– Ты заболела? – Я здорова. А теперь, если не возражаешь… – Я многозначительно смотрю на дверной проем, который он загораживает. Удивляюсь, когда он делает шаг в сторону, чтобы меня выпустить. Сумерки еще одерживают победу над ночью, держатся последние лучи быстро тускнеющего света. Я делаю глубокий вдох. От свежего воздуха становится намного лучше после целого дня, проведенного в затхлой карете. Зубы начинают стучать, и я обхватываю себя руками, как щитом, пытаясь сдержать дрожь, стараясь создать слой брони против этого мужчины. Рядом с ним я чувствую, как он снимает с меня слой за слоем, чтобы увидеть то, что я предпочитаю прятать. И сейчас я не в том состоянии, чтобы дать ему отпор, конкурировать с его воинственными методами. К счастью, палатка уже установлена, собрана прямо возле кареты. Я хочу рухнуть на паллет под груду меха и не вставать, пока не перестанет пульсировать в голове. Делаю шаг к палатке, но перед глазами все вдруг расплывается, боль пронизывает лоб. Я крепко зажмуриваюсь и спотыкаюсь, чувствуя, что ноги буквально превратились в студень. Рип молниеносно протягивает руку и хватает меня за локоть. Своей хваткой он удерживает меня, приковывает к месту. Головокружение тут же проходит, словно его прикосновение – цепь якоря, который, как мне почудилось, оторвался. Я покачиваюсь, как лодка на воде, а эта якорная хватка придает мне устойчивости, удерживает в вертикальном положении. Секунду спустя я осознаю свою ошибку – как я зависима от его рук. Резко вытаращив глаза, я поворачиваюсь и вырываюсь из его хватки. – Не трогай меня! – возмущаюсь я и дико озираюсь, сердце чуть не выпрыгивает из груди, пока я смотрю в небо. Голова снова начинает кружиться, но я поднимаю перед собой руки, чтобы отогнать Рипа. Взгляд его становится суровым, как чернильная сталь, из рукавов и спины торчат шипы. Кажется, будто они дышат, острая дуга расширяется, как ребра. Он смотрит на меня. – Ты едва на ногах держишься. Ты больна. – Я же сказала, что здорова. Рип шагает вперед, вторгаясь в мое личное пространство и вынуждая меня запрокинуть голову. – А я говорил: не ври, пока не научишься, – тихо отвечает он. Его голос звучит ровным гулом, как пилящая дерево пила. – Иди в палатку. Я пришлю лекаря. Услышав его приказ, я стискиваю зубы, поскольку именно это и собиралась сделать в первую очередь. Голова слишком болит, чтобы возражать, да и дышать сложно, когда он стоит так близко. Тихонько извергая проклятья в его сторону, я поворачиваюсь и ухожу, стараясь не упасть. Чувствую на себе его взгляд ровно до тех пор, пока не укрываюсь в палатке. Здесь немного прохладно, поскольку угли не успели нагреться, но я скидываю покрытые снегом сапоги, снимаю пальто, а потом падаю прямо на койку, завернувшись в благословенный мех. Мне кажется, я только что закрыла глаза, но в следующее мгновение чувствую, как кто-то касается моего лба. Голова кружится, и на мгновение мне мерещится, будто это материнская ладонь, ее утешающее прикосновение перед пожеланием доброй ночи. Но затем замечаю мозоли на ладони. По моему лбу, как наждачная бумага, разглаживающая дерево, скребет грубый песок. Это не мама – ее руки были мягкими, изящными, а прикосновение лучилось материнской лаской. Сейчас же я ощущаю незнакомое хладнокровное касание. Я просыпаюсь, вздрогнув, и за мутной пеленой в глазах различаю склонившегося надо мной Ходжата. Через мгновение после того, как я понимаю, что моего лба касается его рука, меня охватывает слепящая паника. В порыве ужаса и тревоги я резко сажусь, ленты расправляются, действуя на чистом инстинкте. Они с силой толкают его, врезаясь скругленными атласными краями в грудь. Вытаращив от удивления глаза и прохрипев от силы моего удара, Ходжат отлетает назад. Все кругом будто бы замедляется, пока я в ужасе и потрясении смотрю вперед. У меня вырывается сдавленный крик, когда лекарь чудом не падает на раскаленные угли. Он удерживается, но мой удар слишком сильный, и я охаю, увидев, как его тело летит на колышки палатки. За секунду до того, как Ходжат ушибается о них, Рип оказывается на его пути, готовый принять на себя основной удар. Командир успевает поймать лекаря, обхватив руками за плечи, и Ходжат поднимается на ноги, к счастью для всех, не успев снести палатку и между делом раскроить себе череп. Я со свистом выдыхаю. Мгновение никто из нас не двигается, не говорит. Мои ленты развеваются по сторонам, и единственный слышный звук – мое тяжелое дыхание. Когда мне удается немного успокоиться и начать нормально дышать, я устремляю взгляд на полы палатки и вижу, как сквозь щели просачивается ночная тьма. Должно быть, задремала я ненадолго. Но из-за своей острой от тревоги реакции я только что продемонстрировала свою ловкость, а если точнее, открыла чужим взорам свои ленты. Ходжат отходит от командира и выпрямляется. – А вы сильная, – шутит он, нервно посмеиваясь, отчего левая сторона его покрытого шрамами рта кривится. Ленты сонно опускаются, и я тоже падаю на тюфяк, подогнув под себя дрожащие ноги. – Простите. Я не хотела, – говорю я, отбросив с лица мокрые от пота пряди. – Я просто… не люблю, когда меня трогают. Никому нельзя меня трогать. На его лице отражается жалость. – Я не хотел вас напугать. Я нахожу в себе смелость глянуть на Рипа. Не знаю, о чем он думает. Выражение его лица недостижимо для понимания, взгляд слишком непреклонен. От этого мое сердце, и без того рвущееся из груди, начинает биться еще сильнее. На лбу и спине собирается пот, и внезапно я жалею, что заснула под этими мехами, потому что мне больше не холодно. Я изнемогаю от зноя. И это имеет непосредственное отношение к прожигающему меня взглядом Рипу. Глава 20 Аурен Рип и Ходжат стоят на том же месте и изумленно на меня таращатся. Я чувствую себя девчонкой, уличенной в краже еды. Ходжат выглядит встревоженным и смущенным, хотя я замечаю закравшееся в его карие глаза любопытство, когда его вниманием завладевают атласные полоски, которые только что отшвырнули лекаря в другой конец палатки. – Выходит, ты можешь ими двигать, – произносит Рип, его голос разрезает воздух, как ножницы. Тон его задумчивый, словно он говорит сам с собой. Он потирает черную щетину на подбородке и водит взглядом по длинным лентам, неподвижно лежащим на полу. Не знаю, что сказать в ответ. Я застряла между правдой и ложью. Зажата ими обеими, замурована среди двух незыблемых стен. Нельзя выбрать ни то, ни другое. Меня не защитит ни правда, ни ложь. Вот почему при наличии выбора я всегда выбирала молчание – потому что иногда это единственное, что тебе даровано. В точности как Обожествленные – набожные люди, обитающие в Зеркальной пустыне Второго королевства. Стоит им дать обет молчания, и пути назад уже не будет. Они лишатся языков – и больше никогда не придется выбирать между правдой и ложью. Порой я завидую, что они научились обманывать эти разрушительные стены. Потупив взгляд, я зарываюсь дрожащими пальцами в юбки платья, потерявшего свое золотое великолепие. Оно помятое, немного влажное, растянутое и выцветшее и грузом висит на мне, как и взгляд Рипа. – Я знал, что мне не показалось. Я видел, как ты пользовалась ими, чтобы не упасть, когда спускалась с корабля Красных бандитов. Я храню молчание. Отрицать я уже не могу, но и правду признать тоже. – Почему ты их прячешь? – заинтересованно спрашивает Рип, не упоминая о том, что я чуть не прикончила бедного Ходжата. Его словно не волнует, что меня можно счесть угрозой. Думаю, для Рипа, даже с моими лентами, опасности я не представляю. Во всяком случае, в сравнении с ним. Я касаюсь лент, побуждая их спрятаться мне за спину на паллете, где они свиваются в тугие завитки. – А ты как думаешь? – спрашиваю я, голос надламывается, как хрупкие ветки. – Я должна хвастать ими, как ты бахвалишься своими шипами? Он надменно пожимает плечами. – Именно это ты и должна делать. Я хмыкаю. – Легко говорить, командир. К тебе никто бы не осмелился притронуться. Но они? – спрашиваю я, собирая ленты влажной ладошкой. – Мне не нужен еще один повод, дающий людям право глазеть на меня и издеваться. Мне остается только прятаться. – Поэтому ты не любишь, когда к тебе притрагиваются? Я чувствую, как от лица отливает кровь. – Люди… издевались над тобой из-за них? – спрашивает Рип, указывая на мои ленты. Я втягиваю воздух сквозь зубы, но меня спасает сухой, скрипучий кашель, вырвавшийся из горла и помешавший его вопросу. Ходжат, застывший на другом конце палатки, внезапно оживает от этого звука.