– Простите, командир, – бормочет он и идет ко мне. Он становится на колени на паллете и, вытащив сумку, начинает в ней рыться. – Знаю, что у вас лихорадка и кашель. Еще что-то беспокоит, миледи? Как ваши ребра? Я вздыхаю и прижимаю большой палец к ноющему виску. – Горло немного дерет, и голова болит, – признаюсь я. – Но ребра, кажется, зажили. Он быстро оглядывает мое лицо. – Щека и губа тоже. Я провожу по ним пальцами. – Да, мне гораздо лучше. – Хорошо, давайте-ка поставим вас на ноги, – Ходжат извлекает из сумки три пузырька и ткань, в которую завернуты какие-то травы. С толком раскладывает все на мехах, стараясь меня не касаться. Я разглядываю стеклянные бутылочки. – Ни в одной из них ведь нет сваренных кишок? Ходжат качает головой, с его лица исчезают все признаки беспокойства. – На этот раз никаких кишок, миледи. – Светлая сторона, – бурчу я себе под нос, а потом снова начинаю кашлять. Он постукивает по ближайшему ко мне пузырьку, в который налита зеленая маслянистая жидкость. – А сейчас выпейте половину этой микстурки, чтобы побороть кашель. Мы же не хотим, чтобы он надолго задержался у вас в груди. Я покорно беру пузырек и откупориваю, после чего опрокидываю половину в рот и морщусь, ожидая, что вкус будет ужасным. Но он, на удивление, сладок. – Не так противно, как я думала, – признаюсь я, снова закупориваю бутыль и возвращаю обратно. – В нем содержится немного меда, чтобы замаскировать вкус… Я быстро вскидываю руку. – Не рассказывайте. Ходжат поджимает губы, однако в его карих глазах мерцает веселье. Какое облегчение, что он больше не смотрит на меня с осторожностью и тревогой. – А это можно втереть в грудь, если усилится кашель, – напутствует он, постучав по второму пузырьку. – А вот это снадобье нужно вылить на салфетку, смешать с небольшим количеством снега и прижать к глазам и лбу, унять головную боль. Снег к тому же снимет лихорадку. Я киваю, поглядывая на засушенные травы, лежащие в куске ткани. – А эти? – Их нужно положить под подушку. Мои брови сходятся на переносице. – Зачем? Ходжат берет ткань и разворачивает ее. В ней вовсе не травы, как я думала, а сушеные цветы. – Там, откуда я родом, считается хорошей приметой класть под подушку пионы, если вы больны, миледи. Однако придется довольствоваться тем, что вы положите их под меха, – говорит он и подмигивает мне здоровым глазом. – Вы даете их мне? – растроганная его жестом, удивленно шепчу я. На его скулах появляется легкий румянец, акцент от внезапного смущения становится отчетливее. – Вот. – Он протягивает мне сухоцветы. Эти три бутона на высохших стеблях хрупкие, часть листьев треснула и осыпалась. Я верчу их в руке и вижу, что розовые лепестки потускнели, а края потемнели, как корочка хлеба. – Спасибо, – шепчу я, от слез начинает щипать в глазах. Пионы для крепкого здоровья. Верба на счастье. Хлопковые стебли для достатка. Мясистые листы нефрита приносят гармонию. Ходжат сомневается, вероятно, заметив, как на меня действуют цветы. Я вздыхаю и откладываю их в сторону, заморгав, чтобы пропала пелена перед глазами. – Приложите к голове снег, но пошлите за мной, если почувствуете себя хуже, – наказывает он. – Вы очень хорошо подготовленный армейский лекарь, – улыбаясь, говорю я и осторожно кладу цветы. Я по-прежнему намеренно игнорирую Рипа, желая, чтобы он ушел, чтобы не осознал, что натворил. Рано или поздно он начнет задавать вопросы и требовать ответы. – Приходится, – пожав плечами, отвечает Ходжат и убирает вещи в сумку, разложив их в прежнем порядке. – О, а еще я хотел бы поблагодарить вас, миледи. – За что? – За то, что поговорили с наложницами. Благодаря вам некоторые разрешили мне лечить их, – радостно сообщает он, вся прежняя неловкость ушла. – Правда? – удивленно спрашиваю я. Не думала, что девушки прислушаются ко мне, но рада, что они подпустили к себе Ходжата. Кто знает, какого рода ранения они получили, когда нас захватили в плен Красные бандиты? – Да, и это хорошо, учитывая состояние одной женщины, – продолжает он, раскладывая на земле возле койки остальные пузырьки. – Ей нужно быть осторожной, особенно принимая во внимание наше текущее местоположение. Девушке нельзя мерзнуть, да и сухой паек плохо сказался на ее желудке. Я смотрю, как он идет к полам палатки и собирает в ткань еще немного снега. Потом выливает туда же какую-то жидкость из другого пузырька и завязывает. – Она выздоровеет? – Да, – отвечает лекарь и протягивает мне узелок со снегом. – Она быстро идет на поправку. Нет никаких признаков, что ей угрожает выкидыш. У меня останавливается сердце. – Погодите. Что? Ходжат поворачивается, его взгляд меняется от того, что он видит на моем лице. Он смотрит на Рипа, который все так же стоит напротив нас, спрятав шипы и скрестив перед собой руки, молчаливый, как каменное изваяние. – Прошу прощения, – бормочет Ходжат. – Я просто предположил… Ну, раз уж вы их навещаете… не берите в голову. – Которая? – шепчу я, не сводя взгляда с покрытого шрамами лица и не упустив из виду, как морщится от раскаяния его обезображенная кожа. Ходжат еще разок смотрит на Рипа, и командир еле заметно кивает, но взгляда с меня не сводит. Лекарь переминается с ноги на ногу, его нерешительность из-за необходимости сказать правду заметна по плотно сжатым губам. – Прямые черные волосы, немного замкнутая. По-моему, ее имя начинается на «м»… Нечто в груди хрустнуло так же, как обледенелая сосновая иголка хрустит под жестким ботинком. – Мист. Ходжат неспешно кивает. – Она самая. Последние остатки воздуха, что наполняли мою грудь, со свистом улетучиваются, голова начинает кружиться, мысли вьются, как водоворот в реке, затуманивают разум, тянут вниз. – Беременна, – говорю я, смотря перед собой и ничего не видя. – Она беременна, – повторяю я хриплым шепотом. Это ребенок Мидаса. Иначе быть не может. Громкий хруст вынуждает меня опустить голову, и я вижу, что ненароком раскрошила в кулаке стебли пионов. Я даже не почувствовала, как снова за них схватилась. Я быстро отпускаю цветы, но к перчатке липнет искрошенная зелень – стебли сломались пополам. У Мист будет ребенок от Мидаса. Мист, которая чаще остальных выражала свою неприязнь, неистовствовала в своей ненависти ко мне. Она беременна наследником Мидаса. По лицу текут слезы, но я не чувствую их жара на пылающих в лихорадке щеках. Ребенок. Ребенок Мидаса. Он неоднократно меня предостерегал, что я не смогу родить от него детей. Он не может позволить себе иметь от меня бастарда. Нет, раз уж царица Малина так и не сумела забеременеть. Я его Драгоценная, а не племенная самка. Он говорил, что это будет несправедливо по отношению к его супруге.