Выяснения отношений Офис Берестнева располагался в полуподвале старого дома на Третьей Красноармейской. На газоне стоял пыльный «мерседес-гелендваген», за которым откровенно приглядывал напоминающий призывника-новобранца парнишка в великоватом спортивном костюме. Вадим его вместо сигнализации, что ли, использует? Десяток выщербленных ступеней вели к металлической двери с табличкой «Депутат муниципального совета №…». За дверью начинался темный коридор, протянувшийся метров на двадцать. Коридор упирался в приемную, оборудованную в стиле «чистенько, но бедненько». Стены приемной были завешены всякой агитационной мурой. Место секретарши, или кто там помогает Вадиму принимать озабоченных граждан? – пустовало. Кабинет депутата был почти таким же длинным и узким, как коридор. Только бедностью здесь и не пахло. Работал кондиционер. На одной стене висел портрет Путина, на другой – маршала Жукова. Берестнев, сняв пиджак и приспустив на кончик носа очки, восседал за огромным столом из полированного красного дерева. Позади Берестнева на стене красовался российский флаг и скромненько в уголке – темная икона в золоченом окладе. Не хватало только самовара и лаптей… – Здравствуй, дорогой! – Вадим встал и протянул для пожатия руку. – Привет! – Подожди секунду, хорошо? Я только закончу… – Берестнев сел и защелкал кнопочками калькулятора. Перед ним лежала тетрадка, в которую он время от времени что-то небрежно записывал перьевой ручкой, и три пачки денег. Наличности было немного, около трех тысяч евро, сколько-то долларов в разных купюрах и хрустящие новенькие тысячерублевки. То и дело поправляя очки, Берестнев колдовал над банкнотами, точно раскладывал сложный пасьянс. И постоянно обращался к калькулятору, что-то складывая, деля и перемножая. Я сидел на неудобном стуле, предназначенном для посетителей, скрестив руки на груди и вытянув ноги. Долго он собирается ковыряться? Наконец Вадим разложил деньги по разным конвертам, отодвинул от себя калькулятор, вложил все конверты в тетрадь, а тетрадь убрал куда-то под стол, судя по характерному звуку – в металлический ящик с распашной дверцей. Потом откинулся на спинку кресла, завел ладони под подтяжки, туго облегающие его разжиревшую грудь и посмотрел на меня поверх очков: – Ну-с, как дела? Наверное, ему казалось, что он выглядит очень солидно. Очки в дорогущей оправе с чуть задымленными стеклами, без диоптрий. Галстук с платиновой заколкой, украшенной бриллиантом. Широченные подтяжки с красно-зеленым узором и вышитыми лошадиными головами. На руке – золотые часы с крошечными цифирками и тончайшими стрелками. Я долго не понимал, почему Берестнев выбрал именно такую неудобную модель. Оказалось, что как раз таки в силу ее неудобства. Чтобы был повод долго разглядывать циферблат и, соответственно, дать окружающим время оценить крутость хронометра. Так что Вадиму, наверное, представлялось, что его внешний вид соответствует статусу депутата, который удачным ведением бизнеса сумел обеспечить себя и теперь, заняв кресло избранника, станет печься не о своем процветании, а только о благе народном, и бросит все силы на защиту интересов своих избирателей. Мне же он больше напоминал разбогатевшего сутенера. Впрочем, депутат – тот же «котяра», только на политическом уровне… Неужели в солдатском комитете его кто-то принимает всерьез? Или для визитов туда он пересаживается из «гелендвагена» в «жигули» и поверх клифта от Версаче натягивает застиранную тельняшку десантника? – Ты приехал поговорить о фотографиях? Опа! Меня здесь, получается, ждали! – О каких? Вадим зачем-то кивнул, протянул руку, выдвинул средний ящик стола и достал конверт. По виду – такой же, в какой он укладывал деньги. Но не с деньгами. Со снимками. – Я думаю, тебе прислали аналогичный набор. – Он разложил карточки в ряд. Наши фотографии различались только в одном: у Берестнева не было «полароидной» карточки с поцелуем. В остальном – те же ракурсы, тот же формат. – Ну и что ты скажешь по этому поводу? – Я посмотрел на Вадима. – Могу сказать, что это полная лажа. Даже если тебе мало моего честного слова, просто внимательно посмотри: они все на компьютере сделаны, там даже детали не всегда совпадают. Надергали открыток с порносайтов и присобачили наши с Ингой головы. – А головы откуда надергали? С каких сайтов? Вадим пожал плечами: – Надо спросить того, кто это сделал. – Спросим… А у тебя, значит, с Ингой ни-ни? Вадим приложил руку к груди: – Я, конечно, кобель еще тот. Но жена друга для меня – это святое. Ты хоть раз слышал, чтоб я?.. – Не суетись под клиентом, здесь избирателей нет. Откуда ты взял фотографии? – Сунули под дверь. – Дома? – Нет, здесь. Дома, чтобы до двери дойти, через ограду лезть надо, а там сигнализация… Сюда принесли. Неделю назад приезжаю, а конверт из-под двери торчит. – Чего сразу мне не сказал? – А ты бы сказал? У тебя и без того дел хватает, чтобы еще с этой херней разбираться. Думал, может, сам чего узнаю, тогда и скажу. – Узнал? – Не-а. – Вадим цокнул языком; меня раздражала такая манера подчеркивать отрицание. Мусульманин хренов! Берестнев любил говорить, что подцепил такую привычку в Афгане, от служивших с ним вместе кавказцев и бойцов «Цорандоя». Дамочки из солдатского комитета, наверное, ему верили. Но я-то помнил прекрасно, что года до девяносто шестого у него этой привычки не было. – Жаль! – Не то слово. А ты сам откуда их взял? – А мне их Плакса отдал. – Плакса?! Во паскуда какая! Это он, значит, специально, чтобы нас с тобой поссорить! – Чего ему нас ссорить-то? Какая такая корысть ему в нашей ссоре? – Ну, я не знаю! Но ведь не просто так, правильно? Значит, есть интерес! Между прочим, он их и сам слепить мог. А чего? И моих фоток, и Инги у него должно быть – во! – Вадим полоснул себя указательным пальцем чуть выше бровей. – А уж подыскать хакера, который за сотню евриков любой фотомонтаж сбацает, – плевое дело. Тем более что у них в клубе кто только не ошивается! Я заглядывал как-то, на первом этаже такой сброд, даже пройти мимо противно! Берестнев бросил на стол очки. Жест был отрепетированным, чтобы и эмоции проявить достаточно ярко, и стекла с бесценной оправой не покарябать. – Значит, ты Ингу и пальцем не трогал? – Я же тебе дал честное слово! Я даже мысленно… Ну, сам понимаешь! – Я понимаю. Я все понимаю. Вот только она мне призналась в другом. И кому из вас верить? * * * …Из коридора доносился голос Инги. Как всегда в минуты сильного волнения, у нее прорезался акцент. Точь-в-точь такой, каким пользуются рассказчики анекдотов, имитируя речь финнов или эстонцев. – Проп-пустит-те меня, я знаю, он-н здес-сь. – Кто здесь? Здесь никого нет, кроме меня! – Ну вот же ег-го б-ботинки! Я встал, надел спортивные брюки и вышел из спальни. Карина выталкивала Ингу за дверь и почти добилась успеха. Хорошо, они хоть в волосы не вцепились друг другу и не пустили в ход ногти. – Карина! Она обернулась и замерла. – Иди в комнату. Только женщина способна походкой выразить такую гамму чувств. Презрение и превосходство, покорность и готовность к борьбе. Если бы Карина начала говорить, эффект был бы меньшим. Но она ушла молча и плотно закрыла за собой дверь, и развязка сцены получилась сильной. Я отпихнул ногой мусорное ведро, почему-то стоявшее посреди коридора (как я узнал позже, Карина собиралась вынести мусор, открыла дверь и столкнулась с моей женой), и показал Инге на кухню: – Проходи. Можешь не разуваться. Последняя фраза вылетела у меня непроизвольно. Если я хотел таким образом пошутить и разрядить обстановку, то результата добился обратного. Инга охнула, побледнела, посмотрела на меня расширившимися глазами. Не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, я ее взял под локоток и отвел в кухню, а потом вернулся в прихожую и выглянул на площадку. Куда делась охрана? Инга сумела от нее улизнуть? Хороши специалисты! Или она сюда приехала с ними? Тогда почему ни одна тварь не соизволила мне позвонить? Я ведь специально инструктировал Цыганкова! Инга села за стол. Спина прямая, губы и колени плотно сжаты. Я садиться не стал, встал перед ней, прислонившись к стиральной машине. Под руку попали сигареты, я закурил и начал разговор: – Откуда ты узнала этот адрес?