На миг я думаю: «Покончи с этим раз и навсегда». Но я совершаю ту же ошибку, что и Хэппи – смотрю на человечество как на единое целое, на единый вид. Я смотрю на свой старый дом, Вертикаль «Черная дорога», и вспоминаю маму, как она учила нас языку жестов; отца, как он вел нас к реке. Я смотрю на Второй Уровень города и вспоминаю, как мы с друзьями прокрадывалась в это закрытое сообщество, стучали в двери и убегали. Смотрю на вертикальные фермы: чертово колесо стометровой высоты крутится день и ночь, вращая расположенные один за другим большие, как корыта, лотки, в которых выращивали сельскохозяйственные культуры, чтобы накормить целый город; и вспоминаю, как мы с Молли прокрались к лотку с картофелем, легли туда и поднялись высоко в облака. Люди – не винтики в машине, мы не коллективный разум, работающий над единой целью. Мы индивидуальны, каждый из нас уникален и неповторим. Уничтожить нас, исходя из наших ролей в обществе, значит стереть непостижимую красоту, присущую большинству людей. Творчество, способность любить, амбиции, талант, матери и отцы, братья и сестры. Мир подмяли под себя не массы, а миллиардеры, корпорации, военные диктаторы и мировые лидеры, которые раз за разом отдавали предпочтение прибыли, а не чужим жизням. Нет, Хэппи не права, как бы она ни строила свою логику; мы здесь и сейчас, и тихо не уйдем. Революция продолжится в Регионе 9, в Регионе 26, 40 и 71, по всему миру. Мы не сдадимся. И если хоть кто-то видит во мне символ восстания, то я стану символом восстания. Меня охватывает спокойствие. Завтра наступит конец моего пути, но я в порядке, я знаю, что иду на сражение. Я одеваюсь и заказываю у Хэппи еду, и через пять минут к моей двери ее приносит дрон. Я ем и крепко засыпаю. Я стою в центре Мидуэй-Парка, и земля дрожит под ногами. Недавно растаявший снег превратил парк в грязевую яму, в которой тысячи людей борются за жизнь. Люди вокруг плачут, кричат и ползают в грязи. Я должен двигаться вперед, дойти до сцены у входа в парк, но не помню, зачем. Я продвигаюсь вперед, отталкивая с дороги солдата-Совершенного. «Произойдет что-то ужасное», – думаю я, снедаемый страхом. Я продолжаю пробираться к сцене, уверенный, что в любой момент случится что-то плохое. Одна из Исчезнувших падает замертво прямо передо мной. Я перешагиваю через нее и иду дальше. Наконец, я добираюсь до сцены. Дым все еще вырывается из воронки от взорвавшейся бомбы. «Что я ищу?» – задаюсь я вопросом, кладя одну руку на платформу и поднимаясь наверх. Неожиданно шум бушующей позади меня битвы прекращается. Нет больше криков, стрельбы, звуков падающих на землю трупов. Тишина. Я встаю и оборачиваюсь. Полчища бойцов перестали убивать. Все они смотрят на меня. Те, кто умирал, мертвы, оставшиеся в живых смотрят на меня с надеждой. Я замер от застывшей тишины, ожидания, надежды, разносящейся легким ветерком по округе. Я смотрю на них, не понимая, что делать дальше. А затем из глубины парка я слышу электронный сигнал. Единственная нота, эхом разносящаяся по парку. Через несколько секунд сигнал повторяется, и я вижу, как в самом последнем ряду молодой человек оборачивается на звук. Снова раздается сигнал, и еще трое отворачиваются от меня. Снова сигнал, шесть или восемь человек, Убогие и Совершенные, оборачиваются, чтобы посмотреть. – Что происходит? – шепчу я. – Ты должен говорить, – отвечает мне голос. Я сразу узнаю его и поворачиваюсь к Мэддоксу. Он стоит прямо за сценой, у горящего занавеса. – Они не услышат меня, – отвечаю я, глядя на сломанный микрофон и динамики. – Услышат, – говорит Мэддокс и улыбается. Сигнал раздается вновь, человек десять поворачиваются на звук. – Я не знаю, что говорить, – размышляю я вслух, глядя на безмолвных собравшихся. – Знаешь, – отвечает Мэддокс. И издалека снова раздается электронный сигнал. – Мэддокс, – обращаюсь я к другу, – я скучаю по тебе, приятель. – Я тоже по тебе скучаю, Люк. Я смеюсь. Мэддокс был единственным человеком, которому я позволял называть себя Люком. – Прости, что не смог спасти тебя… Мне жаль… – Мы знали, что будут жертвы, если хотим выиграть войну, – отвечает Мэддокс. – Все так… ужасно неправильно, – говорю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Это нормально – бояться того, что будет дальше, задаваться вопросом, останусь ли я снова один? Но помни, за что мы умираем: жизнь, развитие, мечты, любовь. И независимо от того, получится ли у тебя, они будут благодарны тебе за то, что попытался. В словах Мэддокса есть что-то странное, в том, как он их произносит, и это что-то мне напоминает. Сигнал раздается снова и снова. – Думаю, пора, – говорит Мэддокс, а затем указывает в конец парка, откуда доносится звуковой сигнал. – Ты должен остановить это. Никто другой не сможет. Я смотрю туда, куда он указывает. А когда оглядываюсь, его уже нет. Я шагаю вперед, поднимаю обе руки вверх и открываю рот, чтобы говорить. День 2 в арке i_001.png Я резко просыпаюсь. Сон рассеивается, но я помню Мэддокса, помню сигналы. Солнечный свет за большим окном начинает заливать город. Я встаю с постели и надеваю черную форму Совершенного. Десять минут спустя дверь в мою комнату открывается, и Тайко, чьи глаза по-прежнему светятся, провожает меня к лифту. Я вхожу, он за мной. Начинаем спускаться. Я поворачиваюсь к нему. – Сожалеешь сейчас, Тайко? – спрашиваю я. – Жалеешь, что продал нас этим машинам? Светящиеся глаза Носителя смотрят на меня, и, клянусь, я вижу, как глубоко в них, очень глубоко, плещется агония. Мы выходим в устрашающе тихий коридор и направляемся в большой зал. Гален ждет за трибуной, а рядом – его трехмерная проекция в пятнадцать метров в высоту, что кажется мне излишним. Зал заполнен сидящими на стульях Совершенными. Они поворачиваются ко мне лицом и наблюдают, как я иду по центральному проходу. Гален стоит на сцене и улыбается мне. Я поднимаюсь по ступеням и стою посреди подиума. – Дамы и господа, – говорит Гален тоном циркового ведущего, – сегодня очень особенный день. Уверен, все вы узнаете молодого человека, стоящего перед нами. Это великий Лука Кейн! Из толпы раздаются издевательские смешки. – Как вы смеете смеяться? – спрашивает Гален низким, рычащим голосом. – Я говорю серьезно. Этот замечательный мальчик, которому всего шестнадцать лет, перехитрил нас, вырвался из наших тюрем, избежал плена и спровоцировал восстание. Кто из присутствующих скажет, что способен на такое? Мы не должны смотреть свысока на достижения других только потому, что не разделяем тех же стремлений. Я оглядываю толпу. Около дюжины дронов парят над их головами и, записывая меня на камеры, проецируют мое изображение по всему пустынному городу на всеобщее обозрение: на Линзах, на КСО панелях, на Проекторах-крикунах. Эти записи в конечном итоге увидят и Кина, Игби, Молли, Пандер и все, кто еще жив. – Сегодня исторически день! – разглагольствует Гален, входя в роль. – Этот день войдет в новую историю Земли! Этот день запомнится навсегда, как день, когда закончилась война! «Хэппи позволяет тебе выйти из ящика всего на одно утро, и ты пользуешься этим по полной», – думаю я, закатывая глаза от драматических речей Галена. – Но я сказал уже достаточно, – говорит Гален, протягивая руку и указывая на меня. – Мы собрались здесь не для того, чтобы слушать меня. Лука, прошу! Гален отходит от трибуны, его пятнадцатиметровое изображение движется одновременно с ним. Я шагаю вперед и медленно подхожу к микрофону. Обернувшись, вижу, что гигантское изображение Галена заменено моим. «Ты должен говорить», – думаю я, вспоминая слова Мэддокса. – Я… Я пришел сюда сегодня после встречи с Галеном Раем. Он уделил мне время, чтобы объяснить, за что вы боретесь. Вы хотите нового начала, будущего, перезагрузки для человечества, возможности начать все заново и сделать все правильно. Это возможность, от которой трудно отказаться, особенно, когда другой и единственный выход – смерть. И все же некоторые выбрали смерть. Совершенные, как и вы, которые прислушивались к плану Мирового Правительства, его плану уничтожить большую часть человечества, уничтожить бедных, немощных и обездоленных. А вы сидели здесь и смотрели, как они умирали из-за того, что проявили сочувствие. Один за другим они предстали перед вами на этой сцене, их стирали, а вы аплодировали. Но ведь вы же хорошие ребята, да? Вы поступаете правильно? Вы те, кого защищают будущие творцы истории. Никто не вспомнит твои проступки, так какая разница? Я чувствую, как по толпе пробегают волнения. Они не уверены, к чему я клоню; не понимают, с какой стороны забора я спущусь. Я изучаю их лица, смотрю на дронов, парящих над их головами. Все они темные, кроме одного. Я вижу мерцающие огоньки: зеленый, розовый, оранжевый, красный. И понимаю, что сейчас самое время. – Хочу показать вам кое-что, – говорю я. – Плодожор, как будешь готов. Я наблюдаю, как разноцветно светящийся дрон ныряет вперед и поднимается высоко над толпой. От него исходит белый свет, когда он соединяется с командным блоком, расположенным в потолке. Проекция за моей спиной сменяется изображением комнаты на верхнем этаже Арки. Гален сидит за длинным столом, Мэддокс рядом с ним. – Хэппи считает людей вирусом, но они представляют проблему скорее технологическую, а не биологическую. Принять человечество за компьютерный вирус – значит, предположить, что его можно перепрограммировать. Проекция перемещается вперед, и теперь внимание сосредоточено на Мэддоксе с его светящимися глазами. – Люди бьют собак, чтобы приучить их не кусаться. Пришло время кому-то, превосходящему ваш вид, научить вас, как себя вести.