коленом не своротил стол. Выпрямился, постоял. Убер остановился у выхода, постоял, наклонив голову на плечо. «Что я ей скажу? Ничего. Я здесь, чтобы избегать неприятностей? Так?!» Он вернулся к стойке, сел на табурет. Икеевский, забавно, подумал он. Сделал знак бармену наливать. На душе словно кошки скреблись. Муторно и противно. Бармен набулькал в стакан коричневой жидкости. Нет, это уже не виски. Убер скривился от сивушного запаха, но все-таки решился. Бросил выпивку внутрь себя, как в топку. Занюхал патроном от «Макарова». Патрон пах резким, кисловатым ароматом кордита и металла. Убер поставил патрон на стойку, как игрушечного солдатика, пальцем придвинул в сторону бармена. Выпрямился, посмотрел на него. – Слушайте, я понимаю, что я Питере… – начал он. – Да, – сказал бармен. Достал стакан, осмотрел на просвет. Стекло с точки зрения Убера было кристально чистое. – Я понимаю, что я под землей, на станции «Обводный канал», а это место мистическое и странное… и до войны таким было… – продолжил Убер. – Да, – кивнул бармен. Протер стакан грязным полотенцем, поставил на стойку. Налил Уберу еще. – Я понимаю, прошло десять лет после атомной войны, а это еще тот стресс… – Убер взял стакан. – Еще бы, – хмыкнул бармен. – И я понимаю, что я сижу в «Спятившем крабе» и название обязывает, но… – Убер помедлил, опрокинул в себя содержимое стакана. Словно жидкий металл проглотил. Он скривился, пережидая пожар в желудке. На мгновение прикрыл глаза, выпрямился. Посмотрел на бармена абсолютно трезвым взглядом. – Но могу я поболтать, для разнообразия, хоть с кем-то нормальным? А? Пауза. Убер ждал. – Ну ты и псих, – сказал бармен и отвернулся. Убер засмеялся. И вдруг осекся. «Фартук» бара сделан из полированного листа металла. За спиной бармена, из отражения в жестяной пластине, на Убера смотрел его искаженный брат-близнец. Пьяный, трусливый и жестокий. 2. Бобренок (Перо ангела-3) К Мике и Нэнни он пришел вечером. Докурил, стоя у палатки, и затушил самокрутку, только когда горечь стала невыносимой. Вошел. Внутри его ждала Мика. Девочка стояла, уперев руки в бока. В ладошке зажата корка хлеба. Нэнни сидела и вязала из цветных нитей что-то новое. Убер пока еще ни разу не видел ее без занятия. Скинхед повернулся, сел на пол, сложив ноги по-турецки, и оказался перед девочкой. Мика смотрела строго. – Ты ругаешься и пьешь. И часто куришь, – сказала Мика. Сузила глаза. – Да, – согласился Убер. – Виновен по всем пунктам. – Что? – Я говорю: ты права, странная маленькая девочка. Мика покачала головой. Погрызла корку. Это был какой-то местный аналог хлеба, испеченный из муки, смолотой из древних круп, вытащенных с поверхности, и мелко нарубленных сушеных грибов. Напоминал он по вкусу скорее кусок дерева, чем что-то съедобное. Но Мике нравилось. – Ты какой-то неправильный ангел, – заключила девочка. Убер засмеялся. – Это точно. – Он увидел паспорт на полке, среди микиных игрушек. Потянулся, открыл. – А это кто? Красивая. Мика перестала грызть и сказала: – Моя мама. – Повезло тебе, бобренок. Ты смотри, ты такая же красивая будешь. А чего она, получается, без паспорта ушла? Странно это, странно это… быть беде. Скинхед взял паспорт и перелистал. На страницах, расписанных от руки, сине-голубая блеклая печать «Обв. Республика». МАРТА НАРТИКОЕВА. 2001 года рождения. Гражданка Обводной республики. Убер задумался, снова отлистал на начало, туда, где была фотография. Лицо его разгладилось. Затем нахмурилось. Конечно, оставалась вероятность, что мама Мики просто уехала на другую станцию, еще до карантина… Но что, если это был дракон? Мика насупила нос. – Почему это я бобренок? – Красивая, да, – Убер не слыша, разглядывал фото. «Дракон здесь. Здесь. И даже здесь. Никто не хочет убить дракона», – вспомнил он слова Светланы. И в следующий момент охнул – Мика пнула его в голень. – Я не бобренок! Девочка удачно попала по больной ноге. Убера согнуло. – Ох! Ты, маленькое чудовище! – Он выпрямился. – Что ты делаешь? – Пинаю тебя. – Это я вижу! Но – зачем?! Мика немного помолчала. Видимо, сама только задумалась: «А действительно, зачем?» – А зачем ты обзываешься? Убер насмешливо оглядел девочку, щелкнул ее по носу. – Ты же грызешь все время. Мика некоторое время серьезно размышляла, наморщив лоб. Затем подняла голову. – Этот… которым ты меня обозвал… все время грызет? – спросила она. – Да. – У него большие зубы? Убер усмехнулся. – Точно.