Именно Анина не то врожденная, не то приобретённая со временем способность услышать, почувствовать и распознать настоящее и потянула её к чернобородому парню с гитарой при первой же встрече. Когда он читал свои стихи, у неё внутри зарождалась музыка, когда он пел свои песни, она не могла не подпевать вторым голосом. Ане пелось легко всегда, с самого детства. И хоть она привыкла солировать, но так легко как с ним вместе, ей не пелось никогда. Так и сложился их дуэт. Аня долгое время верила, что творит наравне с мужем. Её низкий, грудной, волнующий голос не только вторил тенору, он оживлял любую его песню, отдавая ей каждый раз кусочек своей души. На самом деле, творил он, с каждым годом всё лучше и лучше, изысканнее, сложнее, разнообразнее, находя всё новые и новые формы. Прошли годы, они стали реже петь дуэтом. В его новых, мужских, сильных песнях не было места для женского голоса. Аня была первой, которая почувствовала это нутром, посторонилась, гордо заняла место Музы рядом с Поэтом и забросила шарф подальше в шкаф, чтоб не раздражал. Вот уже несколько лет, как Аня и вовсе перестала петь, и даже на редкие просьбы старых почитателей спеть дуэтом отнекивалась, выдумывая на ходу новые причины. Не признаваться же всем подряд, что голос она почти потеряла и что он не звучит и не зазвучит как прежде… Со временем зареклась, что больше никогда не выйдет на сцену и успокоилась. Всё было бы, как она наметила, если бы она не вытащила сегодня из шкафа этот памятный шарф… Внезапно - как нахлынуло! И ностальгия, и молодость, и люди, и их дуэт… Аня вышла в гостиную, замотанная в шарф Пауля Клее поверх домашнего платья для уборки, и на немой вопрос в глазах мужа, ответила: «Это ведь тот самый шарф, помнишь? Я сегодня уборку в шкафу затеяла… Он соскользнул прямо мне в руки, словно на сцену просится… а внутри меня - музыка… Послушай, ты не мог бы достать сейчас гитару? Давай, я ещё раз попробую, с тобой вместе, как когда-то…» ЧУЖОЙ ПРАЗДНИК - Фирка, возьми трубку, - проорал автоответчик. - Я знаю, что тебе надо пройтись после вчерашнего вечера, а мне скоро на работу. Мы ведь договаривались! Фира! Оглушительный голос подруги наконец-то затих, но успел разбудить Фиру от тяжёлого похмелья. Голова была чугунной, во рту всё пересохло, ноги как колоды, даже пошевелить тяжело, не то чтобы встать с постели. Да какое там пройтись, водички бы попить, – вскричало похмельное нутро. «И что это за манера, будить человека в 6 утра. Договаривались… Я что, могу помнить, о чём мы договаривались? Анька, конечно, хороший заботливый человек, но… и потом, сколько раз можно повторять, чтоб она не называла меня Фирой… подумаешь, привыкла с первого класса. Нет у неё никакой деликатности или хоть элементарного такта». Она ненавидела своё имя. Фира Рабинович - ухитрились же родители клеймо поставить с рождения… При первой возможности она стала Фаиной. Не бог весть какое улучшение, но всё-таки получше, чем Фира. Для американцев она стала Fay Rabin. Неплохо бы выглядело имя на обложках её книг… Фирина свекровь всё равно ухитрилась однажды съязвить: «Что бы ты ни выкручивала, от своего «фэ» никуда не денешься». Только Лёнчик её принимал, такой как есть. Может этим он её и взял, когда она ещё в седьмом классе строго ему наказала - зови меня Феей. Лёнчик безропотно согласился и добивался своей доброй феи ещё много лет. Ждал и тогда, когда она уехала поступать в литературный институт, и когда вернулась домой ни с чем, ждал, пока она не сдалась и не вышла за него замуж. Хороший он всё же был, заботливый, и всегда всё - в дом: и для неё, и для детей, и для внуков… Говорить, конечно, было особо не о чем, никак он не дотягивал до её уровня, но всю жизнь поддерживал её творческие поиски. Здесь, в Америке, он тоже всё взял на себя и только ждал в ответ, чтоб его приласкали. А ей и не жалко было вовсе – погладит его лениво лишний раз и простонет три минуты под его большим, но вялым телом – невелика плата за удобство. И никогда, она не дала ему понять, что с ним она попросту фригидна. Истинный оргазм она могла получить только от своего творчества и самовыражения. И вот именно это она имела сполна: и стихи писала, и рассказики, и красками баловалась, да и всю жизнь повышала свой интеллектуальный уровень, и очень им гордилась. Но ни с кем из её окружения не получалось поговорить о том, что её волновало. Друзья, опять же, были общие, из прошлой жизни, которые помнили её как Фиру. Они только пересмеивались, называли её вслух «наша интеллектуалка», когда она пыталась посвятить их в оригинальные философские течения или рассказать о новом, только что прочитанном нашумевшем романе. Да и что было ожидать от этих технарей и бизнесменов? Всё о чём говорилось на днях рождений и встречах в ресторанах - кто добился большего успеха. У них с Лёнечкой тоже был успех, но духовная пища была только у неё. И она это подчёркивала при любой возможности. Она умела скрывать свои мысли, но никогда не скрывала своего превосходства. Да и зачем? Каждому своё. Фира наконец-то вылезла из постели и поплелась в ванную комнату. Огромное зеркало в чёрной дубовой раме над двумя умывальниками из зеленовато-серого стекла чуть не потеряло свою форму, удивившись непривычному отражению. Так Фира не выглядела даже в день Лёниных похорон. Опухшие веки наползали рваными тучками на маленькие глазки в красных прожилках, шея отвисала под тяжестью неизвестно откуда взявшегося второго подбородка. И это после пластики за тридцать тысяч? Они же мне гарантировали как минимум 10 лет… Лёнчик и в этом был молодцом до конца, обеспечил ей комфортабельную жизнь и после своего ухода. Но всё-таки обидно - что это за операция с гарантией? А ведь делала у лучших врачей и мучилась от боли пару недель… О, Боже, о каких гарантиях вообще можно говорить? Кто мог знать, что интересный, крепкий и здоровый мужик может сгореть за три месяца от этой напасти, промучившись от чудовищных болей, и оставить свою добрую фею вдовой в 56 лет? А ведь через неделю должна была быть 35-ая годовщина их свадьбы. Она всё ещё чистила зубы, стараясь уничтожить мерзкий вкус алкогольно-табачного перегара, когда вдруг вспомнила утреннее сообщение на автоответчике «я знаю, что тебе надо пройтись после вчерашнего вечера». «А что было вчера вечером такого, что Анька знает? Годовщина! - вдруг вспомнила Фира. - Чужая годовщина свадьбы…» Фира залезла под душ и долго стояла под тремя струями воды. Они били и терзали её совсем ещё не старое тело, пытаясь смыть эту жуткую налипшую грязь со вчерашнего вечера: чужой праздник, людей, вино, оркестр, танцы и слова той женщины, обращённые к ней, Фаине… А эта снисходительная жалость? Какая чудовищная несправедливость… Всё было несправедливо! Почему она должна была остаться одной так рано? Уже одиннадцать месяцев, как она спит одна в этой широкой двуспальной кровати. Вернее, лежит и думает, что люби она своего преданного Лёнчика хоть немного, может он бы и не умер так рано? А может, он догадался? Понял, что она несчастлива, что всё её высокомерие творческой натуры - это лишь сублимация неудовлетворённого женского начала, и позволил тоске и болезни сожрать себя, чтобы дать ей долгожданную свободу? Она ведь и не пишет уже давно, и не рисует… Так, покажет знакомым очередной плагиат или старьё, чтоб доказать какой она молодец… Они всё равно не разбираются, что её, а что чужое… «Да, большой молодец», - ухмыльнулась Фира, вспомнив как неделю назад, сгорая от нахлынувшего желания, поехала ночью в соседний городок, зашла в бар для дальнобойщиков и уже через 15 минут кричала от удовольствия, выгнувшись дугой на пассажирском сидении трака. И никакой тебе поэзии - мужик сорвал с неё кружева и выдрал как сидорову козу. А у неё до сих пор ноги дрожат. Но этого никто не знает и не узнает никогда. Она умеет себя держать на людях. *** Вот только вчера... Ох, этот чужой праздник... И только она - одна, все остальные парами. «Приглашение на казнь», - думала Фира накануне, тщательно одеваясь и мысленно давая себе установки: всего должно быть в меру на моём лице - и макияжа, и выражения радости за чужое счастье, и чуточку скорби. Говорить только о поэзии, только вот с кем? Она слишком хорошо всех там знала. Начнут подходить по одному и на ушко выражать соболезнования, а после, кричать пьяными голосами «горько» и «за молодых». Чуткие хозяева празднества учли щекотливость ситуации и познакомили её с новой парой. - Фаина, это тоже наши друзья. Очень интеллигентная пара. Вам есть о чём поговорить. Странно, что вы незнакомы. Он же поэт, я тебе рассказывала, давала читать его стихи… и жена его тоже очень продвинутая… Пара была такого же возраста, может чуть постарше, и на первый взгляд казалась симпатичной. Особенно он. Мягкое интеллигентное лицо, умные глаза, никакого намёка на живот. Она - радостная, с сияющими светлыми глазами на смуглом лице, с хорошей фигурой и с какой-то особой харизмой. «Нет, не верю, уж слишком интересная баба для интеллектуалки. А ведут себя как влюблённые. Да нет, такого быть не может, что-то там не так». Фирину проверку на вшивость новая пара прошла блестяще, правда поэт слишком скоро отошёл в сторону, не высказав большого энтузиазма от знакомства. Его жена оказалась более терпеливой к показу Фириной живописи на мобильном телефоне, которая явно напоминала ей картины Модильяни, но не подала виду и перевела тему на буддизм. Гулянка в ресторане шла своим чередом, а Фира, оставшись одна за столиком, в то время, когда все плясали под оркестр, подливала и подливала себе вина. Через час, она уже не притворялась, что ей весело. Как же она ненавидела всех этих глупых квочек, которые прижимались к своим пузатеньким и лысоватым партнёрам, делая вид, что они до сих пор любят друг друга. Обида за себя и чудовищная зависть росла, как на дрожжах, с каждым выпитым бокалом. В какой-то момент она даже всплакнула. Но когда оркестр заиграл танго, танцующие пары все внезапно расступились, отдав площадку одной только паре - её новым знакомым, Фира привстала со стула. Ни в одном танцевальном классе невозможно было научиться танцевать танго так, как это получалось у них… И тут Фирка припомнила стихи этого самого поэта, которые прочла пару лет назад. Мне нужен танец дикий, властный… Как соль, мучительный и едкий, как рифы, острый и опасный. Хочу плести я в нём узоры Не вышивкой девиц капризных, А сочных красок буйной флорой – Своей харизмой! Так это он о ней писал, о своей жене… И этой манифестации любви напоказ Фира выдержать не смогла. Остановить, их надо остановить! Она задиристым петушком подскочила к женщине и приподняла ей сзади юбку. Та, даже не заметив, продолжала танцевать, глядя только в его глаза. Тогда Фирка задрала ей юбку до самого верха, приговаривая застывшим в полуулыбке нескольким наблюдателям: «Хотите, мальчики, я вам что-то покажу - вот она, где правда.. Вот вам и вся любовь!» Женщина медленно одёрнула юбку. Потом она посмотрела на съежившуюся Фаину и, рассмеявшись, вдруг произнесла: «Кыш отсюда! - и добавила - А впрочем, мне вас искренне жаль». И повернулась к мужу. - Давай уйдём домой! Фира обернулась к зрителям. - Ну и как вам эти интеллигенты? Совершенно не умеют прилично вести себя в обществе. Она схватила чей-то начатый бокал вина с соседнего стола и жадно сделала глоток. - Ну, что уставились, вдов, что ли не видели? Женщина по дороге домой молчала, только дома расплакалась: «Ты знаешь, мне одновременно стыдно и за неё, и за себя. Откуда у меня это «кыш» выскочило? Я сроду этого слова не говорила… И всё-таки жаль её…» Она прижалась к мужу и жалобно добавила: «Слушай, я хочу так малого… Я хочу, чтоб мы умерли в один день». КРЕВЕТКИ Невозможно было поверить, что у пары, которая прожила вместе почти 40 лет, может быть столько нежности и понимания друг к другу. А главное, что они это даже не скрывали. Глянешь на них, и завидки берут. «Повезло», - говорили одни. «Это он, такой удивительный, тонкий, интеллигентный и заботливый, с ним каждой бабе было бы также хорошо», - говорили другие. «Да, но посмотрите на неё, - говорили третьи. - Ведь и лет ей уже немало, а как держится! Хороша сучка до сих пор, фору даст любой, а к тому же умна и начитана. Секрет какой-то знает, чтоб такого мужика к себе прилепить навеки. Ну, готовит хорошо… так это много кто умеет. В компании могла бы сама быть в центре внимания, а одеяло на себя не тащит, запоёт своё вечное «а вот мой Мишенька…», а он, довольный, стоит и улыбается. У них, наверняка, и в постели всё хорошо, а как иначе с такой-то женщиной». - И правда, повезло, думала Сонечка, готовя баклажаны особым способом. - Очень хочется Мишеньку чем-то новеньким порадовать. Она стояла у плиты, радостно мурлыча «вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей». - Какой он всё-таки у меня! И ведь даже славить вслух не стесняется! Сама себе завидую… Как же славно всё у нас вышло: до сих не скучно вместе, и пространство чужое уважаем, и приласкаться любим… - Живёт, конечно, во мне этот чудовищный страх за него, с тех пор как 34 года назад он выскочил из ванной комнаты с серым лицом, и почти без дыхания просипел: «Сонь! Плохо… Нечем дышать…» Счастье какое, что скорая приехала через три минуты. Кто мог подумать - аллергия на креветки! Но спасли, спасли! Четыре дня в госпитале, и наказ - никогда не прикасаться к морской живности, в следующий раз может закончиться летальным исходом. Мишка, конечно, раздражается, когда я не разрешаю ему до даров моря дотрагиваться - что ты, мол, мамочку из себя строишь - а мне всё равно, пусть и мамочка, только чтоб живой… Соня, закончив готовку, поговорила с дочерью и свекровью по телефону, проверила электронную почту, оплатила счета, убрала в ванных комнатах, позанималась йогой, три раза приняла душ и переоделась, а Мишеньки всё не было. Когда наступило время ужинать, она наконец-то дозвонилась до Миши. - Сонечка, прости родная, но такой завал на работе, они без меня не справятся. Не волнуйся, милая, я и не голоден совсем. Баклажаны? Завтра будут баклажаны. Не сердись, но работа…, ты же знаешь, как это важно… *** В 11 часов вечера раздался звонок из приёмного покоя ближайшего госпиталя: «Это София Резник? Приезжайте, ваш муж у нас. Считайте, что он под счастливой звездой родился, спасли мы его на этот раз. Разве вы не знали, что нельзя ему креветок? Прямо там, в ресторане в Беверли Хиллс его и подобрали». Соня привезла его домой только через несколько дней. Вопросов она не задавала ни в больнице, где круглосуточно дежурила у его постели, ни дома. Через пару дней Мишенька окреп и изъявил желание пройтись: «Нет, я сам пойду, что я тебе ребёнок, которого за ручку водить надо»? «Миша, ты забыл свой телефон», - прокричала вслед мужу Соня. «Какой он всё же стал рассеянный, всё стал забывать в последнее время. Ничего не поделаешь, возраст сказывается. Есть какие-то упражнения для фокусировки и памяти... Нужно будет ему как-то деликатно намекнуть, чтоб не обиделся, сказать, что это необходимо мне, а не ему», - думала Сонечка, продолжая держать в руках Мишенькин телефон. Телефон щёлкнул, звякнул и пропел одновременно - «вам поступило сообщение». Сообщение на глазах у изумлённой Сони начало разворачиваться в любовное послание от незнакомки: «О, боже мой, как же ты меня напугал, мой милый! Я чувствовала себя такой беспомощной, когда ты в ресторане вдруг стал задыхаться, и я ничем не могла тебе помочь. Я не могла даже отвезти тебя в госпиталь, ведь я до сих пор не твоя жена. И вместо меня, которая имеет на тебя все права, с тобой сидела ненавистная жена. Что она знает о тебе, кроме того, что у тебя аллергия на креветки? Разве она знает каждую клеточку твоего тела, которым я наслаждаюсь уже полтора года? Разве она знает каждую твою мысль ещё до того, как она возникла в твоей голове? Она - не женщина, она - твоя нянька. Но, ничего, мой родной, мы всё исправим. Я стану для тебя всем, только решись! Жду, как всегда, у меня, завтра». Мишенькин смартфон выпал из Сониных рук. Соня подошла к кухонной плите и начала готовить баклажаны особым способом. Закончив готовку, она поговорила с дочерью и свекровью по телефону, проверила электронную почту, оплатила счета, убрала в ванных комнатах, позанималась йогой, приняла душ, переоделась, спустилась в гараж и завела машину. Соня ехала в ближайший супермаркет за креветками.