Аня от неожиданности вздрогнула и, пролепетав, что ей срочно надо уйти, пулей выскочила из помещения. Ганс нашёл её на палубе. - Анна, почему? Вы еврейка? Из России? Какой же я болван, мне надо было сразу сказать, что я немец. Я думал, вы догадались. Ни о чём Аня не догадалась. А иначе не было бы ни этого дивного вечера, ни вина, ни разговора. Она всю жизнь не любила и избегала немцев, от звуков немецкой речи ей становилось тяжело дышать, и ничего она с этим поделать не могла, да и не хотела. И в Германию ни разу не захотела поехать. И этого немца она не хочет ни видеть, ни слышать. Мало что ли дома в Америке обаятельных интеллектуалов? Всю поездку испортил... Аня порывалась уйти к себе в каюту, но Ганс просил выслушать его, и они просидели на ступеньках на палубе почти всю ночь, пока она окончательно не замёрзла в своём чёрном длинном платье с голой спиной. А он говорил, снимал и надевал очки, и снова говорил, и Ане было стыдно его прерывать. Невозможно было прерывать человека, который искупал чужую вину, оправдывался перед ней, Аней за то, что произошло ещё до их рождения… Ане почему-то вспомнились строчки поэта «Мы нынче для уюта ставим свечи, а не для искупления вины». Она думала, что Ганс намного лучший человек, чем она, что у неё в доме даже на шабат, и то редко зажигают свечи, и что за такое покаяние, наверное, надо научиться прощать. А она так и не научилась и вряд ли когда-нибудь сможет. Ритка, увидев её утром, неодобрительно покачала головой, но когда вечером после отплытия из Малаги в дверь каюты постучался портье, с трудом удерживающий в руках три дюжины свежих роз, не выдержала: «Ну и сучка же ты, Анька!» Розы не вяли, каждый день они раскрывали свои новые бутоны и, отразившись в зеркале алым лучом, раскрашивали убогую каюту. Впрочем, несколько следующих дней она в свою каюту заходила только переночевать. На Риткины вопросы отвечать отказывалась, и все дни проводила с Гансом. «Какой к чёрту лёгкий роман», - думала она, понимая, что влюбилась в него не на шутку. Более интересного собеседника она уже давно не встречала. Казалось, что за эти несколько дней они узнали друг о друге всё. «Нет, не случайно мы встретились, - пришла она выводу Аня. - Мне его Бог послал, чтоб я простила их всех». *** Поездка подошла к концу. В Дувре все собрались на палубе. Начали подавать автобусы. Ганс стоял рядом с высоким стариком в шляпе и искал глазами Анну. Он хотел попросить у неё разрешения написать или позвонить. Маленькая, изящная с дорожной сумкой и огромным букетом роз она, улыбаясь, подошла к ним сама. - Отец, я хотел тебя познакомить со своим новым другом Анной. «Guten Morgen», - произнёс старик и слегка кивнул головой, лениво взглянув на Анну. Но вдруг насторожился, его взгляд стал острым и пронзительным, сощурившиеся мутные глаза словно приобрели другое видение. Анна даже стала выше ростом, стараясь разглядеть, что же он там увидел. Поняла и отшатнулась… В зрачках старика тенями метались сотни таких же, как она Ань: дети, женщины, старики… и Анина бабушка… Потом, он торопливо отвёл глаза и отошёл в сторону. Ганс, наблюдая за этим безмолвным поединком, казалось, стал меньше ростом, снял очки, под которыми прятались беспомощные и печальные глаза, и ничего не ответил, когда Анна сказала на прощание: «Ганс, не надо мне писать, прости. Никогда». Ане ещё долгие годы снились розы, которые она оставила там же, на палубе. БОЛЕВАЯ ТОЧКА Женя опаздывала на деловую встречу и уже стояла в дверях, когда раздался звонок от её подруги. «Женя, у тебя есть пара минуток? Ты даже не представляешь, как я влипла. Не надо было мне даже затевать всю эту фигню на старости лет, - звенел в телефоне голос Веры, слегка возбуждённый и в то же время ироничный, словно она посмеивалась сама над собой. - А может, встретимся на кофе в твоём «Диалоге?» Я бы заехала после занятий по йоге. Идёте к внукам? Ха-ха, не знаю, кому лучше: тебе к внукам или мне на свидания бегать. Завтра же поставлю новое объявление на сайт, чтоб дома не сидеть». Про старость лет Вера явно загибала, так как на свои 65 никак не тянула, выглядела на пятьдесят с хвостиком, сохранив на удивление тонкий стан, обаятельные ямочки на щеках и насмешливый огонёк в зелёных глазах. Свойственная Вере самоирония здорово вытягивала её из повседневности и постоянной борьбы за выживание. А бороться пришлось, и немало. Кроме себя она была ответственна за сына, единственного по-настоящему любимого мужчину в своей жизни. К счастью, он оправдал её надежды и всегда радовал Веру своей целеустремлённостью, успехами и самостоятельностью. К сожалению, её взрослый сын уже несколько лет жил и работал вдалеке от неё, и встречались они не чаще, чем два раза в году. Вера, привыкшая к тому, что сын всегда был рядом, впервые в жизни чувствовала себя одинокой. Всё текло в привычном режиме - работа, йога, друзья. Вера прожила в Америке больше половины жизни, но до сих не любила, когда к ней обращались с сухим английским ”Vera”. Близкие друзья называли её “Верушей”, именем, которое прицепилось к ней ещё с юности. Для неё это было своего рода индикатором степени дружбы. Для Жени она стала Верушей тоже не сразу. Они не раз встречались в доме у общих знакомых, но близкая дружба не сложилась. Вера при всём своём обаянии и лёгкости в общении, казалась Жене слишком самоуверенной и поверхностной, а сама Женя, видимо, была Вере неинтересна. Женя была поражена, когда спустя годы, Вера, на восьмом месяце беременности, вдруг позвонила ей, «опытной маме». Они долго ходили по пляжу и разговаривали. «А вдруг я не буду его любить?» - неожиданно спросила Вера. И добавила: «своего сына», бросив взгляд в пронизанную солнечным лучом дымку океана. «Ты его уже любишь», - ответила Женя, обнимая её. С тех пор они и подружились, обнаружив много общего, даже научились прислушиваться к мнению друг друга. Хотя, надо сказать, характер у Веры был не из легких. Она нередко с горячностью отстаивала свою позицию, свою оценку чужих взглядов и поступков, не изъявляя ни малейшего желания идти на какие-либо компромиссы. Если разногласия в отношениях зашкаливали, она беспощадно рвала все связующие нити. Вера всегда считала себя сильной личностью, никогда не позволявшей себе ни соплей, ни слёз. *** Внезапно накатившая тоска стала для Веры полной неожиданностью. Давило ли её одиночество, мысли о сыне, с которым так редко приходилось видеться, а может быть ежедневная рутина или приближение пенсионного возраста? Ей смертельно захотелось возвращения молодости, новых знакомств, любви, в конце концов. Правда, и в молодости с любовью у Веры не слишком гладко выходило. «Всё я правильно сделала», - часто убеждала Вера саму себя, глядя на то, как растворяется в небытии «вечная» любовь или распадаются браки у многих из её подруг. Она была обаятельна, не лезла за словом в карман, и при желании могла влюбить в себя любого. Вот только подстраиваться ни под кого Веруша не умела, да и не хотела, даже если и была влюблена. Самодостаточность перехлёстывала, дипломатии в отношениях хватало ненадолго, и несмотря на многочисленные романы, Вера так и не нашла такого мужчину, ради которого пришлось бы себя ломать. Зато родила себе сыночка, была им занята, по-своему счастлива и к серьёзным попыткам найти «самого-самого» больше не возвращалась. Когда ей было уже за шестьдесят, Вера всё же поддалась уговорам подружек познакомиться с подходящим, по их мнению, вдовцом. Но, даже проносив какое-то время на руке обручальное кольцо, струсила перед намечавшейся свадьбой и дала отбой. «Скучно с ним, всё слишком предсказуемо, и никакие колокольчики внутри не звенят, даже когда на мотоцикле с ним по побережью гоняем», - оправдывала она свой, необдуманный на их взгляд, поступок. «Пусть другие любой ценой устраивают личную жизнь, а мне и так хорошо, я свободой своей дорожу…» Так и прожила Вера «монашкой» ещё три года. Для неё самой было полной неожиданностью, когда с полгода назад она записалась на интернетовский сайт знакомств. На сайте она честно вывесила свою прошлогоднюю фотографию, заполнила анкету, указав возраст, иудейское вероисповедание (хоть и не была религиозной), специальность, сколько лет в Америке. «А там будь, как будет - говорила она. - Вряд ли что-то из этого выйдет, зато насмеюсь вволю». И действительно, нахохоталась Веруша вдоволь, читая по вечерам послания от потенциальных ухажёров. Кого на этом сайте только не было, начиная от малолетних балбесов до 80-летних стариков. Одни хотели мамку, другие - сиделку, третьи, не прикрываясь красивыми словами, откровенно предлагали ни к чему не обязывающий, одноразовый секс. Через месяц Вера уже была готова бросить эту нелепую затею, ведущую в никуда, как вдруг на экране выплыла фотография довольно симпатичного мужичка с умными глазами. Анкета была заполнена нестандартно, о себе незнакомец писал полунасмешливо, но с достоинством, мастерство писателя угадывалось с первых фраз. Он был не стар, свободен, пять лет, как переехал из Вашингтона в Калифорнию, жил на берегу океана, сменил специальность, хорошо отзывался о своей бывшей жене и гордился близостью со своими взрослыми детьми. Они стали переписываться и с каждым днём всё больше удивлялись схожести вкусов и в литературе, и в кино, и в музыке. Что самое поразительное, что и с чувством юмора у него тоже не было никаких проблем. На первое свидание Вера шла с опаской, но случилось что-то невероятное. С первой минуты между ними возникла такая химия, что стало понятно - эта встреча не последняя. Вере в Роберте нравилось всё: стройная атлетическая фигура, внешность, изысканность вкуса, разнообразие интересов, умение делать комплименты. Роберт определённо знал, как завоевать женщину. По утрам, пока Веруша собиралась на работу, он доставал с книжной полки одну из им же написанных кулинарных книг, а по вечерам потчевал её своими блюдами итальянской кухни. За обедом он иногда вспоминал свою бывшую жизнь в Вашингтоне, таинственно намекал о своём особом аналитическом даре и о чуть ли не секретной работе в сфере международной политики. Веруша не настаивала на раскрытии государственных тайн, посмеивалась и в шутку прозвала его Джеймс Бондом в отставке. Давно забытый звон колокольчиков звучал в ней всё сильнее и сильнее, с её лица не сползала счастливая глупая улыбка, что молодило Веру еще больше, несмотря на хроническое недосыпание. Они жили от свидания к свиданию. Серьёзные разговоры постепенно сошли на нет, не до того было. Иногда Веруша звонила Жене и докладывала обстановку. «Я, кажется, в него влюбилась!», «Я за эти два месяца такое учудила в рабочем проекте, что они, наверное, меня уволят…», «Он познакомил меня со своими детьми, они мне нравятся», «Мы едем в небольшое путешествие вместе…» А потом вдруг: «Женька, надо встретиться, нужен твой совет, возникли осложнения». *** Подруги встретились за чашкой кофе, разговор затянулся, и только через пару часов, нескольких чашек кофе и полпачки выкуренных сигарет у Женьки начала вырисовываться довольно сложная картина динамики Верушиных отношений с Робертом. Спустя несколько месяцев любовной эйфории появились первые островки непонимания и раздражения. Островки росли, превращаясь в материки. Секс стал высшей точкой их достижений, но эта высота захватывала тело, а душа не находила собеседника и друга. Джеймс Бонд на поверку оказался мелочно скупым. Его воинствующий атеизм раздражал своей безаппеляционностью, а желание перестроить мир по социалистическим моделям не могло найти у Веры ни йоты сочувствия. Веруша частенько вспоминала полученный совет через неделю после прибытия в Америку - если хочешь сохранить с кем-либо хорошие отношения, никогда не говори с ним о политике, религии или о деньгах. Совет, конечно, был мудрым, но оказался совершенно неприемлемым для Веры. Ей хотелось узнать Роберта получше, но чем больше она задавала вопросов, тем яснее становилось понятно, насколько они разные. Особенно обоих ожесточали постоянные споры о социализме. Роберт с каким-то наивным упрямством твердил о новом мироустройстве, как о светлом будущем Америки. Над Вериными доводами, основанными на её бывшем советском опыте, от которого она сбежала, при первой же возможности выйдя замуж за американца, Роберт сначала посмеивался, но вскоре стал всерьёз злиться. Веру, в свою очередь, бесила его наивная глухота к её аргументам и непробиваемое упрямство. Они поменяли тактику, попытались переубедить друг друга в письменном виде, ссылаясь на статьи, интервью и книги из разных источников. Переписываться оказалось легче, чем выкрикивать оскорбления в лицо. Свидания становились реже и реже. Отношения зашли в тупик. «Если бы я не была в него влюблена, насколько всё было бы проще... Ты знаешь, Женя, я иногда думаю, что мне специально такое испытание подкинули», - говорила Вера. - Может, мне надо поменяться и перестать быть такой непримиримой? Ведь живут же пары, думают по-разному, но спорят интеллигентно, а не выцарапывают друг другу глаза. В худшем случае остаются каждый при своём мнении. Мне всю жизнь твердят, что все мои беды от нежелания стать гибкой. Возможно, они правы, ведь любовь же…» *** И тут Женя задала ей вопрос: «Скажи, Веруша, а ты знаешь свою самую болевую точку? Ту самую, на которой ты никогда не согнёшься, не подладишься, не согласишься? Ту самую, на которой самая сильная любовь сдохнет… Я уверена, ты понимаешь, о чём я говорю, об антисемитизме и отношении Роберта к Израилю. Вы когда-либо касались этой темы? Он ведь у тебя, вроде, как эксперт по международной политике... Боишься? Да, ты говорила мне, что он по отцу еврей. И про историю твоей семьи, погибшей в Холокосте, он знает, ты ведь ему рассказывала... Веруш, вот тебе мой совет, выясни, тогда всё и решишь». Вера объявилась только недели через три. «Куда пропала? Болела я. Что ты там мне про болевую точку насоветовала? Выяснила я, а вот теперь болею». Верушин голос звучал глухо и с надрывом. «В Израиле как раз очередной теракт был, я Роберту в почту новости скинула с вопросиком, что, мол, думаешь по этому поводу? Ответа никакого, а через два дня приносит мне UPS посылку домой. А в ней книга с запиской. Книга под названием «Факты и легенды Ближнего Востока». Издательство вашингтонское, книга издана 6 лет тому назад, как ты думаешь кем? Правильно, моим Джеймс Бондом. Села я читать и через сто страниц его «исторического» исследования» выбросила эту пропалестинскую дрянь подальше. Я много чего уже слышала и читала на эту тему, но таких помоев от него не ожидала… А в приложенной записочке он мне знаешь, что написал? - «Вера, если тебя интересует моё сегодняшнее мнение по вопросу израильско-палестинского конфликта, то оно осталось неизменным с момента издания моей главной книги. Не хочешь ли ты прийти ко мне на обед? Нежно целую. Роберт». И так мне стало мерзко на душе за свою бесхребетность в наших отношениях и его уверенность, что секс пересилит даже мою тебе известную бескомпромиссность, что я действительно заболела. С омерзительным чувством всякий раз вспоминаю эту записочку с его приглашением на обед, за которым, как это бывало прежде, последовала бы та же постель… А ведь всё, с чего мне нужно было начинать мой интернетовский роман, это с болевой точки…» После паузы Веруша внезапно вдруг расхохоталась и добавила звонким голосом: «Да ну её к чёрту эту любовь! Колокольчиков мне захотелось... Я что, корова швейцарская, без них не выживу? Ничего. И без них ещё побегаем». НАХОДКА Аня с тяжёлым вздохом отворила дверцы шкафа, вернее достаточно вместительной кладовки, которую она по старой привычке до сих пор именовала шкафом. А если быть совсем точной, то в кладовку эту она вошла, что и делала по несколько раз в день. Схватит что-либо с первой попавшейся вешалки и наденет на себя, а что именно - не так уж и важно. Главное, чтоб поудобней и полегче, ходить особо всё равно некуда, разве что в гости или на концерт, да и то редко. С другой стороны, вдруг старых знакомых встретишь? Они ведь тебя знают и помнят, как очень деловую, энергичную, вечно спешащую по делам, но всегда хорошо одетую женщину… В последние годы Аня редко куда спешила, разве что к внукам или на класс йоги опаздывала. Спортивные штаны, пара джинсов и кроссовки полностью соответствовали её новому стилю жизни после ухода на пенсию. Но в переполненном шкафу-кладовке до сих пор жили вещи из Аниного прошлого - пиджаки, юбки, брюки, которые ей уже давно стали малы, тесные в груди кофточки, вечерние платья и туфли на каблуках. Аня периодически избавлялась от ненужных ей вещей, любила дарить и радовалась, когда кому-то они оказывались больше впрок, чем ей, или просто отдавала бедным. Но шкаф совершенно неожиданным образом переполнялся снова, и когда вещам опять не хватало ни вешалок, ни полочек, ни коробок, у Ани портилось настроение, так как ей предстояло заняться «проектом большой чистки». На самом деле она называла это неблагодарное занятие «ворошением прошлого», а этого Аня не любила. «Никогда не знаешь, на что наткнёшься, и что из этого прошлого упадёт тебе на ладони именно сегодня. То ты застрянешь над выпавшей из старой сумки фотографией, где вы втроём - такие молодые и такие радостные с совсем ещё маленькой дочкой стоите на чёрном вулканическом песке, чей контраст с лазурью набегающей волны до того красив, что перехватывает горло. «Конечно же, это наше первое путешествие на Гавайи!», а рука уже потянулась к старым альбомам и коробкам, и пошло-поехало, забыли про вешалки и ненужные вещи… Так можно провести неделю, другую или полжизни, разматывая этот клубок воспоминаний… В конечном счёте с досадой запихиваешь всё куда-либо и захлопываешь дверь до следующего раза… Или ты вдруг нашла в шкафу туфли, которые в самый раз на тебя, удобные, не жмут и каблучок - маленький и устойчивый - носи и радуйся, а память тут как тут: «В Италии, конечно, в Италии купила, только не помню точно в какой приезд. Рим? Венеция? Нет, всё-таки Рим…» Самое поразительное, что все считали Аню перфекционисткой. О её своеобразных отношениях со шкафом кроме мужа и одной близкой подруги не знал никто. В их доме всё радовало глаз - порядок, сочетание правильного цвета и формы, хорошие картины на стенах, крошечный садик на небольшом балконе - многое было делом её рук. Благо, появилось время полюбоваться закатом, прочитать новое или перечитать старое, без спешки расставить цветы в вазе, найти для новой картины правильное место с нужным освещением, украсить лепесточками салат. Красота и гармония, окружающего Аню пространства, была ей важна, как воздух, как музыка, как слово, как любовь… Чем больше Аня видела зла, несправедливости и хаоса во внешнем мире, тем с большим упорством она пыталась найти ему противоядие, если не для всего мира, то хотя бы баланс и покой для себя. Тогда, по давно забытой привычке, она что-то тихонько напевала… для себя, только для себя… На сегодня у Ани был намечен тот самый ненавистный «проект», оттого она так тяжело вздохнула, открывая дверцы шкафа. Она была полна решимости безжалостно избавиться почти от всего, раз и навсегда! Через три часа на полу уже собралась полная горка. Оставалось только отсортировать, но рука сама собой потянулась в самый дальний угол шкафа, и оттуда, скользнув по телу, к Аниным ногам упало что-то давно забытое, мягкое и шелковистое. Аня охнула и присела там же на полу, не выпуская из рук такое знакомое, фиолетовое с бирюзовыми, оранжевыми и зеленоватыми геометрическими фигурами чудо. Это был Анин шарф, её концертный шарф! Когда-то, давным-давно, когда они с мужем пели все его ранние песни дуэтом, Ане для сцены нужен был наряд. Ей хотелось чего-нибудь очень нестандартного и необычного. Во время поездки в Сан-Франциско они встретились с местной художницей Наташей Фуко, которая предложила Ане шарф-накидку. Шарф был расписан художницей красками на шелку по мотивам картины Пауля Клее, и очень пришёлся Ане по душе. С тех пор выходя на сцену, она накидывала поверх одежды только его. Иногда ей даже казалось, что шарф - волшебный, что он помогает ей петь, что сочетание цвета и формы делает музыку объёмней и глубже; подсказывает, как лучше разложить голоса, усложнить аккорды, создать полную гармонию. Аня была уверена, что её тяга по-настоящему разглядеть увиденное, пропустить через себя услышанное и необходимость окружить себя совершенством в любой форме, именно в этот период стала ещё острее, чем раньше…