Шаг в темноту Пока мы так неспешно шли по пустому городу, навстречу, как ни странно, не попалось никого из стражников. Ни один воришка не юркнул в черную тень под аркой, и даже ни одна собака не залаяла во дворах. Тишину нарушало только дыхание ветра в ветвях и звон колокольчиков на одеждах моих спутников. Честно говоря, это было странно и жутковато. Будто Вышгород вдруг в одночасье вымер. Когда мы подошли к главному въезду, застывшая стража даже не взглянула на нас. Птичка, которую держала за руку маленькая Лидия, вышла вперед и приблизилась к воротам. Все остальные остановились. Повернулись друг к другу лицом, прямо как уличные коты на молчаливом совещании. Потом они склонили головы, и на моих глазах железные ворота начали переливаться и плавиться, превращаясь в портал. Процессия двинулась в него — так же по двое. Последним вошел я. Переход был легким. Миг — и я очутился в кромешной тьме. Твою мать! Вытянув руки перед собой, я пытался нащупать хоть что-нибудь вокруг себя, но безуспешно. Единственное, что я мог сказать о пространстве вокруг себя — оно пахло чем-то горелым и сладким. Странно. И тут в отдалении тускло засветился белый птичий силуэт. Он указывал рукой направление. Сделав шаг, я запнулся обо что-то твердое, хрустнувшее под ногой, как ветка. Я ругнулся про себя и начал ступать осторожней. Стоило только мне добраться до светящегося чуда в перьях с указующим перстом, как в отдалении появился еще один. И он тоже указывал направление. Потом появилось еще одно, и еще. Так с перьевым навигатором я двигался невесть куда и невесть откуда, пока опять сослепу не запнулся и на этот раз чуть не упал. — Твою ж мать, — проворчал я. — А можно я хоть какой-нибудь свет себе включу? Или это обязательная часть процедуры, и я должен идти в темноте, чтобы непременно здесь навернуться? Пошарив по карманам, я отыскал коробок спичек. Все-таки курение, вопреки расхожему мнению, может оказаться очень даже полезной привычкой — по крайней мере, у курящих всегда есть с собой огниво. Я зажег спичку, и в этот момент вокруг стало светло. И где-то вдалеке прозвучал молодой мужской голос: — Нет. Просто забыл, что ты не видишь в темноте. Спичка обожгла мне пальцы. Торопливо ее загасив, я поднял голову и осмотрелся. Место, куда меня привели птицы, одновременно напоминало и заброшенный храм, и средневековый замок. Огромный зал производил гнетущее впечатление. Серые стены обветшали, но кое-где на сколотых барельефах и остатках лепнины еще мутно блестела позолота. Узкие стрельчатые окна поднимались чуть ли не от пола и тянулись почти до потолка. Снаружи они были заложены грубым красным кирпичом и заколочены досками. Когда-то внутреннее пространство было разделено колоннами, но сейчас от них мало что осталось. Словно выполняя их работу, в холле молча стояли птички, подобные тем, что привели меня сюда. Их фигуры были расположены без какой-то очевидной системы, не шевелились и, казалось, даже не дышали. А у них под ногами и вообще по всему полу были разбросаны обломки тех самых разрушенных колонн вперемешку с костями и черепами. Судя по форме и размерам, они принадлежали животным, хотя я не мог бы поручиться, что среди них нет человеческих. Лидия сидела на корточках у стены и играла этими костями, будто куклами — жуткое зрелище, от которого у меня мурашки поползли по коже. А в глубине зала я увидел большой стол. На нем в беспорядке валялась какая-то еда: сырое мясо, хлеб, разрезанная головка сыра, овощи — что-то по виду выглядело еще свежим и съедобным. Что-то — не очень. А среди всего этого сомнительного богатства прямо на столе, подобрав ноги, сидел парень в белой просторной пижаме. Моложе меня, худой, с темными волосами, обрезанными чуть выше плеч настолько небрежно, словно это сделал пьяный дровосек. Неконтролируемое волнение взяло меня за горло. Твердым шагом я направился к столу. — Если я все правильно понимаю, мне нужно поприветствовать великого и немногословного Оракула? Парень поднял голову, и я увидел то, что по слова Та’ки, еще никому не удавалось!.. Вот только ничего удивительного или особенного мне не открылось. На меня смотрело самое обычное человеческое лицо. Причем далеко не самое гармоничное: очень высокий лоб, бледные брови, небольшие глаза, маленький рот и нос с удлиненной переносицей. — Нет, — сказал парень. — Не нужно. — Ты не Оракул?.. — разочарованно проговорил я. — Я Оракул, — эхом отозвался парень. Теперь я растерялся. — Почему тогда ты сказал «нет»? — Приветствовать не нужно. Я остановился. Задумчиво почесал щеку. Да-аа, кажется опыт с Сототом может мне пригодиться. — Чего ты хочешь? — спросил я. Парень наклонил голову на бок. — Шоколада. У тебя есть? Он выжидающе уставился на меня, а я смог в ответ сказать только: — Ммм… Прямо как в детском стихотворении. «У меня зазвонил телефон, кто говорит? Слон! Что вам надо? Шоколада. А много ль прислать?» И тэ дэ. Какой еще к богам шоколад? О чем вообще он говорит? Тут у меня взгляд упал на странный предмет, лежавший возле стола с другой стороны. Я не сразу понял, что это. А когда до меня, наконец, дошло, я аж чуть зубами не заскрипел. Потому что это был не предмет. А два совершенно обнаженных тела, лежащих друг на друге — старика с длинной бородой и ребенка возрастом чуть старше Лидии. — Отпусти ребенка, — проговорил я, едва сохраняя видимое спокойствие. — Верни девочку домой! Зачем она тебе? Парень отвлекся от меня. Потыкал пальцем лежавшую перед ним сдобную булку. Та жалобно хрустнула свежей корочкой. — Нет, — коротко ответил он, брезгливо отодвинув от себя булку. — Почему? — Что ей там делать? — пожал он плечами. — А здесь? Играть мертвыми костями? — спросил я, уже плохо скрывая клокочущую во мне злость. Оракул поднял голову. На его бесстрастном лице появилась тень недоумения. — Она ест мертвых животных. Играет вещами, вырезанными из мертвых деревьев. Украшает себя умирающими цветами. Разговаривает перед сном с черепом мертвого человека, которого ты называешь другом. Так почему играть костями птиц ей не подходит? Я сходу не нашелся, что ответить. А потом вместо ответа задал вопрос, который меня волновал сейчас больше всего. — Хочешь сделать ее своей третьей жертвой? — кивнул я на трупы старика и ребенка, лежавшие неподалеку. Оракул развернулся, спустил босые ноги со стола и соскочил на пол. Подошел к трупам, присел рядом с ними на корточки. И, глядя на них, пробормотал: — Никакой логики. Никакой гармонии. Он пришел к Оракулу. А спрашивает про чужого ребенка. Хладнокровно убил бога. Но содрогнулся при виде тел, которых никто не убивал. — Что значит… никто не убивал? Не вставая, он обернулся. — Это мои. Сначала я создал его, — сказал Оракул, ткнув старика пальцем в плечо тем же жестом, как только что щупал булку. — Многие формы жизни достигают вершины только в финальной стадии своего существования. Но это не про вас. Тогда я попробовал совсем юное тело. Но оно оказалось слишком слабым и непослушным. Парень поднялся с корточек и повернулся ко мне. — Тогда я сделал еще одно вместилище. Тело, которое ты сейчас видишь перед собой. — И… как оно? — уже с интересом спросил я. — Отвратительно. — Почему? Вместо ответа парень с тем же невозмутимым выражением лица спустил штаны.