Глава 21 Аурен Я окидываю взглядом торжественный обеденный зал; гобелен, висящий на окнах, что простираются от пола до потолка; стены с декоративными украшениями. Над нами висит люстра, напоминающая сосульки, и ее кристаллы блестят, как искорки в глазах возлюбленного. Даже пробыв здесь несколько месяцев, я до сих пор не свыклась со всей этой роскошью, просторами дворца. Все здесь так вычурно, что я чувствую себя лишней. Богатств в замке Хайбелл столько, что у меня голова идет кругом, и так было еще до того, как Мидас решил, что хочет все здесь обернуть в золото. – Ты в порядке, Драгоценная? Услышав вопрос от Мидаса, я оглядываюсь, улыбка уже играет на моих губах. – Да, – отвечаю я. – Здесь я выгляжу лучше, ты согласен? В этой комнате кроме нас никого, и мне до сих непривычно думать, что теперь мы живем в этом замке. К этому я еще не успела привыкнуть, как не привыкла и к тому, что мы с Мидасом вместе. Раньше он носил дешевые шаровары и обшарпанные сапоги. А теперь на нем всегда шелковые туники и идеально скроенные брюки. Но самое странное во всем этом, – корона на его медно-русых волосах. И все же она ему подходит. Мидас словно создан для роскоши – все эти парадные одежды не внушают ему чувство неловкости и не вынуждают ощущать себя чужаком. Скорее наоборот, в Хайбелле он расцвел, несмотря на то, что ему слишком скоро пришлось облачиться в мантию царя. Я им горжусь. Невероятно горжусь, что он не дал слабину, не пошел на попятный. Для человека, который вырос без семьи, на ферме, он с легкостью взял на себя роль правителя. Его глаза, цвет которых напоминает мне стручок рожкового дерева, осматривают зал придирчивым, оценивающим взглядом. Сегодня я обходила с Мидасом замок, и тот преображался прямо на наших глазах. Тут подоконник, там коврик, чайные чашки и подушки, бра и дверные ручки. Несколько минут назад наступила ночь, увлекая за собой остатки бесцветного дневного света. Сюда уже вошли слуги, чтобы подкинуть в камин дров. Пламя, как голодный и бдительный зверь, скворчит и плюется, заливая зал оранжевым светом. Обеденный стол уставлен дюжинами свечей, новая мерцающая поверхность сервирована в совершенстве. Я пока еще вижу песчинки дерева, но тем не менее стол уже позолотили под стать ковру, занавескам и посуде. – Выглядит хорошо, – задумчиво говорит Мидас, взглядом цепляясь за то, что еще осталось неизменным: белые мраморные полы, обшитые панелями стены, потолок и спинки стульев. – Но будет выглядеть еще лучше, когда все здесь станет золотым, – заканчивает он, бросив в мою сторону улыбку. – Ты наверняка проголодалась. Давай поедим. Положив руку мне на спину, он ведет меня к столу, где двое слуг уже выдвинули для нас стулья. Не успеваю я сесть, как слышу резкий звук открывающейся двери и цокающих по полу каблучков. Я застываю, не в силах помочь слуге подвинуть мой стул. Округлив глаза, быстро смотрю на Мидаса, но он глядит на дверь, через которую только что вошла она. Его супруга, его царица. Когда она подходит ближе, до меня доносится шелест ее юбок. Госпожа обходит стол и садится справа от Мидаса – прямо напротив меня. В обеденном зале вдруг повисает напряжение, и царице Малине это известно. Легкий толчок в спину вырывает меня из замешательства, и я шепчу слова благодарности слуге, когда он заканчивает задвигать мой стул. – Жена, ты присоединилась ко мне за ужином, – говорит Мидас. Холодный тон его голоса скрывает другие чувства, которые он, возможно, испытывает. Царица никогда не ужинает с ним, если только у них нет гостей. Супруги вместе завтракают и иногда пьют чай, но не ужинают. Ужин должен принадлежать мне. Подходят слуги, ставят перед каждым из нас тарелку и пиалу, разливают по бокалам вино. Если они и уловили беспокойство, то не показывают этого. – Я весь день провела в городе и только вернулась. Пришлось пропустить обед, поэтому сегодня решила отужинать с тобой, – невозмутимо, непринужденно отвечает Малина. Ее белоснежные волосы сбоку разделены пробором, передние пряди зачесаны назад и собраны на затылке в узел. Она, как и я, одета в золотое платье, но ее – более изысканное, юбки пышнее, а лиф украшен кружевами, рюшами и оборками. В сравнении с ее царскими одеждами мне кажется, будто мое атласное тонкое платье едва ли на толику лучше ночной сорочки. Единственные украшения на нем – золотые кольца на плечах, которые удерживают ткань. – Я рад твоему обществу, – отвечает Мидас. Я утыкаюсь взглядом в стоящую передо мной пиалу с супом, желая оказаться где угодно, но только не в этой зале. Я злюсь, что царица здесь и лишает меня ужина с царем. Это все, чем мне теперь приходится довольствоваться, а порой я не получаю даже этого. Склонив голову, чувствую на себе взгляд царицы, кожу покалывает от холода, будто ее ледяные голубые глаза таят в себе зимнюю стужу. Услышав, как Мидас принимается за пищу, я вяло поднимаю руку, вынуждая себя делать то же самое. Мне непозволительно смотреть на него, ведь его жену это только разозлит. Меньше всего хочу привлекать к себе внимание. За ужином я не смею шумно глотать или ронять ложку. В действительности я пытаюсь вообще не издавать звуков. Несколько минут мы едим в неловкой тишине, глотаем, испиваем бульон. Уверена, что он вкусный – здесь все всегда вкусно, – но не могу распробовать его из-за ощущения горечи. Малина напротив меня сидит величаво и горделиво, ни один волосок не выбивается из прически, всем своим естеством она выражает царственность и силу. При взгляде на нее не усомнишься, что она особа царских кровей. – Хм, – помешивая суп, хмыкает она и поднимает взгляд на меня. – Похоже, твоя золотая сиротка за последнее время научилась вести себя за столом. Я замираю, не успев донести ложку до рта. Мидас тихо вздыхает. – Малина, не начинай. Ей удается безразлично, но изящно пожать плечами, вот только я замечаю появившийся в ее глазах ледяной холод. – Это задумывалось как комплимент, Тиндалл. Когда я в последний раз видела, как она ест, то подумала, что нам придется вытирать мясную подливу с ее колен. Обхватив ложку покрепче, я опускаю ее и поднимаю глаза на Малину. Наши взгляды скрещиваются – голубой против золотого, лед против металла. В глазах царицы я вижу ревность и гнев. И в моих глазах она видит то же самое. Под столом нога Мидаса касается моей. Легкое, тайное прикосновение, помогающее мне выровнять дыхание, но также и напоминание. Малина может провоцировать меня сколько угодно, потому что ей позволяет это делать ее статус. А вот я всего лишь любимая наложница, которую она терпит. Я – другая женщина и не могу открыто проявлять к ней неуважение. Меня тактично ставят на место, бурлящий во мне огонь гаснет, как табак над зажженным фитилем. Я отвожу от царицы взгляд. – Нравится ли тебе зала? – спрашивает Мидас. Меняет тему, отвлекая внимание Малины. Я благодарна за его попытку увести разговор подальше от ее словесных нападок, но сейчас хотела бы, чтобы он за меня вступился. Но он не может. На ее пальце его кольцо. Это она сидит на троне рядом с ним, она держит его под руку, когда они приезжают в город. Мне этого не дано. Он – царь, но его царица не я. Малина оглядывается, замечая все изменения в комнате, все, что теперь покрыто золотом. Интересно, что она думает обо всех этих вещах, сменивших цвет? После смерти ее отца Мидаса нарекли Золотым царем. Он, безусловно, достоин и этого титула. Замок преображается постепенно, комната за комнатой. С каждым днем его поверхность сияет все сильнее. Порой Мидас все хочет позолотить, потому что ему нравится блеск чистого золота. Как те растения в атриуме, которые теперь вечны и неизменны. Смелое свидетельство его богатства, не требующее лишних слов. Но оно годится не для всего. Разумеется, на кроватях из чистого золота спать неудобно. Так что чаще всего преобразуется сам материал, стеклянным чашам придается нужный тон, гибкая нить покрывается золотом, золотятся деревянные рамы – и все это от одного прикосновения. – Ничего, – наконец отвечает Малина, ее голос становится жестким. – Ничего? – нахмурившись, спрашивает Мидас, его красивое загорелое лицо мрачнеет. – Хайбелл выглядит как никогда лучше. Когда я закончу, замок станет таким блестящим, что никто и не вспомнит, каким он был раньше. Если бы я сейчас не смотрела на Малину, то упустила бы, как ее лицо исказила гримаса боли на долю секунды, на одно мгновение, а в следующее исчезла. Но я заметила. Это меня удивляет, ведь холодная царица, кроме превосходства, чувств никогда не проявляет. Малина сглатывает, тонкая шейка подрагивает, а потом царица кладет ложку на салфетку. – Похоже, суп мне сегодня противопоказан, – заявляет она. – Думаю, все-таки я пойду в свои покои. – Хочешь, я тебя провожу? – спрашивает Мидас. – Нет, спасибо. Ничего не могу с собой поделать – с губ срывается вздох облегчения, взгляд становится ярче от того, что больше не придется терпеть бремя ее общества. Но мне следовало лучше скрывать свои чувства, не отзываться так, потому что Малина все видит. Она прищуривается, и меня морозит колкий холод. Я тут же принимаю любезный, сдержанный вид, но уже слишком поздно. Сделанного не воротишь. Когда Малина встает, слуга бросается к столу, чтобы отодвинуть для нее стул. Она останавливается рядом с Мидасом, положив ему на плечо призрачно-бледную руку. Под кремовой, как фарфор, кожей виднеются голубые вены, когда она теребит короткие пряди его волос. – Сегодня ночью ты меня навестишь? – понизив голос, спрашивает она.