– Увы, так и есть, – твердо сказал Холл. – В том, что мистер Константин действительно не в себе, сомнений нет, и тем не менее организовал бюро и до последнего времени успешно им руководил именно он. Груня опять возмущенно попыталась вырвать руку. – Сейчас ты подтвердишь, что на самом деле заплатил дяде пятьдесят тысяч долларов за его же убийство? – Да, заплатил. Всецело подтверждаю. – Но как ты мог? – со стоном проговорила Груня. – Послушай, милая, – принялся умолять ее Уинтер. – Ты не знаешь всех подробностей, а потому многого не понимаешь. Когда я оплачивал заказ, я даже не подозревал, что мистер Константин – твой отец… В ужасе он умолк, но Груня произнесла с каменным спокойствием: – Да, он мне тоже об этом сказал, но я сочла его слова бредом сумасшедшего. Продолжай. – Так вот, тогда я еще не знал, что он твой отец, как не знал о психическом отклонении, а потом, когда узнал и все понял, принялся умолять отказаться от задуманного, но он уже ничего не слушал и стоял на своем. Все, все они сумасшедшие. А сейчас мистер Константин затеял какое-то новое безумство. Ты чувствуешь, что произойдет что-то страшное. Расскажи о своих подозрениях: может, удастся предотвратить несчастье. – Если бы только подозрения! – Груня прижалась к нему и заговорила шепотом, чтобы не услышал никто из прохожих. – Мы оба должны многое друг другу объяснить. Но прежде об опасности. Едва приехав в Сан-Франциско, сама не знаю почему, я первым делом побежала в морг, а потом обошла все больницы и действительно обнаружила дядю… то есть отца в немецком госпитале с двумя тяжелыми ножевыми ранами. Он признался, что получил их от одного из своих исполнителей… – Это был Хардинг, – сразу догадался Уинтер. – И произошло это в пустыне Невада, возле городка Виннемукка, в поезде. – Да-да, именно так он назвал то место. – Видишь, как четко все совпадает, – заметил Холл. – Слава богу, мы, в отличие от этих безумных, способны мыслить и рассуждать здраво. – Да. Но позволь продолжить. – Груня доверчиво сжала его руку. – Нам надо многое поведать друг другу. Дядя, то есть отец, чрезвычайно высокого мнения о тебе, но сейчас не об этом. Я сняла меблированный дом на вершине холма Ринкон и, как только разрешили доктора, перевезла его туда. В этом доме мы жили последние несколько недель, пока дядя… точнее, отец не поправился. Он и в самом деле мой отец! Трудно поверить, но придется… если только однажды не проснусь и не пойму, что просто видела страшный сон. И вот уже несколько дней дя… отец собирает вещи. Сегодня все уже готово к отъезду в Гонолулу. Он отправил багаж на пароход, а мне велел переселиться в отель. Я ничего не знаю о взрывах, кроме тех разрозненных сведений, которые когда-то встречала в книгах, но все равно уверена, что он заминировал дом. Что-то копал в подвале. Вскрыл стены в большой гостиной, а потом снова привел в порядок. Сегодня из дома вывел кабель и подтянул к зарослям кустов возле ворот. Явно что-то сегодня произойдет. Тебе ничего не известно? Холл вспомнил, что Джон Грей сегодня не явился на заранее назначенную встречу. – Отец сказал, что присоединится ко мне в отеле «Фермонт» ближе к ночи, – продолжила Груня, – или завтра утром на пароходе. А тем временем… Однако Холл уже разгадал жуткий замысел и потащил Груню к выходу из сквера – туда, где на углу была стоянка такси, – объяснив на ходу: – А тем временем надо как можно быстрее попасть в тот дом. Твой отец планирует собрать подчиненных и уничтожить сразу всех. Надо попытаться предотвратить очередное жуткое преступление! – Если только его самого не убьют, – пробормотала Груня. – Трусы! Подлые трусы! – Прости, дорогая, но эти люди вовсе не трусы, напротив: смелые до безумства, хотя и немного странные, – но поверь: при близком знакомстве их невозможно не полюбить. Но надо спешить: уже и так слишком много смертей! – Но они пытаются убить моего отца! – А он намерен уничтожить их, не забывай об этом. К тому же подчиненные действуют по его личному приказу. Конечно, и он, и все они психи, фанатики, но нам от этого не легче. Ну же, постарайся идти быстрее! Пожалуйста! В эту минуту они наверняка собираются в заминированном доме. Может, еще удастся их спасти. Или его… кто знает? – Ринкон-Хилл, – бросил Уинтер к таксисту, помогая Груне сесть в машину. – Время – деньги: понимаете? Гоните что есть силы, не жалейте покрышек: я все оплачу! Ринкон-Хилл – в прошлом богатый аристократический квартал Сан-Франциско – возвышался в своей нынешней благородной дряхлости над грязью и теснотой обширного рабочего района к югу от Маркет-стрит. У подножия холма Уинтер расплатился с таксистом, схватил Груню за руку и легко потащил вверх по пологой горе. Несмотря на не слишком поздний вечер – было не больше половины десятого, – пешеходов они не заметили, разве что Холл увидел вдалеке темную фигуру: кто-то мелькнул в круге падавшего от фонаря света, и поспешно увлек Груню в укромный переулок. Уже через несколько минут был вознагражден за осторожность: по улице характерной легкой кошачьей походкой быстро прошел Хаас. Они продолжили путь, отставая от него примерно на половину квартала, а на вершине холма, при свете очередного фонаря, увидели, как Хаас без напряжения перепрыгнул через старомодную железную ограду. – Это и есть наш дом, – прошептала Груня Уинтеру на ухо и сжала руку. – Посмотри на этого человека: определенно он даже не подозревает, что идет на смерть. – Я и сам не верю, что ему грозит опасность, – скептически заметил тот. – Убить агента Хааса – задача не из легких. – Отец невероятно предусмотрителен, – возразила Груня, – и никогда не ошибается. Наверняка все предусмотрел: как только твой мистер Хаас войдет в парадную дверь… Она не договорила – Холл крепко сжал ей руку, призывая к вниманию: – Он не собирается входить в парадную дверь. Смотри: крадется за дом. – Но там обрыв, – возразила Груня, – а внизу, на расстоянии сорока футов, соседская крыша, так что ему придется вернуться. – Не думаю: он явно что-то задумал, – прошептал Уинтер, когда знакомая фигура снова попала в поле зрения. – Ага! Мистер Хаас, вас не проведешь! Смотри, Груня, он скрылся в кустах возле ворот. Туда протянут провод? – Да. Это единственное место, где может спрятаться человек. Вон еще кто-то идет. Наверное, очередной агент. Наблюдатели миновали дом и остановились возле следующего угла. Появившийся с противоположной стороны человек поднялся по ступеням крыльца и вошел через парадную дверь. Было слышно, как она открылась и через мгновение закрылась. Груня твердо решила идти с Уинтером, заявив, что это ее дом, где она знает каждый уголок. К тому же у нее есть ключ, так что звонить не придется. Коридор был ярко освещен, так что номер дома оставался на виду. Они невозмутимо миновали кусты, где прятался Хаас, поднялись на крыльцо, отперли парадную дверь и вошли. Холл повесил шляпу на стойку и снял перчатки. Из-за двери справа доносились голоса, и они помедлили, прислушиваясь к беседе. – Красота – это насилие, – с пафосом произнес кто-то. – Это Хановер из Бостона, – шепотом пояснил Уинтер. – Красота абсолютна, – продолжил оратор. – Человеческая жизнь безоговорочно подчиняется красоте. Это не парадоксальное умозаключение. Красота никогда не покоряется жизни. Она присутствовала во Вселенной еще до существования человека и сохранится после того, как человечество безвозвратно исчезнет с лица земли. Красота включает в себя все, это первое и последнее слово. Она не зависит от жалких, ползающих в грязи людишек. – Метафизика, – с ироничной усмешкой возразил Луковиль. – Иллюзорная метафизика в чистом виде, дорогой мой Хановер. Когда человек начинает возводить в абсолют преходящие феномены эфемерной эволюции… – Это вы грешите метафизикой! – воинственно перебил его Хановер. – Считаете, что все вокруг существует исключительно в сознании, а когда сознание разрушается, разрушается красота и исчезает тот важнейший принцип, которому подчиняется развитие жизни. А ведь всем нам известно – думаю, и вам тоже, – что это единственный твердый принцип. Как Спенсер справедливо заметил о вечном течении силы и материи в переменчивом ритме эволюции и распада, «принцип остается постоянным, в то время как конкретный результат никогда не повторяется»[2]. – Новые нормы, новые нормы, – перебил оппонента Луковиль. – В последовательной и вечно меняющейся эволюции неизбежно возникают новые нормы. – Вот именно, норма! – торжествующе провозгласил Хановер. – Вы об этом не подумали? Только что сами заявили, что норма существует! В таком случае что есть норма? Нечто вечное, отдельное, не зависящее от сознания. Отец и мать сознания. – Минутку! – возбужденно крикнул Луковиль. – Еще чего! – с истинно ученым догматизмом продолжил Хановер. – Пытаетесь возродить давно развенчанный идеализм Беркли[3]! Поверьте, метафизика отстала от современности на несколько поколений. Современная философия, как вам, должно быть, известно, считает, что всякая вещь существует сама по себе, а наблюдающее и воспринимающее вещь сознание не больше чем случайность. Так что метафизиком, дорогой Луковиль, являетесь именно вы! Присутствующие встретили выступление аплодисментами и одобрительными возгласами. – Попали в собственную ловушку! – с явным английским акцентом проговорил глубокий мягкий баритон. – Это Джон Грей, – шепотом объяснил Уинтер. – Если бы театр не был так безнадежно испорчен коммерцией, он наверняка произвел бы на сцене революцию. – Спор ни о чем, – не сдавался Луковиль. – Пустое словоблудие, фигуры речи, жонглирование понятиями и идеями. Если дадите мне десять минут, готов подробно изложить свою позицию. – Вот они, наши любезные убийцы и глубокие философы, – прошептал Холл и спросил: – Теперь готова признать их не столько убежденными, жестокими преступниками, сколько безумцами? Груня пожала плечами. – Пусть сколько угодно рассуждают о красоте, но я помню только одно: они стремятся убить Сергиуса Константина – моего отца. – Неужели не понимаешь? Они же одержимы идеями и ни во что не ставят человеческую жизнь, даже свою собственную, находятся в плену абстрактных рассуждений и не видят реальности. – За пятьдесят тысяч долларов, – уточнила Груня. Теперь уже Холл пожал плечами. – Впрочем, пора войти, но я первый. Он повернул ручку и переступил порог комнаты, а Груня последовала за ним. Разговор мгновенно оборвался, и семеро удобно расположившихся в креслах собеседников настороженно взглянули на незваных гостей. – Послушайте, Холл, – с нескрываемым раздражением заговорил Харкинс. – Вас не должно здесь быть: мы намеренно держали вас в неведении, – и все-таки вы явились, да еще – прошу прощения – с посторонней особой. – Если бы вопрос касался исключительно вас, джентльмены, то я не стал бы вмешиваться, – возразил Уинтер. – Но почему такая секретность? – Приказ шефа. Он нас сюда пригласил. А поскольку мы в точности исполнили его распоряжение и не сказали вам ни слова, остается предположить, что и вас тоже пригласил он. – Ничего подобного, – рассмеялся Уинтер. – Не позволите ли присесть? Джентльмены, позвольте представить вам мисс Константин. Мисс Константин, перед вами мистер Грей, мистер Харкинс, мистер Луковиль, мистер Брин, мистер Олсуорти, мистер Старкингтон и мистер Хановер. За исключением мистера Хааса это все оставшиеся в живых сотрудники Бюро заказных убийств. – Вы нарушаете правила! – гневно воскликнул Луковиль. – Я глубоко разочарован! – Вам не все известно, уважаемый мистер Луковиль, – вежливо возразил Холл. – Дело в том, что вы находитесь в доме мисс Константин, а в отсутствие ее отца являетесь ее гостями. Все до одного. – Но нам дали понять, что это дом Драгомилова. Он сам это сказал. Мы явились по отдельности, но поскольку собрались здесь, значит, не ошиблись ни улицей, ни номером. – Совершенно верно, не ошиблись, – со спокойной улыбкой подтвердил Холл. – Мисс Константин – дочь мистера Драгомилова. После этого заявления все присутствующие окружили Груню и подали руки для пожатия, однако она решительно спрятала ладони за спину и, отступив на шаг, твердо заявила, обращаясь к Луковилю: – Не могу пожать вам руку, потому что вы хотите убить моего отца. – Вот здесь вам будет удобно, дорогая леди. Соизвольте присесть, – сладким голосом пропел Луковиль, в то время как Старкингтон и Грей пододвинули самое большое и мягкое кресло. – Такая высокая честь… Дочь нашего уважаемого шефа… Мы не знали, что у него есть дочь… Добро пожаловать! Рады принять вас в наше общество! – Но ведь вы убийцы, – не сдавалась Груня. – Мы его друзья, поверьте, и представляем ту особую высшую форму дружелюбия, которая выше жизни и смерти. Уверяем вас, дорогая леди: человеческая жизнь – ничто, дешевле безделушки. Жизнь! Что она такое? Всего лишь пешка в игре общественной эволюции. Мы восхищаемся вашим отцом и уважаем его. Он гений! Только человек великого ума мог создать такую организацию. – И все-таки вы пытаетесь его убить, – упрямо повторила Груня. – Исключительно потому, что исполняем его приказ. Прошу вас, присядьте. – Луковиль до тех пор проявлял чрезмерное внимание, пока Груня наконец не опустилась в кресло, и продолжил: – Вот ваш друг, мистер Холл. Думаю, не станете отрицать факт дружбы и не назовете его убийцей. Меж тем именно он заплатил за устранение вашего отца пятьдесят тысяч долларов и тем самым, как видите, практически уничтожил нашу организацию. И все же мы не держим зла, а считаем его своим другом и уважаем как человека слова, честного, с твердыми этическими принципами.