– Я думаю, санкции на ваш арест никто не даст. Но оказалось, что кроме следов обуви у следствия есть еще кое-что. Цыганков оставил письмо, которое нашли при обыске у него дома. – Какое письмо? – Нечто вроде духовного завещания. Само письмо я не читал, но мне пересказали его содержание. Цыганков описывает, как он пришел работать в милицию, как стремился быть честным и как государство его обмануло. Первый раз – когда отправило в Афганистан, и второй раз, когда началась перестройка. Падение уровня жизни, утрата нравственных ориентиров, власть криминала… – Он чего, нажрался, что ли, когда это писал? – Текст производит впечатление, что его… э-э-э, сочинял человек не совсем трезвый. Набрался и, так сказать, излил душу. Доверил бумаге то, что боялся произнести вслух. – Зачем ему это надо было? – Боюсь, теперь мы этого не узнаем. Какие-то психические отклонения, я полагаю. Нереализованная потребность оправдаться в поступках, которые он считал неблаговидными. – Ладно, черт с ним! Больше в письме ничего?.. – В том-то и дело! К сожалению, он написал не только про себя. Он написал и про вас. В самых общих чертах, но тем не менее написал. – Что именно? – Ряд деликатных моментов, связанных с вашим бизнесом. Схемы уклонения от налогов, взятки чиновникам, закупки недоброкачественного товара. Позволю напомнить, что я не читал письмо, меня всего лишь устно ознакомили с его содержанием. – Так прочитай! Адвокат вздохнул, снял очки и принялся их протирать специальной салфеткой, извлеченной из нагрудного кармана пиджака. Протер не только стекла, но и золоченые дужки. Снова вздохнул: – Боюсь, возможность ознакомиться с оригиналом представится мне только через несколько дней. Я ведь уже говорил, что с Нестеровым совершенно невозможно работать. Приходится действовать через его руководство, а это требует времени. Насчет этих, э-э-э, деликатных моментов, меня уверили, что там очень мало конкретики. То есть Цыганков просто упоминает, что имели место такие-то факты, за которые ему, так сказать, стыдно, но при этом не называет конкретных фамилий и дат и указывает очень округленные цифры. Например, там есть такое место: «Мы заплатили нашему человеку в Комздраве двадцать пять тысяч и заработали на поставках по повышенным ценам в десять раз больше». – Не было такого, не платили мы никому. – Я в этом нисколько не сомневаюсь… В конце письма – самое непонятное место. Мне его процитировали дословно. Звучит оно так: «Есть только одно объяснение этой головоломке, но оно меня настолько пугает, что я даже думать о нем не хочу до тех пор, пока не проверены все остальные возможности». – И что он имеет в виду? Какую головоломку? – Выше того места, которое я процитировал, описываются последние события, в которых вы принимали участие. Начиная с убийства Кушнера и заканчивая Глебом. Здесь как раз перечислены только факты в самом сухом изложении. – Он написал, кто убил Глеба? – Нет, – ответил адвокат после короткой заминки, – не написал. Даже не намекнул, что ему известно имя убийцы или мотив. Значит, это дурацкое духовное завещание Лев Валентиныч родил за несколько часов до того, как отправиться навстречу собственной гибели. Наверное, справлял в одиночку поминки по Глебу. Уложил жену спать и заперся в кабинете, а когда наполовину опустела бутылка, рука потянулась к бумаге. Он всегда любил составлять документы и никогда ничего не выбрасывал. «Оно меня настолько пугает, что я даже думать о нем не хочу». Какая же разгадка могла так напугать отставного полковника? Если верить кино, то я должен заподозрить себя. У меня случаются помутнения разума, и я начинаю шалить. Стреляю в друзей, краду собственного ребенка, организовываю покушение на жену. А Цыганков об этом догадался… – А он написал что-нибудь ниже того места, которое ты процитировал? – Написал, – адвокат снова ответил с небольшой паузой. – Но там совсем пьяный текст. Если его отредактировать, то получаются две ключевые позиции. Первая: если бы он мог состыковать свою информацию с тем, что имеется у Рамиса, это окончательно прояснило бы всю историю. Вторая: он опять разочаровался в своих идеалах и целях. Кстати, следствие сейчас активно разыскивает Рамиса. – Черт с ним! – отмахнулся я. – Пусть ищут, если им надо. Значит, состыковать информацию? Вот вам еще одно объяснение того, почему Цыганков приперся на встречу с Татарином. Информацию хотел сопоставить. А Татарин, наверное, и говорить с ним не стал, сразу взял в обработку. – Они вчера были твердо уверены, что мои следы совпадут с теми, которые нашли около Глеба… – Кто-то дал оперативникам наколку, – кивнул адвокат. – Кто? – Увы! Такие сведения всегда держатся в полном секрете. Я думаю, даже Нестеров может не знать, тем более – его начальство. Нестерова просто убедили, что подсказка заслуживает внимания. А кто ее дал – знает только сам опер. Конечно, можно попробовать на него надавить через руководителей, но это вряд ли что-нибудь даст. Он, например, скажет, что просто был анонимный звонок. Кто знал, что я подходил к мертвому Глебу? Только Цыганков и охранники. Значит, милицейский осведомитель – кто-то из них? Охранников там было несколько человек. Допустим, один из них ссучился, настучал, и меня посадили. Было бы логичным после этого подтянуть охранников на допрос, но их не тронули. Почему? Они могли либо рассказать правду, либо уперто молчать. В первом случае получилось бы, что состава преступления в моих действиях нет: мы с Цыганковым обнаружили труп и самовольно осмотрели его, но за это не судят. Если бы они промолчали, что, скорее всего, и случилось бы, то это играло бы только на руку следствию: если я в дальнейшем расскажу все, как оно и случилось, мои показания станут противоречить их показаниям. Какой из этого следует вывод? Или менты знают, что к гибели Глеба я не имею ни малейшего отношения, но им нужен повод, чтобы посадить меня в клетку, или их намеренно дезинформировали, шепнув, что я причастен к убийству, а доказательства они сумеют найти, если основательно покопаются. Но они не стали «основательно копаться», сразу провели задержание. Кажется, я догадался, кто за всем этим стоит. Что ж, завтра днем я окажусь на свободе, и мы с этим разберемся. Я задал адвокату несколько вопросов, касающихся взаимоотношений ментов и осведомителей. Ответы соответствовали моим выводам. Я улыбнулся. Я подумал, что эти два дня, на которые я оказался запертым под замок, пойдут мне на пользу. Нужна передышка, чтобы все в голове устаканилось. Будь я на воле, то не позволил бы себе взять тайм-аут. Как некогда говорил Мастер, необходимо мыслить позитивно. Если не распускать сопли, то любое свое поражение можно положить в фундамент будущего успеха. Нет таких, кто бы ни разу в жизни не оказывался на полу. Проблема в том, как быстро подняться и взять реванш. Убийство Кушнера не связано с его делами в прибалтийских республиках и с предстоящим отъездом в Израиль. Как я уже говорил, его убили, чтобы обезглавить меня. Артема похитили не только ради того, чтобы поиметь денег. Кому-то опять-таки требовалось меня расшатать и ослабить. Поэтому и не успокоились, получив двести тысяч, затеяли комбинацию с фальшивыми фотографиями, сообщили Инге о Карине. Результат – моя фирма разваливается, и к ней уже с разных сторон тянутся руки. О том, как много для меня значит Кушнер, знали практически все. А кто знал о Карине? Кто мог сообщить Инге ее точный адрес и разные другие подробности? Цыган, Рамис… Карину видели Плакса и Юрка Пучковский, но это было давно, и они должны были быть уверены, что наша связь прервалась, как прерывались все мои внебрачные связи по истечении двух-трех недель с даты знакомства. За мной следили? Охрана должна была слежку заметить. Впрочем, охрана вчера проявила себя в полной мере, да и до вчерашнего дня они неоднократно лажались. Так что слежку нельзя исключить… Еще, конечно, сама Карина могла позвонить Инге. Но зачем ей так подставляться? Попытка развести меня с женой? Карина умная женщина и понимает, что такого рода попытки обречены на провал. Впрочем, какая умная женщина не делает глупостей? Адвокат кашлянул и посмотрел на часы. Он что, намекает, что я его задерживаю? Я посмотрел вопросительно, и адвокат поспешил объясниться: – Через час у меня важная встреча по вашему делу. На дискете, которую изъяли при обыске, оказалась какая-то очень серьезная информация. – Очень серьезная? – Ментов она поставила в тупик. Глава двадцать первая Предают только друзья Меня выпустили раньше, чем закончился сорока восьмичасовой срок задержания. Отпустили «вчистую», без оформления подписки о невыезде. Угрюмый следователь Нестеров дал мне расписаться в постановлении и сказал: – До свиданья. – Нет уж, лучше прощайте! Мне вернули вещи и выставили за дверь, не дав позвонить. Я оказался на улице без «трубки» и без копейки денег – телефон и бумажник я позавчера оставил дома. Меня никто не встречал: даже для моего адвоката досрочное освобождение явилось полной неожиданностью. Я пошел по Захарьевской к Литейному, решив, что загляну в одно казино, где меня знают и разрешат воспользоваться телефоном. – Здравствуй, Костя! Я обернулся. Передо мной стоял Мастер. Высокий, в черной одежде, руки заложены за спину. Он должен был выделяться в толпе – но почему-то не выделялся, смог подойти незаметно и своим тихим приветствием чуть не заставил меня шарахнуться в сторону, до того неожиданно прозвучал его голос. – Меня, что ли, встречаешь? – Нет, я тут по другим делам был. – Кого-то из учеников посадили? – У меня давно нет учеников.