Сердце сжимается. – Нет. «Просто ляг на койку, девочка. Это будет быстро». Возникший в памяти голос хриплый, жесткий. Я прекрасно и четко его помню и теперь покрываюсь потом. Я почти улавливаю запах мокрого пшеничного поля, земли, напитанной навозом. Внутри у меня все сводит. Сегодня я слишком долго позволяла себе упиваться собственным горем, вскрыла слишком много ран. Мое сознание уязвимо и с легкостью выпускает то, что я давно похоронила в памяти. Прерывисто вздохнув, я с силой прячу эти обрывки воспоминаний. – Сейчас я хотела бы отдохнуть, Ходжат. Лекарь словно хочет возразить, но вместо этого просто качает головой, смиренно вздохнув. Накажет ли его командир? Накажет ли меня? – Что ж, хорошо, – говорит Ходжат. Напряжение в плечах чуть ослабевает, когда он отворачивается. Я вижу, как Ходжат опять копается в своей сумке, потом наклоняется перед полами палатки, собирает немного снега и, сложив его в небольшую тряпку, завязывает уголки. Я уже собираюсь спросить, что делает Ходжат, когда он подходит ко мне с завязанным свертком и еще одной склянкой и протягивает их мне. – Холодный компресс и немного руксрота. Поможет снять боль и уснуть. Я киваю и забираю их. Снимаю пробку с небольшого пузырька и выливаю содержимое в рот. Стоит ему попасть на язык, как я начинаю кашлять и почти давлюсь. Горький вкус и крепость такие противные, что слезятся глаза. Я с трудом проглатываю настойку. – Боги, а это что такое? – выдавливаю я. – Я много раз принимала корень, но таким он на вкус никогда не был. Ходжат робко на меня смотрит и забирает пустую склянку. – Извините, миледи. Забыл вас предупредить. Я смешиваю все свои лекарства с генадом. Не веря своим ушам, я таращусь на него. Горло пульсирует, словно до сих пор пытаясь подавить жжение. – Вы добавляете в свои лекарственные снадобья самый сильный алкоголь во всей Орее? – спрашиваю я. Улыбаясь, он пожимает плечами. – А вы чего ждали? Я ведь армейский лекарь. Чаще мне приходится лечить обозленных солдат, только вернувшихся с поля боя. Поверьте, в таких случаях чем больше алкоголя, тем лучше. Он помогает унять боль от самых страшных ран и снимает плохое настроение, – подмигнув здоровым глазом, отвечает Ходжат. Я вытираю рот накинутым на плечо мехом. – Фу, я предпочитаю вино. Он смеется и показывает на связку со снегом, которую я держу другой рукой. – Вечером приложите снег к щеке и губе. Отек немного спадет. Я киваю. – Спасибо. – Отдыхайте, миледи, – Ходжат поднимает сумку и выходит, снова оставив меня одну. Дожидаясь, когда примочка на плече высохнет до конца, я убираю поднос с едой, а потом осматриваю свое платье и стараюсь счистить кровь, после чего вешаю его на один из столбов, чтобы оно высохло. Я допиваю воду, чтобы перебить жуткий вкус настойки, но это не сильно помогает. Надеюсь, Ходжат подмешал сюда только один дополнительный ингредиент. Наверное, мне не стоит так безоговорочно доверять Ходжату, но я испытала слишком большое облегчение, когда он предложил мне обезболивающее, о котором я даже помыслить не смела. Лекарь не похож на того, кто мог бы подсунуть мне яд, но я никого из армии Четвертого королевства не должна сбрасывать со счетов. Чувствуя, что вот-вот рухну от усталости, я раскладываю на паллете меха и почти падаю на временную кровать, осторожно расправляя ленты, чтобы ночью они не спутались под ногами. Я накрываюсь с головы до ног тяжелыми мехами, а еще одну шкуру подкладываю валиком под голову. Устроившись, беру холодный компресс и прикладываю к щеке. Вскоре тело согревается под толстым мехом, и я вздыхаю, чувствуя, как на меня начинает действовать руксрот. Но стоило закрыть уставшие глаза, как палатка снова распахнулась и внутрь задул свежий снег. Я резко открываю глаза и вижу прокравшегося ко мне командира, за которым смыкаются полы. И кажется мне, что на сей раз он не уйдет. Глава 7 Аурен Все мое тело сковывает. Стоило понять, что так легко я не выкручусь. Может, Рип отправил сюда своего лекаря, чтобы тот меня осмотрел и убедился, что я здорова, и командир смог делать со мной все, что захочет. По горлу поднимается желчь, обжигая язык, я неподвижно сижу на паллете. – Что ты делаешь? – спрашиваю я с едким страхом в голосе. Но командир не собирается мне отвечать. Он неслышно ступает в другой конец палатки, к еще одной груде меха. Я лежу, не дыша, и крепко стискиваю свои накидки, изо всех сил цепляюсь за мех, а командир наклоняется и принимается снимать сапоги. Когда я вижу, как он поочередно их стаскивает, у меня перехватывает дыхание. С глухим стуком, похожим на тяжелый гул у меня в груди, сапоги падают на пол. Ничего не могу с собой поделать и все это время думаю, какие части моего обнаженного тела он, вероятно, увидел, когда вломился сюда. Затем его пальцы тянутся к нагрудной пластине, черный металл сползает после нескольких грубых рывков за привязанные с каждой стороны петли. Он откладывает пластину в сторону, а потом развязывает скрещенные на груди ремни из коричневой кожи, и в ту же секунду шипы на его руках и спине начинают втягиваться. Они медленно погружаются под кожу, поочередно исчезая из вида, а как только пропадают, командир стягивает куртку и вешает ее на столбик палатки. Казалось бы, оставшись в брюках и простой тунике с длинными рукавами, Рип не будет выглядеть таким грозным, но это не так. Круглые дырки в рукавах напоминают, что скрывается под одеждой. Я начинаю дрожать всем телом, когда Рип вытаскивает кромку туники из штанов. И с такой силой кусаю нижнюю губу, что почти рву ее. Нет. Этого не может произойти. Нет, нет, нет. Какая же я глупая. Почему я потеряла бдительность? С чего вдруг решила, что этого не произойдет? Может, в настойку, которую дал мне Ходжат, что-то подсыпали, чтобы меня одурманить? Наверное, это был даже не руксрот. С чего вдруг лекаря армии Четвертого королевства будет волновать, что мне больно? Меня здесь держат только в качестве провокации, выкупа, угрозы Мидасу. Я сейчас уязвима как никогда раньше. Я пережила непростые ночь и день, ранена, измучена, теперь одурманена, да еще и осталась наедине с самым грозным в мире главнокомандующим. Гнев с силой растет внутри меня. Я злюсь на командира за то, какой он гнусный тип. Злюсь на Ходжата, который обманом внушил мне ощущение спокойствия. Злюсь на Красных бандитов, напавших на меня и захвативших в плен. Но еще сильнее злюсь на себя за то, что всегда оказываюсь в подобных ситуациях. Когда командир Рип делает несколько шагов ко мне, я резко сажусь и забираюсь на паллет как можно дальше, стараясь не порвать палатку за спиной. – Стой на месте! Не приближайся! Рип останавливается, в слабом свете чешуйки на его щеках поблескивают. Заметив мою позу и выражение лица, он принимает угрюмый вид. Из горла готов вырваться крик, однако сомневаюсь, что криками я себе помогу. Но и молчать я не стану. Командир снова шагает вперед, и я готова разразиться воплями… но он направляется не ко мне. Нет, он берет металлическую крышку, которую я не заметила, и кладет ее на угли. Не смея вдохнуть, я слежу за тем, как он поднимает свои сапоги и доспехи, аккуратно ставит их возле камней. Командир идет к фонарю, убавляет пламя, пока оно не гаснет, погружая все в мерцающую темноту. Единственный оставшийся в палатке свет исходит из отверстия в крышке, под которой продолжают тлеть раскаленные угли. Сцепив зубы так крепко, что сводит челюсти, я напряженно сижу, готовая в любую секунду убежать, но командир не подходит ко мне. Я щурюсь в темноте, чувствуя дрожь во всем теле, но мужчина разворачивается и бредет к другой груде меха, лежащей в углу палатки. Когда он откидывает меха и ложится, накрывшись ими, я понимаю, что это не просто дополнительная куча мехов – это еще один паллет для сна.