— В смысле? — Поздно что-либо делать, когда пир уже сам по себе закончился. Никакого проку. Только битая посуда. Врата должны вырасти быстро. Сумеешь? Я присел на край стола. — И сколько у нас времени? — Мало. — Месяц, два? Неделя? — С каждым днем шансов успеть все меньше. Но врата должны вырасти. Только тогда ты сможешь перевернуть доску. — Как? — Вернуть память Сототу. — Восстановить великому зодчему потерянные воспоминания? — Почему потерянные? — возразил Оракул. — Ничто из того, что случилось после появления меня, не может потеряться. Все во мне. Я созерцаю. Вижу и помню. Но мне нужен биологический носитель. Мозг. Твой. Или… — он указал рукой на Лидию, как ни в чем не бывал игравшую косточками и черепами. — или ее. — Не вопрос, используй мой! Оракул недоверчиво хмыкнул. — Сотни тысяч лет памяти. Созидание. Разрушение. Создание понятий. Понимание созданий. Все это будет спрессовано и сжато внутри твоей черепной коробки. А потом развернется, уничтожая все остальное. Все лишнее. Сотот поглотит эту память, и больше ничего не останется. Тебя устраивает? — Эмм… — почесал я затылок. — Может, тогда лучше в какую-нибудь твою птичку эту память засунем? — Может, — кивнул Оракул, и глаза его по-детски заблестели. Он сделал жест рукой, и одна из пташек, позвякивая бубенчиками на поясе, приблизилась к нам. — Покажись, — потребовал Оракул. Птичка сняла перчатки с когтями. Потом стащила с головы маску. Передо мной стоял Кир. Живой и здоровый. Невозмутимый. — Ты?.. — удивился я. Кир ничего не ответил. Похоже, он был готов без сопротивления отдать свои мозги в эксплуатацию, если того потребует его господин. — Годится? — с нескрываемым любопытством наблюдая за моей реакцией, спросил Оракул. У меня невольно сжались кулаки. — Ты хочешь, чтобы я выбрал, чьи мозги должны расплавиться? Его, мои, или маленького ребенка? — Да, — ничуть не смущаясь подтвердил Оракул. — Хочу, чтобы выбрал. И тут, как говорится, Остапа понесло. — Тогда я выбираю тебя! — заявил я. Оракул несколько раз непонимающе моргнул. — Этого варианта не было в условии поставленной задачи. — А почему нет? Ты ведь себе сколько угодно тел наклепаешь, это не проблема. Ты не умрешь, потому что бессмертный, и с ума не сойдешь. Отличный вариант! — Потому что я не хочу, чтобы Сотот поглощал меня. Антропоморфное тело чувствует боль. Я не готов к боли. И это против правил. Оракул не вмешивается. Оракул наблюдает. — Ну тогда давай я создам мозги на ножках, и ты закачаешь всю информацию в них! — Память Сотота — в мозгах на ножках?.. — проговорил Оракул с таким видом, будто я предложил ему изнасиловать священную корову. — Никогда. Это недостойно. Я не хочу. — А убивать ребенка — достойно? Предлагать своему жрецу пожертвовать жизнью — тоже⁈ — взорвался я. — Прямо сейчас ты уже умираешь. Он — тоже, — кивнул Оракул в сторону Кира. — И только дитя пока еще растет. Так какая разница? Сейчас, или через малый промежуток времени? В чем смысл? — Знаешь в чем ущербность богов? — сказал я, угрожающе нависая над парнем, носившем в своем теле древнего бог. Который несмотря на всю свою древность тем не менее был тупой, как пробка! — Вам никогда не понять ценность жизни. Потому что ценным может быть только то, что исчерпаемо, конечно. И невосполнимо. Но для вас жизнь — это скучная данность! О какой ценности может идти речь? Шоколад, видите ли, он распробовал. С яблоками. И теперь решил, что все понял о человеческой природе? Так вот запомни: не буду я ничего выбирать. Или ты сам станешь флешкой, или используем мозги с ножками! Без вариантов! — Ты. На меня. Кричишь? — изумленно проговорил Оракул. — Да! — Смертный. Уязвимый. Кричит на бога? — Да!! — Откуда такая дерзость? — Из личного опыта! — Ты должен был выбрать, а вместо этого кричишь? — Да!!! — Пошел вон! — крикнул на меня вдруг Оракул. — Не пойду!!! Да и прогонять ты меня на самом деле не хочешь — не для того звал! Вроде древний бог, а ведешь себя, как ребенок. Ты хочешь сломать правила, но так, чтобы при этом все происходило по правилам? Где ты такое видел? и что значит «Оракул не вмешивается»? Ты уже вмешался. Ты уже пошел против правил — так иди до конца! Оракул мягкой пантерой соскользнул со стола. — Ты думаешь. Будто понимаешь меня? Меня, кого невозможно понять? — угрожающе проговорил он. — Чего там непонятного? Тоже мне бином Ньютона, — проговорил я, вставая напротив него. — В тебе мощи на сотню львов, а ты щемишься, как трусливая чихуахуа! Что, не так? — Не так! — Ну тогда ударь меня! Ну? Чего мнешься? — Просто спустившись на уровень человека я как-то не предполагал, что в процессе общения мне предложат пасть еще ниже, до уровня парнокопытных! — Зачем так сразу? Я же не предлагаю тебе бодаться. Ну давай, врежь мне! Или зассал? Что, хочешь и в картишки сыграть, и денег не потратить? Дерьмо из зарвавшихся божков выбить, и при этом не запачкаться? Но так не бывает! Я понимаю: гораздо проще прятаться за монотонным речитативом, да? Оно ведь так удобно за ширмой таинственности! Никто в морду не даст! — Да ты сам зассал! — разозлился Оракул. — Я? — От меня зависит жизнь твоих друзей! Я — великий бог! И ты никогда… Устав слушать весь этот бред, я слегонца приложил его поддых. Мой противник охнул и сложился на пополам. В ту же секунду птицы бросились ко мне со всех сторон. Только Кир остался неподвижно стоять там, где его оставил хозяин. — А ну на место! — со злом крикнул Оракул своим прислужникам, с трудом выравниваясь. И с кривой усмешкой добавил, глядя на меня. — Это становится занятно. И в следующее мгновение его кулак устремился мне в лицо. Глава 21 Добрая драка лучше худого мира Его удар был стремительным и резким. Бесхитростным, как в честной мальчишеской драке. Но сам факт, что Оракул отреагировал на мой вызов таким образом, почему-то произвел на меня гипнотизирующее впечатление. Замешкавшись на мгновенье, я не успел уклониться. Как бы там ни было, древний бог не использовал никаких читерских приемов. Удар пришелся в челюсть — крепкий, но недостаточно сильный, чтобы я потерял равновесие. Разбитая изнутри щека засочилась соленой кровью. Отскочив назад, я присел, уворачиваясь от повторной атаки, а потом резко ушел влево и выпрямился, впечатывая костяшки правой руки в худой и по-спортивному твердый живот противника.