– Э-э-э… – растерянно произнес Лут, остановился и посмотрел на Стася. – Ладно! – махнул рукой Стась. – Лут, не надо… А ты, – Стась глянул на Павла, – все равно не балуй с оружием! Нас-то двое, а ты один. Да и под окнами топчутся хлопцы… – Давай о деле, – еще раз произнес Павло. Он нарочно тянул время: такой был уговор между ним и смершевцами, а через них и с «ястребками». Тянуть время было нужно для того, чтобы дать возможность «ястребкам» справиться с теми бандитами, которые стояли сейчас вокруг хаты и у дверей снаружи. Как только они справятся с бандитами, так сразу же должны сами окружить дом, а другая часть «ястребков» тем временем – вломиться в хату и взять живыми тех болотяныков, кто находился в ней. Обязательно живыми. С мертвых проку немного. Мертвых не допросишь и ничего у них не узнаешь. А узнать надо было многое. И в первую очередь – кто такой Перемога. Понятно, все могло пойти совсем не так, как предполагалось. «Ястребки» – народ неопытный, и потому вот так вот, с ходу, они могли и не справиться с окружившими хату болотяныками. Бандиты могли оказать сопротивление, а это означало шум борьбы и выстрелы. В этом случае Павло Онысько в хате должен был действовать по своему усмотрению. Да, он там был один, а бандитов – несколько. Но иного выхода просто не было. Приходилось идти на риск, и Павло на него пошел. Конечно, он не знал, что сейчас в засаде вокруг хаты Свирида Зеленюка, помимо неопытных «ястребков» и таких же малоопытных милиционеров, находятся еще и солдаты – люди опытные, обстрелянные, многие из которых прошли войну и уцелели в той войне. Это упрощало дело, но Павло Онысько, скажем о том еще раз, ничего этого не знал. И потому он был готов к любому развитию событий. Даже – умереть, если иного выхода не предполагалось. Да, согласен был умереть – лишь бы только поскорее закончилась эта смутная круговерть, когда вокруг него бандиты и он не мог с ними справиться, да вдобавок еще и его самого причисляли к болотяныкам. Бывают такие моменты, когда собственная смерть кажется тебе самым простым выходом из создавшегося положения. Павло Онысько сейчас переживал именно такой момент… – Что ж, давай о деле, – согласился Стась. – Значит, говоришь, прикончил одного москальского прислужника? Маловато, конечно, но все равно – это хороший пропуск на болотах. Если, конечно, не врешь. Павло на это ничего не ответил, лишь перекинул винтовку с одной руки в другую. – И про твоего брата нам все известно, – сказал Стась. – Правда, в подробностях он нам не говорил, о чем вы шептались по ночам, но то – дело такое… Братское дело. И твое желание мстить москалям за брата тоже нам понятно. Что ж, может, Перемога тебе и поверит… Несмотря на то что ты верно прислуживал москалям. – Ну, так сведите меня с Перемогой! – резко ответил Павло. – С вами-то – о чем мне говорить? – А с Перемогой, значит, тебе есть о чем поговорить? – На лице Стася отобразилась детская озорная улыбка. – Ишь, какой ты! Сведи его с Перемогой! Сведем, если будет надо! А не сведем с Перемогой, так сведем тебя с твоим братиком Гаврилом. Отправим туда же, куда москали отправили его. У нас это просто. Лут подтвердит. Лут оскалился придурковатой усмешкой, но не сказал ничего. Ничего не сказал и Павло. Он лишь сотворил неожиданный кульбит винтовкой, ловко перебросив ее из одной руки в другую таким образом, что винтовка завертелась колесом. – Ап! – сказал Павло, перехватывая винтовку на лету, и усмехнулся жесткой, страшной усмешкой, похожей на звериный оскал. – Ладно, – сказал Стась, – ладно… – Видно было, его впечатлил и поступок Павла, и его усмешка. – Вижу, ловкий ты хлопец. Значит, сделаем так… Но договорить он не успел. Снаружи вдруг раздался топот, дверь дрогнула, сорвалась с петель и упала. Похоже, снаружи в нее саданули ногой. В комнату ворвались люди, причем это были не «ястребки» и не милиционеры, а люди в военной форме. Сразу же вслед за этим раздался звон выбитых стекол, и во все четыре оконца комнаты просунулись стволы автоматов. – Ах ты ж… – растерянно произнес Стась, но при этом с его лица так и не сошла гримаса, похожая на улыбку. Первым опомнился Лут. Он резко вскинул немецкий автомат, висевший у него на шее, но ни в кого выстрелить не успел. Первым выстрелил Павло. Он выстрелил туда, куда и было нужно – в плечо Луту. Лут заорал от боли и рухнул на пол. В тот же миг солдаты набросились на Стася и на Свирида Зеленюка. Один миг – и оба они с заведенными за спину руками лежали на полу. Степан Жук забился в угол и испуганно взвизгнул. Один из солдат подошел к нему, взял его за шиворот и уложил рядом со Свиридом Зеленюком и Стасем. В хату вошел Евген Снигур с автоматом в руке. – Там, – он указал за окно, – тоже все готово. Кого-то положили, других повязали… Ты-то – целый? – посмотрел Евген на Павла. Павло ничего не ответил, подошел к лежащему на полу Луту, какое-то время молча на него смотрел, а затем сказал: – А ты нам живым не нужен. Одним выстрелом я тебя подранил, а вторым – уложу сейчас намертво. Таким, как ты, жить не следует. Он навел на Лута ствол винтовки и щелкнул затвором. – Нет! – закричал Лут, судорожно пытаясь подняться. – Не стреляй! Я тебе расскажу… я все расскажу! Все, о чем спросишь… все, что знаю! Только не стреляй! Вот про этих… я расскажу тебе про них! – Он указал на Стася и Свирида Зеленюка. – И что, ты думаешь, что выпросишь у них за это себе жизнь? – по-прежнему лежа на полу, спокойно, даже с некоторой иронией, спросил Стась у Лута. – Все равно ведь умрешь. Но не как герой, а как жаба на болоте, на которую мимоходом наступили. – Поднимите их, – попросил солдат Павло Онысько, указав на Свирида Зеленюка и Стася, и ткнул пальцем в сторону Лута: – И этого поднимите тоже. Пускай он все скажет им в лицо. Солдаты помогли подняться всем троим. Лут держался за плечо, сквозь его пальцы сочилась кровь. Свирид Зеленюк стоял с отсутствующим лицом, а на лице Стася все так же была озорная, ребячья улыбка-гримаса, навек приросшая к его лицу. Подняли и Степана Жука, но он был так напуган и подавлен, что ноги его не держали, и потому он вновь уселся на пол. – Ну, говори, – сказал Павло, обращаясь к Луту. – И помни, что каждое твое правдивое слово – это лишняя минута твоей жизни. Вот такой для тебя счет. – Скажу, – торопливо согласился Лут. – Все скажу… Вы только спрашивайте, что вам нужно, а я скажу! – Жаба! – сквозь зубы, но с неизменной улыбкой произнес Стась. – Знал бы, что ты такая жаба, раздавил бы тебя сапогом и утопил бы в болоте! – А ты, значит, – человек? – подошел к нему вплотную молчавший до сего времени Евген Снигур. – Он жаба, а ты считаешь себя человеком? – А, самый главный «ястребок»! – сверкнул улыбкой Стась. – И ты тоже здесь – на собачьих харчах? Ну, с тобой-то у меня особые счеты! И это такие счеты, что как бы ты ни крутился и сколько бы ты ни жил, а мой верх над твоим будет всегда! Ну что ты на меня смотришь? Не понимаешь? И не поймешь. А только будет так, как я сказал! – Это он! – вдруг выкрикнул Лут. – Это он… он! – Что он? – взглянул на Лута Павло Онысько. – Закрой рот, жаба! – крикнул в ответ Стась. – Сам закрой! – парировал Лут. – Всю жизнь ты мне исковеркал… всю мою жизнь! Ведь это из-за тебя я гнию на болотах… ведь это же ты меня сманил! Будем бороться за самостийную Украину… Как же… Что, убивать безвинных хуторян – это и есть твоя борьба за самостийную Украину? Пахал бы я сейчас землю, сеял бы хлеб… Всю жизнь мне поломал… – Говори, – сказал Луту Павло. – И скажу… – Лут поморщился, по-прежнему держась за плечо, и взглянул на Евгена Снигура. – А ведь это он пожег твой хутор! И пострелял твоих родных. Это он. После таких слов в хате воцарилась тишина – самая страшная, какая только может быть. Да, и тишина бывает страшной. Даже Степан Жук, и тот перестал поскуливать от страха. – Что ты сказал? – спросил наконец Павло у Лута. – Что ты сказал?! – Могу и повторить, – хмуро ответил Лут. – Это он пострелял его семью. Всех – и жену, и детей, и стариков. Пришел ночью и пострелял. – Вот как… – растерянно произнес Павло Онысько. Он явно не ожидал такого поворота в разговоре и посмотрел на Евгена Снигура. Он не знал, что в ближайшую секунду может предпринять Евген – да и кто бы такое мог знать? Павло Онысько не знал даже, что он сам предпримет в следующую секунду, а что уж говорить об Евгене? – А ты не брешешь? – задал он Луту совсем необязательный вопрос, но он его задал, потому что ему надо было хоть немного прийти в себя. Но ответил не Лут, а Стась. – А тебя что же, не было в ту ночь на хуторе? – спросил он у Лута, и тон, которым он задал этот вопрос, был почти спокойным, безмятежным – как будто Стась спрашивал у Лута не о страшном и непоправимом деле, а совсем о другом – например, не они ли в ту ночь были на гулянке у каких-нибудь развеселых девчат. – Ну так что же, тебя там не было? Что ж ты не говоришь о себе, жаба? – И я был там, – упавшим голосом ответил Лут. – И еще двое… Но я ни в кого не стрелял! – Лут вдруг перешел на истошный крик. – Я не стрелял! А стрелял он! Улыбка! – А ты, жаба, докажи, что ты не стрелял, – с неизменной гримасой-улыбкой произнес Стась. – Так ведь не докажешь. Павло Онысько слушал эту перепалку и не сводил взгляда с Евгена Снигура. Но Евген себя не проявлял никак. Он просто стоял посреди хаты и просто-таки до крайнего предела напоминал сейчас неподвижного деревянного идола. Павло подошел к нему и тронул его за плечо. – Вот, – сказал он, – теперь ты знаешь… А потому поступай, как захочешь. Твое право, твоя воля… И не будет на тебя никакого суда. – Так, – произнес Евген Снигур. – Так… Вот, подержи-ка… И он отдал Павлу свой автомат. И безоружным, не зная, куда деть руки, подошел к Стасю. Он ничего не сказал Швайко, даже не взглянул ему в глаза. Он просто стоял напротив него и смотрел куда-то вдаль или, может, сквозь Стася. – Ну, убивай, – скривился в улыбке Швайко. – Души – голыми руками. Что ж, это совсем нетрудно. Мои-то руки связаны. А только вот что я тебе скажу перед смертью. Все равно, даже если ты меня и задушишь, победа будет на моей стороне. Вечная моя победа над тобой. И ничего ты с этим не поделаешь. Но и на такие слова Евген Снигур ничего не ответил. Он постоял еще немного напротив Стася, так и не взглянув ему в глаза, затем отвернулся, подошел к Павлу, забрал у него автомат, закинул его на плечо, отворил дверь и молча шагнул через порог. – Уведите этого, – сказал Павло солдатам и указал на Швайко. – А правильно я сказал – ловкий ты хлопец! – глянул Стась на Павла. – Вот как ладно все обделал! Жизнью своей не побоялся рискнуть! Если бы ты не был собакой, то я бы тебе сказал, что уважаю тебя. Но ты собака, а я волк. А волки собак не уважают. Ну, ведите меня, псы! Куда хотите! Хоть в свой собачий полон, хоть к ближнему яру. Все равно правда – она одна. И она на моей стороне! Когда Стася увели, Павло подошел к Луту и спросил у него, указывая на Свирида Зеленюка: – Перемога – это он? – Нет, – ответил Лут. – Какой же он Перемога? Его кличут Мельник… – А Перемога кто? – Не знаю, – ответил Лут. – Честно говорю, не знаю. Даже не видел его никогда. Только слышал. – А что слышал? – спросил Павло. – Что он есть на свете, – ответил Лут. – Где-то совсем близко. Страшный человек, беспощадный. Никого не щадит – ни чужих, ни своих. А приказы отдает через посредника. Только один посредник его и знает. – А посредник кто? – спросил Павло. – И его я не знаю, – сказал Лут. – Я получал приказы от моего командира – Улыбки, – он покосился на дверь, куда совсем недавно увели Стася. – Может, он знает? – А может, ты знаешь Перемогу? – спросил Павло у Свирида Зеленюка. – Не знаю, – не разжимая губ, ответил старик. – А посредника? – Не знаю. Павло молча постоял, покивал и глянул на молчаливых солдат у дверей. – Ведите их, – сказал он.