Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Крепко тогда досталось Томичу от начальства за самоуправство. И, как говорится, урок пошел впрок. После случая с Новоселовым уяснил он себе на всю жизнь такие непреложные в работе чекиста заповеди: не поступай без нужды опрометчиво, по первому побуждению, всегда аналитически взвешивай факты. Словом, не давай волю чувствам, строго придерживайся духа, буквы, даже запятой закона. И то, что мелочей в боях на «незримом фронте» нет. Тот же поросячий визг, осенивший Томича при поимке особо опасного преступника, — не случайность. При глубоком анализе такие «случайности» являются ключом к решению сложнейших задач, помогают выбрать правильную версию в раскрытии преступлений и розыске преступников. Этому и учил Мечислав Карлович своих подчиненных... Александр Николаевич повернулся к шоферу: — Юра, — сказал он, — поверни направо. Заедем в Актепе. Повидать кое-кого надо. Полковник не собирался заезжать в этот населенный пункт. Но совет старых опытных друзей в сложной обстановке, даже для такого «зубра» в оперативно-розыскной работе, каким считали многие сотрудники управления Петросова, был сейчас неоценим. Ехал он к ним почти с пустыми руками. Первоначальные планы, так вроде бы хорошо продуманные в тиши кабинета, рушились. Причины и условия, способствовавшие гильянской трагедии, так и оставались загадкой. Добрый совет друга Томич с женой жил в просторном доме, построенном в чисто восточном стиле: прочно связанный из жердей ивы каркас, заложенный сырцовым кирпичом, оштукатурен вязкой глиной, обычно шедшей на сооружение мощных, как стены старинных крепостей, дувалов. Затвердев, она становится настолько крепка, что ее и пуля не пробьет. Купил Томич дом по случаю у местного жителя, уехавшего из кишлака в город. Будучи сыном немца и югославки, приехавших в эти края еще в прошлом веке, Мечислав Карлович всем сердцем полюбил здешние места, гостеприимный, трудолюбивый народ. Уже около десяти лет Мечислав Карлович был на пенсии, но продолжал работать, преподавая в местной школе немецкий язык, которым владел в совершенстве. Седой, как лунь, с красивым дородным лицом, он был по-прежнему подтянут и бодр. Когда машина Петросова подкатила к дому Томичей и полковник вошел в калитку, во дворе была жена Мечислава Карловича — Нина Борисовна — среднего роста старушка, худощавая, но крепко скроенная. Сидя на корточках, она раздувала огонь в мангале и вначале не заметила гостя. С доброй, сыновьей улыбкой смотрел Петросов на эту с юности ему знакомую женщину, разделившую с мужем все тяготы долгой службы в ЧК. Тогда в отделе она была машинисткой и переводчицей, так как владела английским, французским и немецким языками. И так же в совершенстве освоила она боевое оружие. Не раз на учебных стрельбах из «маузера» выходила победительницей к всеобщему огорчению (как, впрочем, и радости) мужчин, которые очень любили Нину Борисовну (тогда она была просто Ниночка). Полковник кашлянул, женщина обернулась и встала. Глаза ее, еще слезящиеся от дыма, долго вглядывались в нежданного гостя. И вдруг лицо ее просияло. — Боже мой! Саша! — Нина Борисовна всплеснула руками. — Мечислав Карлович, голубчик! — громко позвала она мужа, — взгляни-ка, кто к нам пожаловал... На пороге появился хозяин. Мужчины обнялись, крепко расцеловались. — Дай-ка взглянуть на тебя, — Томич слегка отстранил от себя Петросова. — Эге, и тебя снежком припорошило. Бежит время, стареем, брат. Но ты еще выглядишь молодцом. Кого нам благодарить за то, что решил наконец повидать стариков? — Повод, к сожалению, не из приятных, — натянуто улыбнулся Александр Николаевич. — Совет мне ваш нужен... — Значит по делу. Ну что же, тогда вначале дастархан, за ним и поговорим... Пока загоняли во двор машину, пока умывались с дороги, хозяева покрыли супу[1] поверх циновок кошмой, а затем старым бухарским паласом с крупным, простым рисунком белого, желтого и красного цветов. Знал Петросов, что только при встрече самых дорогих гостей расстилают этот палас, знал он и его историю. Когда-то Томич сумел склонить одного из главарей крупной банды к добровольной ее сдаче. За это коллегией ОГПУ был награжден именными часами, а товарищи, «сбросившись» после получки, купили для него на базаре бухарский палас. Подарок был как нельзя кстати, ибо для молодой четы Томичей он стал свадебным. На дастархане появились ляган[2] с кусочками холодной баранины, лепешки, молодое виноградное вино. — Ты бы, мать, чего-нибудь нам покрепче, — попросил Мечислав Карлович. — В такой день не грех по чарке-другой пропустить. Нина Борисовна рассмеялась и, махнув рукой, пошла в дом. Вернулась, неся в руках запотевший графинчик водки, настоенной на лимонных корках. Выпили, закусили... — А как там Сабиров себя чувствует? Жив еще курилка? — спросил Петросов о бывшем председателе колхоза. — Куда он денется, — засмеялся Томич. — Такое «пенсионное» пузо наш Кудрат отрастил, что собственных колен уже лет пять не видит. — Повидать бы его надо. Ведь мой визит к вам и Кудрата касается... — О чем речь, Саша? Сию минуту его и пригласим. К тому же и повод для этого внушительный. Все-таки друзья мы старые, в кои веки еще встретимся? — Ты у нас самый молодой, — обратился Томич к водителю, — сбегай в самый конец улицы до 43 дома. Там и живет Сабиров. Скажи, что Мечислав Карлович просил срочно зайти по важному делу. Вскоре Юра вернулся. За ним, отдуваясь, во двор в буквальном смысле вкатился «колобок». Трудно было в этом толстяке узнать некогда поджарого красавца-джигита Кудрата Сабирова, неизменного победителя любой пайги, кишлачного сердцееда и задиру. Теперь это был уже Кудрат-ата, аксакал, который по нынешним габаритам не поместится ни в каком седле. Сейчас он стоял перед хохочущим Томичем, сняв тюбетейку, вытирал вспотевшую лысину. — Чего гогочешь, как гусак? — наконец рассердился он. — Зачем звал? Чья это машина во дворе? — А вот его, — снова коротко хохотнув, указал Томич на Петросова. — Не узнаешь? Сабиров вгляделся в сидящего на супе человека. — О, аллах, — неожиданно тонким голосом закричал он. — Петрос! Сашка! Как ты здесь? — он бросился к Александру Николаевичу, стал тискать его в объятиях, трясти обеими руками его руку. — Почему меня обижаешь, почему мой дастархан стороной обходишь? Барана буду резать, плов делать... — Успокойся, Кудрат, — примирительно сказал Петросов. — Я сюда недавно приехал, и двух часов еще не прошло. Поговорить мне с вами обоими нужно. Присаживайся, выпей, закуси, а я между тем расскажу, в чем дело. Рассказ полковника друзья выслушали с большим вниманием, почти не перебивая. Лишь иногда уточняли детали. Когда он закончил, долго молчали.
— Неспроста тебе чайханщик о больнице намекнул, — наконец сказал Томич. — По всей видимости с нее нужно и начинать. Слушок здесь у нас прошел, что кое-кого там посадили. Подробностями я не интересовался, а вот тебе этим заняться следует. — А с Гильяном у тебя все равно ничего бы не вышло, — добавил Сабиров. — Знаю я тамошнюю публику. Теперь тебе туда и соваться нечего. — Мой совет, — задумчиво продолжал Томич, — таков: поезжай, как и наметил, в райцентр, где жил и работал убийца. Да поезжай не один. Как мне помнится, у нашего чересчур упитанного друга там где-то родственники живут. Не так ли, Кудрат? — обратился он к Сабирову. — Точно, — кивнул тот головой. — Брат жены там неподалеку. — Вот и навести вместе с Сашей шурина. Это ни у кого не вызовет подозрения. А по ходу твоей работы, Александр, думаю, наметятся пути розыска преступника. И, повторяю, начинай с больницы. Многое проясняется Крупный районный центр Чаули располагался в живописных предгорьях. Воздух здесь был чист и прозрачен, жара заметно спала. Снежные вершины казались такими близкими, что появлялось ощущение, будто склоны гор начинаются в самом городе. Брат жены Сабирова — Камал Закиров — семидесятилетний мужчина с бородкой клинышком, улыбчатым лицом и румяными щечками выглядел гораздо моложе своих лет. Встретив приезжих, он прямо-таки щеголял перед ними восточным гостеприимством. Тут же зарезал барана, запахло перекаленным в казане маслом. Жена хозяина — полная, дородная женщина, — настрогав колечками лук и нарезав соломкой морковь, промывала рис. Сам хозяин, засучив рукава, готовился «колдовать» над пловом. А пока перед дорогими гостями поставили полные чайники, пиалушки, сладости, лепешки, кишмиш. Дом Закирова находился не в самом Чаули, а на центральной усадьбе овцеводческого совхоза «Маяк», откуда в город регулярно ходили автобусы. Это обстоятельство особенно обрадовало Петросова — можно было на время оставить свою машину, дать отдохнуть шоферу, так как дорога была нелегкой и долгой. Тем временем хозяин, пережарив лук и заложив в казан мясо, не переставал делиться с гостями здешними новостями. Весть о гильянской трагедии дошла сюда очень быстро. После чего безошибочно сработал «узун кулак» — в буквальном переводе «длинное ухо», а в переносном смысле — базарная молва. Какими только невероятными подробностями не успела обрасти эта весть. Но кое-что в рассказах Закирова Александра Николаевича заинтересовало. Оказывается, Камал-ака хорошо знал преступника, так как являлся каким-то дальним родственником, и среди близких убийцы пользовался большим уважением и авторитетом. — Тулкун не успокоится, пока жену не добьет и еще кое-кому не отомстит, — уверенно заговорил Закиров, помешивая шумовкой в кипящем котле. — Это он и матери недавно сказал... — Как так? А нам говорили, что Каримов скрывается, — удивился словам шурина Сабиров. — Правильно говорили, только он хитрый, — неопределенно ответил тот. Петросов все время ждал, что хозяин хоть словом обмолвится о больнице, но тщетно. Уже переставший бурлить казан был плотно закрыт деревянной крышкой и жена Камала-ака выгребала из-под него часть углей. Сам хозяин вынес из дома бутылку коньяка и предложил гостям по случаю приезда выпить. После трапезы Камал-ака еще более разрумянился, стал разговорчивее. Александр Николаевич решил сам завести разговор на интересующую его тему. — Зуб мне не дает покоя, — пожаловался он. — Хочу завтра в город съездить в больницу. Закиров тотчас умолк, насторожился, даже перестал жевать. — Сейчас ты туда лучше не ходи, — посоветовал он. — Почему? — удивился Петросов. — Плохие люди там были. Из-за них-то и случилась беда в Гильяне. — Да объясни ты толком, — вмешался в разговор Сабиров. — Не хочу вспоминать об этом, — почему-то обозлился шурин. — Хочешь узнать — сам в прокуратуру иди, там все расскажут. «И как я раньше об этом не подумал, — упрекнул себя полковник. — Если Томич советовал начинать с больницы, это не значит, что именно туда нужно идти. Мечислав Карлович говорил, что там кого-то арестовали. Значит, в прокуратуре знают об этом во всех подробностях, да и в милиции тоже». Чтобы не тревожить хозяина, Петросов о больнице больше не заикался. Разговор теперь потек совершенно в ином русле. Говорили о делах житейских, о видах на урожай, о предстоящей окотной кампании, вспоминали о прошлом, попивая душистый кок-чай. Уже сгустились сумерки, в горах они наступают быстро. Хозяйка вынесла во двор переносную лампу. При ее свете и закончили трапезу. На следующее утро к началу рабочего дня Александр Николаевич уже был в прокуратуре Чаули. Представившись прокурору и предъявив удостоверение, он вкратце объяснил цель своего приезда. — Ну как же, — оживился его собеседник. — Прекрасно знаю это дело, оно изрядно нашумело. Одну минутку. — Прокурор снял телефонную трубку, набрал трехзначный номер. — Осип Маркович, — сказал он кому-то. — Зайди ко мне, пожалуйста. Через минуту в кабинет вошел черноволосый, подтянутый человек. — Слушаю вас, Петр Николаевич... — Прошу познакомиться, — обратился прокурор к Петросову, — следователь Осип Маркович Гримберг, который вел следствие по интересующему вас делу. А это товарищ из областного управления, — пояснил он вошедшему. — Будь добр, познакомь его с документами по больнице. — Слушаюсь, Петр Николаевич, — все также кратко отчеканил Гримберг. Поблагодарив прокурора, Александр Николаевич прошел в кабинет следователя. И тот сообщил ему то, о чем поленился поинтересоваться гильянский следователь. В чаулийской больнице длительное время группа врачей за крупные взятки оформляла пенсии по болезни или выписывала больничные листы совершенно здоровым людям, спекулировала дефицитными лекарствами. Шофер Тулкун Каримов, случайно узнав об этом от родственника, возмутился. О врачах-взяточниках он написал в районную газету, но его письмо почему-то оказалось в руках тех, о ком он сообщал. Тулкуну стали угрожать, увещевали его, что правды он все равно не добьется, а сам угодит за решетку. Но Каримов оставался непреклонен, обратился в милицию и прокуратуру. Данные, изложенные в его заявлениях, при проверке полностью подтвердились.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!