— Ладно, если ты так хочешь, — полоснула я Марго обиженным взглядом. — Только Костю позову, пусть поможет… А Марго аж подпрыгнула: — Ни в коем случае! Он же первый начнет тебя расспрашивать, где ты так изгвоздалась, а про твои ночные приключения никто не должен знать! Ну вот, вообще замечательно! Костя мне не помощник, потому что может проболтаться, у Стаса, как всегда, растяжение копчика… Нет, недаром же умные дядьки в телевизоре талдычат, что главное не суровость наказания, а его неотвратимость. Возьмите хоть меня. Я ж ведь даже еще не совсем уверена, что кого-то замочила, а уже расплачиваюсь. И расплачивалась почти до рассвета. Раз, наверное, десять только за водой на пятый этаж бегала, потому что грязи на моей машине было больше, чем шерсти на собаке. — И только одно меня хоть как-то утешало, это то, что мои сапоги, которые Марго вручила мне вместе с мусорным ведром перед первой ходкой во двор, мне удалось пристроить у Кост и-Подводника. — О, Любаня! — сонно захлопал он глазами, открыв передо мною дверь, и тупо уставился на мешок с «орудиями убийства». — А это что? — А это тебе на ответственное хранение, — буркнула я и побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и громыхая помойным ведром. Что касается «пятеры», то я ее все-таки с грехом пополам, но отмыла. От чего она, если и не как новая сделалась, то, по крайней мере, стала угадываться в темноте. Правда, сама я при этом так ухайдакалась, что обратно в квартиру на четвереньках приползла. Тихо завидуя трупу, оставшемуся спокойно лежать у пруда. Не знаю даже, стоит ли уточнять, что я заснула раньше, чем моя голова коснулась подушки, но вот что обязательно придется вам рассказать, так это как я проснулась. А проснулась я от того, что Марго трепала меня, как тряпичную куклу, внушая громким шепотом: — Вставай! За тобой из милиции приехали! — Как? Уже? — переспросила я и снова рухнула на диван. ГЛАВА 30 — Только не вздумай ни в чем признаваться, — учила меня Марго, пока я как пьяная шарахалась по комнате в поисках одежды. — Потому что на тебя у них наверняка ничего нет. — Ага, нет, — било меня в трясучке. — А чего ж они тогда приперлись? И, правда, это ж надо, какая оперативность! Особенно если учесть, что без нас с Марго Косоротов ни одного дела не раскрыл! Кстати, а ведь в данный момент он вообще радикулитом подкошенный… Тогда, кто же вместо него такую бурную следственную деятельность развил? Неужто, этот тихоня Ермаков? Вот те на, а мы-то думали, он только картошку чистить умеет! — Ну, приперлись и приперлись, — как могла успокаивала меня Марго, хотя и сама заметно нервничала. — Мало ли… Может, они посоветоваться с нами хотят… — О чем? — я так отчаянно драла расческой волосы, что из нее все зубья повыскакивали. — Н-ну… Как?.. Мы же все-таки детективное агентство, — Марго из последних сил пыталась вселить в меня оптимизм, а лучше бы сумку с самым необходимым собрала, на что я ей и указала. А теперь представьте себе мою физиономию, когда я заметила, что мой арестантский мешок уже поджидал меня в прихожей! — Да это я так, на всякий случай, — оправдывалась Марго. — Ты же знаешь, какая у нас правоохранительная система. И потом, ты же сама говорила, что Косоротов неоднократно обещал тебя в «обезьянник» упечь… — Да, было такое, — вздохнула я чуть ли не мечтательно. А чему удивляться, сейчас перед угрозой статьи за убийство кондратовский «обезьянник», в котором я уже однажды побывала, представлялся мне просто райским уголком. — Ну, вот, видишь… Все не так страшно, — ободряла меня Марго, старательно отводя при этом глаза. — Угу, — шмыгнула я носом и тихонечко заглянула в детскую, где мирно посапывали Ян, Туська и Стас, счастливо не ведающие о том, что надо мной неотвратимость наказания нависла. — Не волнуйся, все будет хорошо, — тронула меня за плечо, тихо подошедшая ко мне сзади Марго, после чего мы обнялись и тихо всплакнули. Ну, а уж потом, закинув за спину свой арестантский мешок, я медленно и обреченно спустилась во двор и села в стоящий у подъезда милицейский «уазик», предварительно кинув последний взгляд на наше кухонное окно, за которым застыла печальная Марго. Прощай, подружка, подумала я, хоть ты меня и тиранила, а мне тебя будет не хватать. А сидящий в «уазике» на переднем пассажирском сиденье незнакомый мне юный лейтенант скомандовал водителю-сержанту: — Поехали! «Уазик» сорвался с места и попылил по Кондратову, осточертевшие виды которого я в этот раз созерцала с особенной теплотой и горючей слезой во взоре. Даже ухабы, на которых исправно подпрыгивал милицейский «козел», и те мне казались какими-то особенно родными. А уж когда мы на проспект Демократов выехали, меня и вовсе такие чувства переполнять стали, что словами не обсказать. Как зачарованная, завертела я головой, старясь запечатлеть в своей памяти каждую уличную забегаловку, каждую заплеванную подворотню, каждый разбитый фонарь и канализационный колодец на дороге. Потому что еще неизвестно, когда я все это снова увижу. А тут еще, как нарочно, неизвестный мне лейтенант масла в огонь подлил: — Да не волнуйтесь вы так, мы вас надолго не задержим. Надо ж, такой молодой, а уже садюга. Далеко пойдет, можно не сомневаться. — А… Зачем я вам понадобилась? — робко пискнула я, стиснув в руках свои арестантские манатки. — Да опознание провести, — подмигнул он мне почти по-дружески. — Опознание? — мне совсем уж нехорошо стало. Так это что ж выходит, свидетели того, как я у пруда проткнула каблуком неведомого мне бугая, все-таки имеются? Неужели это Кармен со своим полюбовником? Или… Или сам бугай? В том случае если травма от каблука оказалась не смертельной? Короче, чего только перед моим мысленным взором не пронеслось, прежде чем «уазик» не затормозил у знакомого мне околотка с усыпанным окурками крыльцом. А уж как я шла по коридору в сопровождении молодого милицейского садюги, вообще не поддается описанию. — Сюда проходите! — распахнул он передо мной дверь кабинета Мишки Косоротова. Я шагнула — а куда мне было деваться — и увидела косоротовского помощника Ермакова и главу ликеро-водочной безопасности Пал Палыча, который в игривом расположении любит называть себя Магометом. Они сидели и о чем-то беседовали. А у стены, на стульях расположилась очень колоритная троица: еще один милиционер, дружинник Пал Палыча, тот, что с железобетонной челюстью, и четвероногий с вокзала по прозвищу Полсосиски, по-прежнему босой и в трениках. * * * — А вот и наша свидетельница! — первым заметил меня Пал Палыч и радостно осклабился. Ермаков же напротив напустил на себя серьезной деловитости: — Э-э… Здрасьте, Любовь Васильевна! Я в ответ только кивнула, потому что язык у меня, по-моему, парализовало. — Так вот, Любовь Васильевна, мы вас позвали, чтобы вы опознали одного человека, — снова заговорил Ермаков, не сводя глаз с предводителя ликероводочной безопасности, как будто тот посредством чревовещания суфлировал. — Э-э… Не могли бы вы сказать, есть ли среди присутствующих здесь лиц человек, у которого вы видели кошелек Елизаветы Романовны Кузовлевой? — Ка… Какой Елизаветы Романовны? — с трудом шевельнула я языком. И только потом до меня дошло, что это он нашу бедную утопленницу подразумевает, которая, может статься, на самом деле жива. — Ах, вы про Лизу? — Да-да, — подтвердил Ермаков деревянным голосом и заглянул в лежащую перед ним на столе бумажку, — я имею в виду Елизавету Романовну Кузовлеву, тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения, уроженку города Саратова… — Ах, вот оно что… — я как будто сама из Беглянки вынырнула, — ну да, разумеется, я могу вам сказать, у кого я видела Лизин кошелек. Вот у него! — показала я на Полсосиски. — Вы уверены? — глазки Ермакова забегали. — Абсолютно, — кивнула я, хотя правильнее было бы сказать: еще бы. Учитывая, какую они компашку Полсосиски подобрали. А, кроме того, разве такого с кем-нибудь спутаешь? А чтобы у Ермакова пропали последние сомнения, я еще раз подчеркнуто внимательно изучила этого вокзального замухрышку с собачьими повадками. Хотя чего там было особенно рассматривать? Если только цыпки на его босых ногах. И вдруг он как тявкнет на меня! Я чуть на пол не села, притом, что уже знала, какие штучки от него ожидать можно. А вот мешок свой арестантский с перепугу выронила. Зубная щетка, расческа, мыло, полотенце и прочие, выпавшие из него мелочи так и разлетелись по всей комнате. Что же до сидящих рядом с Полсосиски милиционера и ликеро-водочного дружинника с железобетонной челюстью, то они без малого со стульев не посыпались. Ермаков тоже растерялся, захлопал своими гляделками и пробормотал: — Эй, ты кончай это!.. А то, если каждый будет тут гавкать!.. Кажется, один только Пал Палыч самообладания не потерял. Присел на подоконник, сложил на груди руки и стал с каким-то почти научно-познавательным интересом наблюдать за Полсосикины-ми фортелями. А тот, надо сказать, на достигнутом не успокоился и продемонстрировал все, на что способен. Во-первых, соскочил со стула и принял убедительную позу на четырех точках, а, во-вторых, очень правдоподобно и громко завыл. При виде такой картины бедный Ермаков затрясся и дал «петуха»: — А ну!.. А ну встань немедленно! Однако Полсосиски не только не внял его требованию, но и громко заливисто залаял. Как цепной пес на перелезающего через забор вора. — Черт-те что!.. — бледный Ермаков в мгновение ока оказался в самом дальнем углу комнаты. — Он… Он же ненормальный!.. — Ну и тем лучше, — отозвался с подоконника невозмутимый предводитель ликеро-водочной безопасности, — меньше возни будет. Ясно же, что это он дивчину порешил. С больной головы. Маньяки они все шизонутые. Вот и этот такой же. Убил девчонку, сбросил в Беглянку, а кошелек на память прихватил. Типа, поиграться… — П-п-п… Пожалуй… — Ермаков утер рукавом милицейского кителя покрывшийся крупными бисеринами пота лоб. — Тогда поздравляю тебя, — Пал Палыч через стол протянул Ермакову руку для пожатия. — Считай, что дело закрыто. И начальнику своему радикулитному так и передай. Пусть себе болеет спокойно, не переживает, что у него тут «висяки» накапливаются. Мы, как говорится, подняли выпавшее из его рук знамя. А этого… Песика, — главный ликеро-водочный цербер кивнул на Полсосиски, — отправляй в СИЗО на полное довольствие. Глядишь, там из него человека сделают. Может даже, говорить научится! И ведь как в воду глядел. Потому что говорить Полсосиски и впрямь научился. Причем, раньше, чем на нары загремел.